.
Восэ купил мяса, и хозяин кельи сварил бульон. Назиру дали съесть половину суповой чашки и кусок лепешки,—после долгой голодовки, от которой желудок у человека сжимается, давать больше нельзя. От этой горячей пищи, полученной в первый раз за четыре недели, бедняга, обрадованный и воспрянувший духом, обрел какие-то силы. Конечно, прежде всего на Назира благотворно подействовал рассказ Восэ о том, что шахрисябзские власти признали его побратима невиновным и ему больше не нужно опасаться преследования.
Мулла Сафар вышел во двор медресе прочесть полуденную молитву, затем вернулся, и в келье разгорелась дружеская беседа, продолжавшаяся до вечера. Восэ, с тех пор как пустился в путь, впервые почувствовал облегчение — словно бы сбросил с плеч тяжелый груз. На своем горном наречии он в красочных выражениях рассказывал Сафару и своему побратиму обо всех дорожных происшествиях — до прибытия в Самарканд,
После вечерней молитвы слуга Сафара принес ему миску плова, чайник чаю с двумя лепешками. Выпив две чашки горячего зеленого чая, лежа на войлочной катанке, Назир с улыбкою слушал, как сидящие возле него Сафар и Восэ язвительно высмеивают Мирзо Акрама, проделки чиновников Бальджуана, Каршей, Шахрисябза...
О Мирзо Акраме старик Сафар в задумчивости сказал:
— А этот твой Мирзо-кори, не сомневаюсь, опять получит большой пост,
— Почему вы так уверенно говорите, достопочтенный? — удивился Восэ.
.— А потому, что твоего кори я знаю. Он из тех негодяев, какие готовы на любую подлость, едва почуют запах какой-нибудь выгоды... В нашем Бухарском ханстве, пока не совершишь какой-нибудь мерзости, не лизнешь некое место высокопоставленному начальству, не растопчешь подчиненных и не сдерешь с них шкуру,— нечего и рассчитывать на высокий пост. Но уж зато тот, кто все это сделает,— тот сразу получит от милостивого эмира любую доходную должность. Ты спросишь: почему? Да потому, что эмир сам одного рода и племени с такими людьми... А то, что я сказал о Мирзо-кори,— не гаданье мое. От одного мудрого человека я кое-что слышал.
— От кого, достопочтенный? — не удержался Восэ.
— Назовем его — Махдум,— уклончиво ответил Сафар.—Называть его имя — незачем.
Все это неожиданно резкое и дерзкое высказывание Сафара об эмире поразило Восэ: ведь Сафар сам был муллою, а все муллы, которых довелось знать Восэ, даже заочно говорили об эмире и его сановниках только с великим почтением, с цветистыми славословиями...
Сафар взял из ниши керосиновую коптилку, зажег ее от пламени свечи, которую затем погасил и положил в нишу,—свечу он экономил для работы по каллиграфической переписке книг. Свет в келье стал слабее, от пламени коптилки на стене зашевелились длинные тени двух бородатых мужчин. Сафар сказал:
— О Махдуме я тебе скажу только: он мой духовный наставник, водитель в моем пути... Но ты лучше расскажи мне, какие в твоей Стране Гор цены, какова там жизнь, что радует и что заботит там бедных людей?
Что мог на это ответить Восэ? Вот уже второй год там засуха. Цена меры пшеницы поднялась вдвое — до тридцати двух сребреников. Этой весной хорошо поднялась и созрела пшеница, но, как передали Восэ земляки-бальд- жуанцы и кулябцы, встреченные им в Шахрисябзе, недавно на те места налетела саранча, все пожрала...
— Остатки съест мангытская саранча! — приподнявшись на подстилке, промолвил Назир.— Богом наказанный землепашец опять будет есть траву.
— Вы, народ, заслужили это! — вдруг с укоризной сказал Сафар.— До тех пор, пока вы все слушаетесь правителя и его чиновников, они будут делать вам всякие гадости. А вы, опустив головы, молча будете принимать это, вот вам и не видать иной, чем вареная трава, пищи!
Ни от кого таких слов не слыхивали Восэ и Назир.
— А как мы можем не слушаться? — удивился Назир.— Ведь мы —подданные, а они — правители! Власть их над подданными признана и законна.
— Повеление правителя лишь тогда справедливо и законно, когда оно не преступает установлений шариата. Многие же приказы и повеления эмира и его чиновников незаконны, ибо несправедливы! — запальчиво произнес Сафар, глотнул чаю и продолжал уже тихо, словно обращаясь лишь к самому себе: — Справедливы и верны слова Махдума... Всевышний давно уже отвернулся от невежественных эмиров, ленивых владык и вельмож. Если бы не отвернулся, то неверные христиане не захватили двух третей мусульманских стран. Не сегодня-завтра эмирское государство рухнет вместе со своей столицей Бухарой — это хорошо знают эмир и его подручные. Поэтому каждый, думая о своем, рассуждает: «Пусть после меня солнце и не восходит!» — и торопится грабить подданных, припасать побольше богатств на те времена, когда не будет у них ни постов, ни славы. Страна разорена, шариат унижен, вера растоптана... Неблагодарные улемы — законоведы и богословы, прислуживая эмиру и его вельможам, радеют лишь о своих интересах, кричат: «Скот и имущество подданных принадлежат вместилищу вселенной — эмиру, у подданных нет права на собственность. Если эмир берет что-либо у своих подданных, то, мол, берет у них свое собственное, и нечего обобранным называть это гнетом и притеснением!» Такими словами улемы дают свое разрешительное благословение на незаконные действия эмира... Эмир — развратник, бездельник, правители недееспособны, раисы, амлякдары, старосты, сборщики податей — все взяточники, дармоеды, воры, а миршабы — сообщники воров... Наживаются на хлебе и на воде для полива земли, на стадах, на всем, что сделано и добыто трудом народным... Все— беззаконие, все — бесправие, все — грабеж!
Сафар распалялся в гневе, его голос, казалось, уже прожигал массивные стены кельи. Восэ, застыв на месте, внимательно слушал необыкновенную речь. Мулла Сафар, казалось, расколол сердце Восэ и, найдя в нем горе и страдания, облекал их в горячий покров, сотканный из жгучих, неслыханно дерзостных слов... Назир, приподнявшись на своем ложе, приложив к правому уху полусогнутую ладонь (он был глуховат на левое ухо), старался не пропустить ни одного хлещущего как бич слова...
— Да, да, да! — восклицал Сафар.—Эмирское государство не будет долго существовать. Я прочитал это в книге Дамири! Этот мудрец указывает, что каждый шестой падишах падает с трона, погибает. По счету Музаффар — восьмой мангытский эмир. Но это не так, в действительности он — шестой. Его дяди, ханы Хусейн и Умар, хотя и сидели на троне, каждый по месяцу или по два, на самом деле не правили, были убиты. Они — не в счет! Сын эмира Музаффара — мятежный Абдул Малик получает в Индии помощь от англичан, а в Афганистане—от эмира Абдуррахмана. Собирает войско и намерен перейти на эту сторону, начать войну против отца. Абдур-рахман —враг Музаффара, ведь в то время, когда он, убежав из своей страны, скрывался в Бухаре, негодяй Музаффар непотребно и непочтительно относился к искавшему убежища гостю, обижал его. Сарихон кулябский, эмигрировавший в Афганистан тоже, оказывается, действует заодно с тем Абдул Маликом... Недавно в Бухаре распространился слух, что в Гиссаре, Кулябе, Каратегине народ восстал, как будто убил управителей и сборщиков податей, даже правителя Каратегина. Ходят слухи о том, что гиссарцы якобы требовали от своего правителя Мумина, второго сына эмира и его наместника в Гиссаре, отделить всю Страну Гор от Бухары, забрать ее в свои руки: «Если не отделишь Кухистан от Бухары, то мы пошлем в Ташкент своих ходоков, будем просить русского правителя, чтобы он пришел и присоединил Гиссар к России, все мы станем подданными падишаха России...» Ты не знаешь, верны эти слухи или нет?
— Вы сами знаете,—ответил Восэ,—в каждом слухе есть и правда и ложь. Слух об убийстве правителя Кара- тегина неверен. Но там, в Гарме, на базаре, народ однажды поколотил базарного старосту. Тот взимал с людей сбор за право торговли в три раза больше, чем установлено. Треть собранного отдавал казне, а остальные деньги делил пополам: себе в карман и правителю... Верно и то, что народ избил нескольких слуг и солдат правителя — может быть, двух или трех, может быть больше... Зимой я ездил в Каратегин покупать зерно, там слышал от очевидцев... А что касается Гиссара... говорили ли гассарцы своему правителю: «Отделяйся от Бухары, мы станем подданными падишаха Россци» — и был ли там шум по этому поводу, то этого я не знаю. Но вот сам дважды слышал от гиссарцев, Приезжавших на базар в Бальджуан, такие слова: «Правитель несправедлив, его хватуны да хапуги чиновники и военные, как голодные волки и шакалы, хватают и грабят подданных, бесчестят женщин и девушек, а пожаловаться мы не можем — некому, некуда, и лучше нам стать подданными падишаха России». Так. Если вы еще спросите о нашей Стране Гор, то скажу: во всех бекствах — в Бальджуане, в Дарвазе, Кулябе, Каратегине, во всех туменах — в Ховалинге, в Сари-Хосоре, везде, где бывал я рам, где бывали мои друзья,—скандалы, потасовки, даже побоища случаются каждую неделю, если не каждый день, потому что налоги и подати с нас дерут неправильно из каждого голяка пытаются вынуть живую Душу...
Так говорил Восэ, в такой беседе два гостя Сафара провели с ним почти всю ночь, только под утро уснули. Сафар, подремав с полчаса, встал и отправился в мечеть на первую утреннюю молитву. А Восэ, проснувшись, когда тот уходил, еще с час не мог вновь заснуть, все думал о странном мулле, каких до сих пор не встречал, все спрашивал себя, откуда может этот мулла знать о тайнах эмиров, правителей, сановников и военных, и кто же не названный им его наставник— «Махдум»?
...Конечно, позже Восэ все постепенно узнал о мулле Сафаре...
Сафар прожил тяжелую жизнь. Двенадцатилетним подростком, вместе со своим отцом, пришел он, в поисках насущного хлеба, из Бальджуана в житницу Туркестана — Ферганскую долину. Здесь, в городе Маргелане, на чужбине, отец Сафара вскоре умер. Мальчик устроился батраком к одному грамотею, содержателю низшей школы — мактаба. Сафар был мальчиком смышленым, способным, он понравился учителю и с его помощью быстро овладел таджикской и арабской грамотой. Среди учеников школы — детей ремесленников и кустарей — у Сафара появилось много друзей, он частенько ходил к ним домой, в мастерские их отцов, присматривался к ремеслам, стал хорошо рисовать, научился гравировать, изготовлять печати, изучал ювелирное дело. Все говорили, что он удачлив, он приобретал знаний гораздо больше, чем его сверстники. А Сафар просто был очень прилежен, хорошо поняв, что никаких средств у него нет и, чтоб заработать себе на жизнь, надо хорошенько освоить ремесла.
Больше всего его тянуло к каллиграфии, в короткое время он заметно преуспел в этом деле. Приобретая необходимые "навыки, он еще совсем молодым человеком стал известным каллиграфом, слава о нем дошла даже до слуха кокандского хана Мухаммеда Али. Тот призвал его во дворец, понаблюдал, как он умеет работать, и зачислил одним из своих писцов... Другие писцы хана оказались, не столь искусными; неопытному в житейских делах Сафару худо пришлось бы от их зависти, наветов, интриг... К счастью для Сафара, хан Мухаммед Али и сам был хорошим каллиграфом, он не только не дал его в обиду, но предоставил возможность учиться у старшего преподавателя медресе— ахунда и мударриса Абдуррахмана-ходжи. За пять лет, пока хан Мухаммед Али был жив, Сафар изучил немало книг, входивших в число основных учебных пособий среднеазиатских медресе того века: таких, как трактат по арабской грамматике «Кафия» и толкование на
этот учебник под названием «Шархи Мулла»; краткий курс мусульманского права — «Мухтасар аль-викая», руководство по тому же шариатскому законоведению «Хидая».
Но когда Мухаммеда Али не стало и ханом Коканда стал Худояр, который не ценил людей науки и искусства, для книжников и рисовальщиков наступили тяжелые времена.
Интриги завистливых и развращенных соперников заставили Сафара сбежать в Бухару. Здесь, сняв келью в небольшом, малоизвестном медресе «Гарибия», он попытался продолжать учение. Заработка ему едва хватало на одну лепешку и чайник чая в день, однако молодой мулла довольствовался этим. Вскоре, когда Бухару повергла в смятенье и ужас холера, заболел и Сафар. Но выжил, хотя затем долго лежал в постели. За время болезни он узнал, что в городе у него много доброжелателей — писцы, каллиграфы, ювелиры, художники. Они выходили его, а когда он поправился, стали приглашать к себе домой, помогали всем, что было в их силах, давали ему на прочтение книги. Будучи человеком привычным к лишениям, Сафар выдержал выпавшие на его долю испытания, встал на ноги. Однажды, находясь у одного из своих товарищей по училищу, Сафар увидел книгу тогда еще неведомого ему Ахмада Дониша «Редкостные происшествия» — «Наводир-уль-вакоэ» — и пожелал прочесть. Среди фанатичных современников этого автора, буларца, ныне признанного классика таджикской науки и литературы, в ту пору находились такие, что считали его нечестивцем, еретиком, учеником сатаны, потому что сей автор, которого звали и Ахмадом Калла и Ахмадом-махдумом, совершив путешествие в «Маскав» и «Фитрибурх», завязав там, в России, дружбу с «неверными», получил от них карту земли и неба, на которой было показано,- что звезды, солнце, луна и даже земля — подумать только, до чего доходит коварство сатаны! — вращаются, вертятся... И он, Ахмад, не считаясь с выдающимися грамотеями Бухары, не уважая наделенных чудодейственной силой высших духовников, проклявших такую ересь, повесил эту карту на стене своего гостиного домика и имеет наглость, по внушению духов зла и самого дьявола, утверждать, что эта карта и какие-то еще адские наваждения дают ему возможность предсказывать лунные и солнечные затмения... Богопротивное дело! С неверными спутался, сам стал неверным!..
— А ну, посмотрим,— сказал себе Сафар, натолкнувшись на книгу Ахмада Дониша,— что тут написал этот нечестивый противозаконник,— и выпросил на два-три дня «Редкостные происшествия» у своего знакомца. Нет, не только дни, но и четыре ночи подряд, при свече, читал и перечитывал мулла Сафар сию книгу и, по мере чтения, цостепенно менял свое мнение о её авторе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59