И, конечно, богатей, И к эмирскому двору Едет прямо в Бухару!
Этот неожиданно сложенный в рифму ответ привел Восэ в восторг, и разговор сразу превратился в дружескую
беседу. Восэ узнал, что юноша — конюший старосты янги-базарского рынка, а гость его хозяина, перегоняющий лошадей в Бухару, отправляясь из Кабадиана, нанял было там для своих лошадей табунщика, -да тот во время ночевки в Л окай-беги, украв одну из лучших кобыл, скрылся в горах. Теперь богатей, через своего знакомого старосту янги-базарского рынка, хочет подыскать другого, более надежного табунщика.
— А меня он не возьмет в табунщики? — спросил Восэ.— Я тоже направляюсь в Бухару.
— Не знаю! — ответил конюший старосты.— Если хочешь, пойди к моему хозяину, повидай богатея, поговори с ним.
Восэ подумал: действительно, неплохо ты, нанявшись в табунщики, оправдать дорожные расходы. Конюший объяснил, как пройти к дому своего хозяина, и через несколько минут Восэ, войдя во двор дома старосты, увидел его — худощавого, с болезненным лицом старика. Он сидел за чаем на террасе гостиного домика. Маленький служка хозяина, желтолицый и тощий, видимо измотанный малярией, сидел у порога веранды, подливал чай и подносил угощенья гостю — тучному, широкоплечему мужчине с обвисшими щеками, выпученными глазами и выдвинутой вперед широкой челюстью, которую не могла скрыть даже массивная борода.
Гости рыночного старшины Восэ не знал...
Но читатель с этим человеком уже знаком,— и пусть не коснется читателя подозрение в том, что автор сам позабыл о нем — о богатее Мирзо Акраме, или, иначе, Мирзо- кори, о котором мы писали в первых главах нашего повествования. Нет, мы не забыли о нем — ни о том, как Мирзокори был амлякдаром Гиждувана, ни о том, как он ездил к сыну его высочества эмира Абдул Ахаду дарить бойцовского перепела, ни о том, чего стоило разжалованному богатею купить себе должность раиса — лица, наблюдающего в Кабадиане за выполнением религиозных обрядов, поведением мусульман, а также за правильностью мер и весов и за рыночными ценами. Мы давно не упоминали о нем, хорошо зная, что сей почтенный кори — знаток Корана — не пропадет в Кабадиане, умножая всеми дозволенными его гибкою совестью способами свои доходы и приводя подданных эмира к послушанию и смирению. Но повествование наше мы ведем не на нынешних скоростях,
на которых и своя-то жизнь проносится метеором, где уж там успеть вглядываться в чужие, которые еще не успели заинтересовать нас. Те времена, о которых мы рассказываем, передвигались медленно, как путник, бредущий по горным тропинкам, за каждым извивом которых по-новому открывается то узкая зеленая долинка под висячими ледниками, то раструб мрачного, не знающего солнечных лучей ущелья, то лиловатая кайма дальних гор за распростершейся внизу степью... В те времена люди птицами не летали, по ночам мирились с кромешной тьмой, месяцами, а бывало, годами и слыхом не слыхивали друг о друге, разделенные молчаливыми скалистыми хребтами, породненные и соединенные только ветром высот да буйствующей в теснинах водой... А у ветра да у воды что спросишь? Да и кому какое дело, скажем в Бальджуане, до вершителей судеб Кабадиана? И свой-то, бальджуанский правитель, живущий в глиняно-каменной крепостце, намозолил глаза, а уж чужих-то правителей век бы глаза не видели!
Терпение, читатель! Свое повествование мы ведем, как путник, ведущий под уздцы коня, поднимаясь на крутую гору, с которой раньше ли, позже ли, а все откроется. Мы, жители гор, испокон века приучены к терпению... Но дело свое знаем, трудиться умеем на совесть, без всякого понукательства... А эмиры, беки, миры, шо, хакимы, казии, раисы, амлякдары, амины, баи, кушбеги, миршабы и прочие чиновники эцирата, носители пугающих бедный люд званий и степеней минувшей эпохи феодализма, интересуют нас лишь постольку, поскольку нам важно знать о силе духа простых людей, которых даже тысячелетия притеснений не могли превратить в рабов...
...Итак, расскажем о богатее Мирзо Акраме, который вот уже год с лишнйм в должности раиса блюл чистоту нравов и точность мер и весов кабадианцев столь усердно, что помощник главного судьи Бухары, тайно исполнявший обязанности агента эмира в Кабадиане, дважды письменно доносил самому «вместилищу вселенной», как много взяток Мирзо Акрам взимает с населения и как бы тут чего тглохого для государственной власти не получилось бы!.. Проверку деятельности кабадианского раиса-взяточника эмир поручил главному раису — тому из четырех высших после эмира повелителей Бухары, у которого в непосредственном подчинении пребывал раис Мирзо Акрам,
Главный раис, посоветовавшись с правителем Кабадиана, решил освободить Мирзо Акрама от должности без всяких проверок и скандалов, «по-хорошему», отправив его в Бухару. Ведь Мирзо Акрам не был столь глуп и несведущ, чтобы одному пользоваться взятками: он постоянно из добытой им мзды отделял часть на подарки, подношения высокому правителю Кабадиана и своему бухарскому начальству.
Едва узнав о своем увольнении, Мирзо-кори на часть скопленных эа год денег купил по дешевке в Яванской и в Кокташской долинах у нуждавшихся в деньгах коноводов пятнадцать голов великолепных локайской породы коней, дабы продать их втридорога в Бухаре, где локайские лошади высоко ценились.
...Поздоровавшись, Восэ сказал, кто он и зачем пришел. Мирзо-кори, оглядев его с ног до головы оценивающим оком, спросил:
— Зачем ты идешь в Шахрисябз?
— Я слышал,— сказал Восэ,— что там по злому навету заключили в тюрьму моего брата. Хочу справиться о нем.
Гость и хозяин переглянулись, и Восэ понял значение этого взгляда из последовавших, насмешливо произнесенных слов Мирзо Акрама:
— Всякий попавший в заключение вор или убийца вопит, что он безвинный и оклеветанный.
Восэ так и подмывало сказать: «Ты, шкуродрал, конечно, сам пересажал немало людей и прекрасно знаешь, что думают заключенные о тебе и о твоих тюремщиках!» Но, выразительно глянув в глаза Мирзо Акраму, сумел соблюсти молчание. А тот с гримасой пренебрежения спросил:
—- За что посажен в тюрьму твой брат?
— Ни за что! — коротко ответил Восэ, не желая ничего рассказывать о своем побратиме, нанявшемся в Шахрисябзе на пути к Самарканду батраком к местному богатею и схваченном по ложному обвинению в его убийстве.
Но Мирзо Акрам не унимался,— заданный им вопрос, должно быть, имел для него значение:
— Как ты можешь знать, что твой брат посажен в тюрьму без всякой вины, коли ты живешь в захудалом Ховалинге, от которого до Шахрисябза тебе не меньше трех недель идти?
Восэ, подумав, сказал:
— А как можете знать вы, господин, что мой брат виновен?
— Как же иначе? За что он попал бы в тюрьму, если б был невиновным?
Вот и я хочу задать этот вопрос шахрисябзским правителям, придя туда. Но, почтенный, я говорю, что мой брат невиновен, зная его и зная, по какой клевете ой брошен в тюрьму. А вы, не зная его, не ведая, за что он отправлен в тюрьму, считаете возможным не сомневаться в его виновности. Где же правда, почтеннейший?
Не найдя сразу что возразить, Мирзо Акрам произнес с недовольством:
— Ого-го! Ты, оказывается, как ящерица, увертлив!
Староста рынка, сидевший до сих пор молча и только
легкими однообразными кивками выказывавший нетерпение, видимо, решил, что дальнейшее препирательство в неуместном тоне может вызвать раздражение у его гостя, а потому решил вмешаться:
— Ладно... Ладно... Давайте оставим эти разговоры, перейдем ближе к цели!.. Вы, душевный гость мой, берете себе этого человека в табунщики или нет?
— Надо сначала проверить его. Брат — в тюрьме, а каков он сам? Одного вот я взял без проверки, а он оказался вором. Кроме того... этот человек направляется в Шахрисябз, а мне нужен табунщик до самой Бухары.
— В Бухару едут через Шахрисябз,— спросил Восэ,— или по другой дороге?
— Шахрисябз остается в стороне,— ответил старшина рынка и, указав на своего гостя, добавил: — Они после Гузара свернут налево, дорогою к Карши, а шихрисябзская дорога повернет направо. Если ты хочешь наняться табунщиком, то должен доставить лошадей этого человека до самой Бухары. А если ты в Бухару ехать не собираешься, а думаешь на середине пути повернуть к Шахрисябзу, то ты и вообще не нужен.
— Хорошо, если хозяин возьмет меня табунщиком, то, так и быть, доеду до Бухары,— сказал Восэ.— Доставлю лошадей в Бухару, сам вернусь в Шахрисябз.
— Если так,— староста посмотрел на Мирзо Акрама,— то это как раз то, что требуется!
Мирзо Акрам -молчал: другого табунщика тут не найдешь, а этому можно ли верить? Если он богобоязнен и
набожен, то, пожалуй, воздействовать, на него можно... И, к удивлению Восэ, он задал неожиданный вопрос:
— А условия веры ты знаешь? А ну-ка скажи: «Свидетельствую...
Восэ, озадаченный, молчал.
— Вот видите! —- сказал кори старосте. — Эти люди считают себя мусульманами, но ничего из религиозных предписаний не знают!.. А ты, мужчина, молишься когда-нибудь или нет? — высокомерно обратился он к Восэ.— Постишься?
— Досточтимый! — подумав, ответил Восэ.— Я и молюсь, и пощусь, когда положено. Знаю и условия веры. Но сейчас, почтенный, я к вам пришел не затем, чтобы доказывать мое правоверие, я пришел наниматься в табунщики. Если хотите...
— Ты не обижайся на вопросы этого господина,— прервав Восэ, сказал староста,— такую должность он занимал в Кабадиане — проверял чистоту правоверия мусульман, а тех, кто позабыл бога, наказывал кожаной плетью «дарра».
— Разве и меня собираются наказывать кожаной плетью «дарра»? — усмехнулся Восэ.
Староста и служка, подававший чай, рассмеялись. Мирзо Акрам насупился, слова и усмешка старосты ему не понравились. Но Восэ заговорил тоном очень серьезными убежденным:
Мы, почтенный, народ простой, люди грамоте не обученные. Что-нибудь из предписаний священных книг можем и не знать, да и но все слова молитв помнить можем. По у нас есть истинная вера, есть честь. Мы не воруем, не притесняем слабых, не берем чужого, не прелюбодействуем и не говорим неправды. Честно едим свой хлеб! Я только скажу вам, почтенный: если вы, не зная человека, не ведая о нем ничего, полны к нему подозрений, то это тоже не по правилам мусульманства!
Высказав это с гордостью и достоинством, Восэ поднял мешок, оставленный им на краю террасы, и ушел.
— Вы напрасно его- обидели, досточтимый! — с упреком в голосе, тихо произнес староста, когда Восэ скрылся за поворотом улицы.— Он показал себя человеком правдивым, добросовестным и набожным, сам бог такого по послал вам. Где вы найдете лучшего табунщика? Оставьте уж! Вам дело нужно, а вы... Эх!..— И, хлопнув своего служку по плечу, староста приказал: — Вставай! Беги за ним!
Мирзо Акрам и староста в молчании ждали возвращения Восэ, а когда служка привел его, Мирзо-кори, смягчив свой тон, сказал:
— Так уж!.. Жалею тебя — тебе заработать нужно!., Я беру тебя в табунщики, но нужны два человека, которые знали бы тебя и могли бы за тебя поручиться.
Староста с крайним неудовольствием глянул на своего мнительного гостя. Перехватив этот взгляд, Восэ, усмехнувшись, ответил:
— У меня поручителей нет, почтенный!
— Разве тут у тебя нет знакомых?
— Нет.
— Ну... допустим, нет здесь, в Янги-Базаре... А в Душанбе? Или в Гиссаре?
— В Душанбе есть.
— Кто он, этот знакомый твой?
— Один водонос бездомный из Ховалинга.
Не позволяя себе заметить насмешку, Мирзо Акрам произнес наставительна:
— Что он собой представляет, какой-то бездомный водонос, чтобы еще ручаться за кого-нибудь? Для него самого нужно еще искать поручителя!
— Почтеннейший! За него поручиться мог бы я. Но раз вы мне не верите, а водоноса не считаете за человека, то... какой может быть разговор? — Восэ снова вскинул мешок на плечо, повернулся к порогу, но староста задержал его и сказал своему гостю:
— Поручителем за табунщика буду я сам!
Весь дальнейший разговор староста от имени гостя повел сам. Он почувствовал, что Восэ человек мужественный и правдивый. Кроме того, он хотел как' можно скорее выпроводить своего скандального гостя и таким образом освободиться от него и от забот о его лошадях. Богатей Мирзо Акрам согласился нанять Восэ, но завел спор о плате, не соглашаясь платить, больше четырех монет в день. Но уход за пятнадцатью лошадьми в день, по всем обычаям, стоил в три раза больше. Восэ, хоть и очень нуждался, не хотел продавать свой труд по такой дешевке. После долгих пререканий староста уговорил, богатея оплатить поденный уход за каждою лошадью половиной монеты, всего это получалось семь с половиной тенег в день.
Хозяин согласился, когда приедут в Душанбе, выдать Восэ однодневный заработок. Все остальные деньги Мирзо Акрам обещал выплатить табунщику в Бухаре.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
На рассвете следующего дня отправились в путь. Во главе каравана, на сером в яблоках коне ехал Мирзо Акрам. На вороном жеребчике следом за хозяином — его слуга, племянник Нияз. Позади послушно шагали все прочие лошади, повинуясь окликам и понуканиям Восэ, замыкавшего караван верхом на сильном скакуне светло-каштановой масти. Восэ одним только голосом да изредка щелканьем бича умело держал табун в караванном строю, вспоминая навыки, приобретенные в юности, когда однажды год проработал у кангуртского бая Ходжамурада.
Пыльная дорога, сторонясь камышей, густым массивом укрывавших Гиссарскую долину, заболоченную разливами Кафирнигана, вела путников правым краем долины. Прижимаясь к выступам предгорных увалов, в летнее время иссушенных зноем, а в этот весенний день ярко зеленевших нагорными травами, расцвеченных маками, дорога навевала путникам думы не только о великолепии мира, обрамленного снеговыми вершинами и накрытого чистейшей голубизною небес, но и об опасностях, какими угрожают безлюдные камышовые заросли. О неслышно подкрадывающихся тиграх, о тяжело ворочающихся в болотах свирепых кабанах, о тропической лихорадке, изнуряющей местное население и грозящей смертью спустившимся сюда жителям высоких гор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59