А вот Лютфия перенести свою тяжкую долю не могла никак. Про такое беспокойство, в каком она коротала одинокие темные ночи, у нас говорят: так мечется курица, у которой опалены ноги. В бессоннице, она ворочалась с боку на бок в постели, мучаясь так, словно постель стала терновником, а подушка камнем. Каждое утро, со страхом и трепетом смотрясь в зеркало, она замечала, что красота ее лица вянет, на лбу и вокруг глаз появляются морщины... Прикусив пальцы, она молча, в невыносимых страданиях, плакала. О, если бы Хайри попалась ей в руки,— вырвать бы ей глаза!.. Но Хайри была недоступна. Иноятулло решительно запретил старым женам, дочерям, родственникам приходить в дом к Хайри, а ей не разрешал сделать и шага за ворота.
Так прошло два месяца.
Однажды Лютфия пошла на базар купить калоши. Торговец обуви Иномджан, щеголь с красивыми усами, особенно учтиво и любезно встретил ее — не много мудрости требовалось, чтобы догадаться: покупательница молода и богата. Роскошная бархатная паранджа, белые, украшенные дорогими кольцами и браслетами руки свидетельствовали о том!
Выкладывая перед женщиной товар, продавец краем глаза, за случайно отклонившейся чуть в сторону сеткой
из конского волоса, увидел красивое лицо покупательницы. Подобострастная любезность торговца удвоилась, женщине было предложено множество калош — индийских, английских.
—- Выбирайте, уважаемая сестрица, какие вам нравятся, и идите с миром, йенег можете не платить. Для вашего покорного раба приход такой женщины, как вы, все равно что подарок в сто золотых... По-моему, вот эти вам вполне подходящи, как нельзя лучше!
Много ли заискивания, сладости в речах, клятвенного прикладывания рук к груди надо женщине в положении Лютфии, чтобы понравился столь попугаеподобный молодец с черными усами? Завернув калоши в платок, Лютфия убрала их под паранджу и, будто нечаянно, вновь чуточку оттянула край сетки, показав мужчине один глаз и половину милой улыбки. Паранджа, конечно, хорошее защитное одеяние, и обычаи шариата высоко чтимы, но... какая красивая женщина не захочет хотя бы на миг показать прелесть своей красоты молодому мужчине?
Иномджан не относился к числу тех молодых людей, какие не понимали бы намеков или оставляли бы их без внимания. Поручив лавку своему племяннику, который был у него сидельцем, он тут же последовал за женщиной. Запомнив ее паранджу, он шел на достаточно почтительном расстоянии. На малолюдных поворотах и на своей улице, пересекавшей сад, Лютфия три-четыре раза оглядывалась, словно давая понять Иномджану, чтобы тот следовал за ней. В укромном месте она замедлила шаги. Иномджан сразу же поравнялся с ней.
— Простите, сестрица... Я не ошибаюсь? Вы, кажется, приходитесь родней вашему покорному рабу?
— Вы только посмотрите на этого бесстыдного мужчину! — сердито воскликнула Лютфия.— Никакой родни, похожей на вас, у меня нет и не может быть!
Но в голосе Лютфии Иномджан вовсе -не уловил недовольства или желания прекратить разговор, а потому продолжал смело:
— Нет, сестрица, я отчетливо вспомнил: мы с вами родственники! Познакомьтесь со мной, и вы узнаете, что вы — родственники. Да приму я все ваши боли и беды, сестрица, ну неужели мог бы ваш раб говорить вам неправду?
Сказав это, Иномджан догадался, что женщина улыбается под паранджой.
— Поговорили! Идите теперь отсюда! — сказала Лютфия.— Вот когда я еще раз приду покупать калоши, тогда узнаю — родственники мы с вами или нет.
Усатый красавчик постоял на повороте, следя взором за поспешно удалявшейся Лютфией,— в конце улицы она вошла в калитку, врезанную в массивные деревянные ворота.
«— Ого,— молвил себе торговец,— эта женщина, оказывается, жена богатея Иноятулло! Муж ее, конечно, теперь не в ладах с нею, потому что недавно взял себе новую жену! Стать мне жертвой ее пристрастий, ведь сказала же она сейчас: «Когда еще раз приду покупать калоши...» Разве это не обещание? Обещание, весьма деловое! Ах, хоть бы скорее пришла!»
...Женщина не заставила себя долго ждать. Спустя два дня она снова появилась в лавке Иномджана. На этот раз ей, оказывается, понадобилось купить сапожки для «маленькой Рафохат» — дочери первой жены своего мужа..
Лютфия благоухала духами. Показывая ей обувь, Иномджан тихо спросил: «Так как же — родственники мы с вами или нет?» Лютфия промолчала. «Мне приходить, сестрица?» — снова прошептал он. Лютфия опять не ответила. Приняв ее молчание за знак согласия, Иномджан, как и в прошлый раз, последовал за ней. На улице, пролегавшей между садами, женщина, так же как и тогда, замедлила шаги и, пропустив мимо себя преследователя, тихонько сказала:
— Завтра, после вечерней молитвы, здесь.
Иномджан возвращался в лавку, забыв от радости свою
тюбетейку в руке. Ему казалось, что в городе нет человека счастливей его. И не было до сих пор в его жизни суток, в какие колесо времени крутилось бы столь невыносимо медленно.
С утра Иномджан отправился в баню, велел цирюльнику тщательно выбрить голову, подправить бороду и усы. Весь день он почти не мог есть, нигде не находил себе места и, едва стало смеркаться, поспешил на свидание.
Увидев выскользнувшую из переулка Лютфию, Иномджан последовал за нею как тень. Лютфия свернула с переулка в узкий проход между двумя стенами — в высохшую канаву, но дну которой пролегала заросшая травою тропинка. Иномждан на повороте остановился, глядя, куда приведет эта тропинка его возлюбленную. Лютфия выбралась из русла канавы, вошла в нависшую над овражком ветхую калитку. За калиткой был маленький дворик былой, пустовавшей теперь лачуги Ризки-холы.
Иномджан быстро последовал за Лютфией, сразу поняв, что .для свидания в городе было б не найти более тайного убежища, чем эта жалкая лачуга, брошенная бывшей служанкой.
В те времена двери бедных людей не запирались на замок,— деревянный запор легко открывался и без ключа. Люфтия вошла в маленькую темную комнату, в нишах которой бегали мыши, а по потолку скользили ящерицы. Комната, однако, оказалась чисто подметенной, на глинобитном возвышении, покрытом чистой войлочной катанкой, лежали мягкие одеяла. Войдя в комнатенку, Иномджан понял, что Лютфия готовилась к этой встрече.
Пылкая, страстная Лютфия, одурманив ласками своего любовника, показалась ему такой нежной и привлекательной, что, без ума от нее, он жаркими поцелуями стал осушать ее слезы, когда она вдруг расплакалась в его объятиях, жалуясь на черную судьбу и на своего мужа- тирана... Ласки сменились горячим шепотом, признаньями, увереньями. Иномджан убеждал Лютфию разойтись с мужем, клялся сразу после развода взять ее в жены, а своей жене немедленно дать развод (он и в самом деле решил так, потому что в общении со своей женой никогда не испытывал ничего похожего на жар только что подаренной ему Лютфией страсти).
...Спустя два дня, когда богатей Иноятулло милостиво явился к своим прежним женам, чтобы справиться, как они изволят жить-поживать, Лютфия, приняв его у себя в комнате, стала рыдать и жаловаться: в чем, дескать, провинилась она, чем хуже она той нищенки, той служанки, почему должна сносить такое постыдное унижение? Мать Хайри, «та ведьма, Ризки, старая колдунья» отравила, отуманила разум Иноятулло, привязала его к размалеванному подолу своей дочери-шайтанихи,— да, да, да. Лютфия нисколько не сомневается в этом!.. Но уж если Иноятулло в самом деле разлюбил Лютфию, остыл к ней, то и она от обиды все свои лучшие чувства убила, не может больше терпеть унижений, этого позорного вдов
ства при живом муже, и говорить не о чем, пусть он даст ей развод!
Вспыльчивый супруг не только не стал утешать Лютфию, но, напротив, наговорил ей грубостей, выругал, а когда Лютфия в ответ непотребно отозвалась о Хайри, впал в такую злобу, что едва не избил жену.
— Ты, сварливая баба, не стоишь даже ногтя на ноге Хайри! — заорал он, нанося этим Лютфии боль худшую, чем от сотни пощечин.
Насладившись зрелищем мучений оскорбленной и униженной красавицы, тиран успокоился и сказал:
На что жалуешься? Еды у тебя хватает, в одежде и домашних вещах у тебя тоже недостатка нет, женой богатого человека числишься — чего еще надо? Не будь неблагодарной, не то ослепнешь! Вот так и будешь жить! Захочу — приду к тебе, не захочу — не приду. Я не собираюсь разводиться!..
И, не дав себе труда глянуть на Лютфию, решительно вышел из комнаты.
С этого дня дом мужа стал для Лютфии тюрьмой, пища казалась отравой, одежда, подаренная когда-то мужем,— сотканной из колючек иссохшей акации. Все прежние чувства к мужу соединились в одно: жаждущее мщения чувство ненависти.
И женщина стала искать выход этому завладевшему ею чувству. Дни и ночи, дни и ночи Лютфия проводила в жестоких раздумьях, и мысль ее остановилась на странном, нескладном, неразговорчивом, туповатом человеке — Амиркуле, который вот уже семь лет как работал у Иноятулло при доме. Этому тупому детине шел тридцать пятый год от роду, а он все еще был холост. Его старенькая мать, жившая с ним в каком-то селении вблизи Термеза, когда-то отправила его на поденщину, в надежде, что он, вскоре заработав в больших городах денег, вернется и при ее жизни женится. Но .старушка не дождалась сына, умерла, унеся с собой мечту о невестке и внуках.
За семь лет работы в доме Иноятулло Амиркул не приобрел возможности даже обзавестись новым халатом, но, по его словам, не потерял надежды на бога и на мир. В квартале было немало таких, как он, батраков и слуг, но Амиркул ни с кем не водил близкого знакомства, не завел себе среди них ни одного приятеля или друга.
Только один-единственный Назир, пришедший с гор Бальджуана, которого Иноятулло нанял привратником и прислужником по вновь купленному дому, стал его другом. По распоряжению хозяина, Назир приходил иногда в сад, расположенный за крепостью, и работал там вместе с Амиркулом, дивясь силе этого мужика, чья кирка, по поговорке, поднимает сто мер земли.
Поскольку пришелец с гор был знающим человеком и опытным садоводом, Амиркул многому научился у него. Они любили поговорить и во время работы и после нее, в час еды и отдыха. Конечно, говорил больше Назир, но случалось, наслушавшись горьких рассказов о приключениях видавшего виды друга, почтительный к нему Амиркул и сам считал необходимым ответить какой-нибудь заезженной побасенкой или нескладным рассказом.
Этого самого Амиркула Лютфия и избрала орудием своей мести.
Прежде женщина тщательно скрывала от него лицо,— «хоть и дешевый батрак, а как-никак мужчина!». Теперь в сад, находящийся за домом, она выходила без паранджи, только слегка прикрывая лицо платком. По любому поводу во всякое время появлялась в саду, где он работал, сама относила ему еду, заговаривала с ним о том о сем. Потом завела привычку украдкой, искоса, из-за края платка посматривать на работника томными глазами, даже загадочно улыбалась. Это все было игрой красивой змеи, которая не могла оставить в покое даже глуповатого и богобоязненного Амиркула. Она рассчитала правильно, работник думал: «Муж ее бросил, ушел,— наверное, женщина скучает!» Так постепенно Лютфия сумела разжечь в этом мужчине пламень вожделения.
Однажды летом Амиркул жал в саду траву, и в это время там появилась Лютфия. Она была одета в тонкое кисейное платье и почему-то босая. Вблизи сарая для дров, в углу сада, женщина вдруг вскрикнула и упала в траву. Амиркул подумал, что ее ужалила змея, и, бросив серп, поспешил на помощь.
— В ногу... Ай, больно! Мне в ногу вонзилась большая заноза! — со стоном 'вскрикнула Лютфия.— Посмотри, Амиркул, вытащи!
Плутовка присела и, бесстыдно приподняв подол, показала лодыжку и выше ее — розовую шелковую штанину. Горячая кровь ударила Амиркулу в голову. Вне себя,
дрожа, он сразу поднял женщину, внес ее в дровяник и, положив на высохшую траву, навалился на нее.
— Постой, Амиркул, не сейчас,, потом!.. Отпусти меня!
Вырвалась из объятий, села поодаль, заплакала. Настоящий это был плач или показной, кто мог бы разгадать, но, согласно поговорке, «плач женщины у нее в рукаве»,— из-под рукава покатились слезы.
— Я полюбила тебя, Амиркул,— продолжала Лютфия.— Мне опостылел мой муж. Но я не хочу быть твоей любовницей... Хочу стать брачной женой... честной твоей женой...
Раскрыв свои бараньи глаза, Амиркул быстро моргал, что было признаком его крайнего удивления. Затем произнес — и то с трудом — свои первые в этой встрече слова:
— А как же хозяин?
Лютфия ждала от него этого вопроса. Теперь она может постепенно приподнимать завесу своей тайной задумки:
— Вот в этом все дело! Если бы хозяин дал развод, было бы легко, но он не хочет давать развода!..
— Если не хочет, то зачем вы пришли?.. Вы сами пришли и еще не хотите...
Никакими более осмысленными словами Амиркул не мог бы выразить сумятицу своих чувств. Лютфия дала себе время помолчать и вдруг, прижав кулак к колену мужчины, воскликнула:
— Хоть бы он умер, сгинул бы!
Амиркул широко раскрыл глаза, заморгал ими. Снова наступило молчание.
— Почему молчишь? — не выдержала Лютфия. Скажи что-нибудь или спроси!
Но чтобы вытянуть из Амиркула слово, нужны были б особые клещи. Лютфия не была в силах продолжать этот трудный разговор. Она решила прямо высказать свое желание: будь что будет!
— Я сказала тебе о своей сердечной тайне! — Лютфия встала.— А остальное зависит от тебя. Если ты мужчина и хочешь, чтоб я была твоей, то сам знаешь, как поступить. Освободи меня от моего мужа — и тогда возьмешь меня. Мы переедем куда-нибудь далеко. У меня деньги есть, все есть! Захочешь, откроешь какую-нибудь лавку или купишь землицу, займешься хлебопашеством,
Люфтия ушла.
Амиркул продолжал сидеть на месте, в углу дровяника, застыв как бесплотная тень. Ему казалось, что его стукнули камнем по голове и ушли. Он терялся в догадках, не знал, что делать...
Неужели такая, как Лютфия, молодая, красивая, городская женщина, полюбила его? Неужели возможно, чтобы она стала женой Амиркула?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59