Фрегат, на который их перевели, уже, очевидно, закончил свою маскировку. Были подняты голландские флаги.
— Чую волка в овечьей шкуре, — сказал тихо Иван Савватьевич.
— Да, дело неважное, — ответил ему Нил Дмитриевич.
— Цыплят по осени считают; погоди еще хоронить,— снова шепотом ответил Иван Савватьевич.
Поморов вели на верхнюю палубу. К ним вышел старик, одетый торговцем. Но, судя по виду, это был не торговец; в нем чувствовалась военная выправка, и при его появлении всякий, кто был на палубе, невольно вытягивался в струнку.
— Шила в мешке не утаишь, — тихо снова сказал Иван Савватьевич.
— Видать, этот главный коршун, а петухом прикидывается,— подтвердил Нил.
Бывшие с ними молодые поморы стояли потупившись и своего мнения не высказывали. Когда говорят кормчие, в разговор молодым встревать не положено.
Позвали переводчика. «Торговец» тихим голосом что-то сказал. Переводчик, низко ему поклонившись, обращаясь к поморам, сказал:
— Господин приветствует вас на своем корабле. Он везет груз — стекло, изюм и перец в Архангельск. Но в Архангельске он никогда не бывал и дороги не знает. Просит провести его по Двине в город.
— А пошто ладью потопили? — вспылил Нил. — Так разве кормчих просят?
Переводчик перевел. Старик свирепо посмотрел на поморов, а потом на окружающих, что-то гневно сказал командиру яхты и потом снова — тихо переводчику.
— Господин извиняется. Он недоволен своими помощниками. Убытки будут возмещены. За деньгами дело не станет.
— «Мягко стелет, да жестко спать», — снова пробурчал Нил.
— «С волками жить — по-волчьи выть»,— ответил ему Иван Савватьевич. — «Плетью обуха не перешибешь».— И уже громко, обращаясь к переводчику, сказал:
— Передай господину: гостям мы завсегда рады, а о цене сойдемся.
Нил возмущенно взглянул на Ивана и прошептал:
— Ты что, Иван Савватьевич, аль не видишь, какие это гости?
— Вижу, — ответил тот, — только ты в разуменье возьми нашу поморскую поговорку: «Если упасть, так уж в море, в лужу-то вовсе и не к чему». — Сказал и отвернулся.
Поморы явно были смущены столь странным поведением Ивана Савватьевича. Он весь преобразился, как-то оживился и был совсем другой. Таким они его не знали. Всегда это был степенный, малоразговорчивый человек. Теперь он шутил и явно заигрывал с негоциантом — торговцем.
— Неужели смерти испугался? — недоумевал прямой и бесхитростный Нил. — Непонятное что-то! Перед самим Студеным морем он никогда не трусил, а тут перед плюгавеньким старикашкой-э... — простонал он и отвернулся.
Молодежь была явно растеряна.
— Не вешай головы, орлята! Поможем господину негоцианту выгодно продать стекло в Архангельске! — смеясь, крикнул Иван Савватьевич.
Переводчик перевел. Старик негоциант заулыбался. Улыбнулись и все стоящие на палубе.
— Гут! — произнес негоциант громко.
Поморов повели в трюм и там накормили. В течение двух последующих дней их не выпускали. По качке они поняли, что корабли плывут. Нил снова хотел было заговорить с Иваном, но тот только отмахнулся и сказал:
— Мудра пословица поморская, понимать ее надо.
Вскоре Ивана Савватьевича позвали наверх, а остальных поморов перевели в носовой отсек. На высоте человеческого роста был маленький иллюминатор, забитый снаружи досками. Качка усилилась, послышались удары волн. Очевидно, был шторм.
— Потонем тут взаперти, как крысы! — негодовал Нил.
Потом шторм кончился. Корабли остановились и их, очевидно, начали чинить, — слышался стук топоров.Корабли, стояли несколько дней, потом снова тронулись дальше.
Поморы, поднимая друг друга на плечи, начали тихонько выколачивать доски иллюминатора. Постепенно доски отстали. Поморы увидели вдали берег. Подняли на плечи Нила, и тот сразу определил: «скоро в Двинское устье входить будем».
— Это же зимний берег, — сказал он. — Надо, ребя-та, вам бежать. Я уже старик, мне не выбраться, а вы бегите.
Молодые поморы попрощались с Нилом, сняли свои тяжелые тюленьи куртки и по одному стали вылезать в иллюминатор.
— Про Ивана Савватьевича ничего не говорите; непонятное это дело, — сказал Нил на прощанье.
Он скоро остался один, и только валявшиеся на полу куртки говорили о товарищах. Нил собрал куртки, хранящие еще тепло их хозяев, постелил и лег па них. Закрыв глаза, он стал думать об Иване: «Что же произошло? Почему так переменился кормчий?» Ведь он, Нил, вывел его на большую дорогу лучшего кормчего, поморья. И уж кто-кто, а он, Нил, знал каждую его даже затаенную мысль. А теперь? Что хотел сказать Иван поморской поговоркой, — не понял Нил. Судно делало частые повороты, и Нил почувствовал, что идут галсами. «Зачем идет галсами? — опять недоумевал он.— Тут прямой ход». Потом, словно молния, его прорезала мысль — «время тянет». Но зачем? Судно явно к Двинскому устью подходило по какой-то ломаной линии.
И тут только Нил понял. Он вскочил; лицо его пылало, а глаза сверкали, как у молодого: «Ну, Иван, вот что удумал! Эх я, старый... не понял сразу-то! Молодец!»
В это время наверху раздался топот ног, выстрелы и. крики. Очевидно, там происходила какая-то стычка. Потом все затихло. Суда снова пошли, теперь уже по направлению к Двинской крепости.
Нил не знал, что наверху произошла стычка с русскими таможенниками, которые встретили корабли у Двинского устья, приняли их за торговые, но на палубе при осмотре на них напала многочисленная шведская пехота, вышедшая из специальных укрытий, и их уничтожила, Иван Савватьевич стоял невозмутимо у штурвала и, казалось, был совершенно безучастен к тому, что делалось на верхней палубе. А палуба этого мирного негоциантского корабля преобразилась. Убитых таможенников сбросили в реку, кровь смыли. Голландский флаг был спущен, пушечные лазы открыты. Старый
Негоциант сбросил свои черный торговый кафтан и вышел на палубу в мундире, шведского адмирала. Мундир пересекала наискось голубая лента в орденах. Сбоку висела шпага, за поясом — пистолеты. Вся его свита, как по волшебству, превратилась в офицеров.
— Поднять флаг шведского короля! — приказал он.— Пушки к бою!
Рядом с Иваном Савватьевичем встали два офицера с пистолетами. Но помор невозмутимо вел корабль, как бы не замечая того, что происходит. Только один раз взгляд его скользнул в сторону и заметил забытый плотниками топор.
Разукрашенный шведскими флагами, флагманский фрегат «Корона» шел на всех парусах. Настроение на корабле было приподнятое. Люди ждали боя.
Показалась Двинская крепость, а там и Архангельск. Вчерашний негоциант был не кто иной, как известный шведский адмирал Ярл Юленшерна. Он предполагал снести крепость с ходу огнем пушек всего своего флота. Солдатам он обещал отдать Архангельск на три дня в их полное распоряжение. Все шло как нельзя лучше, И Ярл Юленшерна только ждал момента. Он готовился уже дать приказ стрелять. Но вдруг страшный толчок потряс фрегат. Все упали; кубарем покатился и сам Юленшерна. Фрегат на всем ходу наскочил на мель и пушки не могли стрелять по крепости. Вслед за фрегатом «Корона» сели на мель шедшие сзади еще один фрегат и две яхты. С крепости ударили пушки — и ядра стали разить шведских солдат и офицеров. Пока шведы опомнились, Рябов схватил топор и успел зарубить поднимавшихся после падения офицеров. В следующий момент он бросился в воду. Несколько пистолетных выстрелов ударили ему вслед. Огонь с крепости усилился, летела каменная шрапнель, ядра, пули. Шведские солдаты были в панике. Чтобы спастись, они стали бросаться за борт. Ярл Юленшерна, размахивая шпагой и пистолетами, пробовал установить порядок, но все было тщетно, всех охватил страх. Он разрядил свои пистолеты, стреляя не в московитов, а в своих же шведов. Ударом ядра Ярл Юленшерна был сбит и бесславно погиб в холодных водах Двины.
Масса шлюпок, лодок и яликов отплыла от русского берега и с абордажными крючками плыла к кораблям,
которые, как подстреленные моржи, безжизненно лежали на мели. Надо было очень точно знать пролив, чтобы рассчитать самую малую воду.
Вскоре баталия была кончена. Отставшие шведские корабли, увидя гибель флагмана, успели повернуть и исчезли в море.
ЗУЕК
Зима кончилась. С крыш уже свешивались большие сосульки. Днем на солнце по ним скатывались первые весенние капли. Поморская деревушка Мишанская готовилась к промыслам. Те, кто отправлялся бить лысуна, были уже готовы и ждали только попутного ветра, который отгонит лед от берега. Зимовщики,'отправляющиеся на Новую Землю и Грумант, еще собирались.
Михайло часто выбегал на берег. Он все смотрел, не отогнал ли ветер льды. Это была его первая промысловая весна. Отец обещал взять его с собой на промысел лысуна. Лысунами поморы звали гренландских тюленей, обитающих в Белом море.
Михайло исполнилось в этом году десять лет. Это был шустрый мальчик с открытым приветливым лицом и умными глазами. Он был не по возрасту развит. Отец говорил про него: «башковитый» — что означало на поморском языке: умный. Суровый и очень строгий отец, которого все уважали и побаивались, был всегда ласков с сыном. Он явно выделял его из всей ватаги ребят. И сами ребята признавали в Михайле своего вожака. Он и был таким. Знал он больше, чем другие ребята. Всем интересовался, многое умел делать своими руками. Его кораблики из сосновой коры были сделаны как настоящие поморские кочи и даже не перевертывались на волне. Он был лучший сборщик яиц утки Алейки. Этот промысел взрослые доверяли детям. Эта утка несет яйца четыре раза в лето и выбирает гнездо в дуплах деревьев. С давних пор поморы делали особые корзины и подставляли их утке, которая несла яйца в эту корзину, а люди ходили и собирали их. Успех промысла зависел от умения расставить корзины так, чтобы утка не заметила подвоха.
Однажды утром, прибежав на берег, Михайло увидел, что льды развело. Он сразу же бросился бежать к отцу. Тот пошел к берегу и, взглянув на льды, сказал:
— Да, можно начинать весновать.
В тот же день два карбаса с артелью по семь человек вышли в море. По поморским законам перед промыслом избирается кормчий; им был избран отец Михаила.
Закон поморов был строгий, и на море кормщик полный хозяин. Хотя закон был неписаный, но все соблюдали это строгое правило: «В морском ходу и во время промысла всем рядовым товарищам во всем слушаться одного кормщика и ни в чем воли у него не отнимать».
Карбасы были нагружены провиантом, снаряжением и сухими дровами. Целых три месяца придется поморам жить на льду.
Весь поселок вышел провожать уходящую на промысел артель. Товарищи Михайла смотрели на него горящими глазами; как им хотелось бы поехать вместе с ним! Были тут и Ивашка, и Юдька, и Фомка; не пришел только бедный Афонька, который недавно провалился под лед и простудился; теперь бабка держала его на печи.
На берегу была и мать Михайла — Елена Ивановна. Она долго обнимала сына, гладила его мягкие волосы и, когда целовала, тихо плакала. Пришло время, и ее сын пошел на промысел, как ходили дед, отец и муж. Ходили в туманную, опасную даль, туда, откуда и не всегда возвращались. Коварное, злое море похищало их жизни. Но море и кормило их. Недаром поморы сложили поговорку: «Море — горе, а без него вдвое».
Успех промысла решался выбранным путем. Чем опытнее был кормчий, тем быстрее суда выходили к лежке зверей. Но путь во льдах был труден и очень опасен. Надо было нащупать, где проходил «раздел» льдов, и держаться этим путем. Неопытный кормчий поверит заманчивой легкости коварного «колоба» и попадет в ледяной мешок, а потом не выбраться по бесчисленным его лабиринтам.
В конце февраля, когда кончается полярная ночь, на дрейфующие льды Белого моря приходят тюленьи самки. В это время у них рождаются чудесные маленькие детки. Поморы зовут этих маленьких шустрых зверьков: «зе-
ленцы». Проходит неделя, и зеленцы подрастают. Их шкурка превращается в белую; этот мех очень ценится. Темные живые глазки зверьков резко выделяются на белом фоне; питаются они молоком матери; зовут зверьков уже «бельками». Но вот проходит еще неделя, и шкурка опять меняет свой цвет—на серый. Матери перестают кормить их молоком. С неделю они ничего не едят и только лежат, а потом матери приносят им рыбу. Это значит, что для тюленей детство кончилось и скоро им надо уходить со льда в море и самим уже начинать ловить рыбу.
Чтобы добыть дорогой мех бельков, поморы выходили на промысел зимой, когда бушует пурга и стоят большие морозы. Поморы часто гибли на этом промысле, названном у них «выволочным». Они даже сложили присказку: «Идешь на «выволочный», бери с собой и «смертную одежду». Это значило, что можешь не вернуться, и товарищи схоронят тебя там.
Когда проходила зима, на лед выползали взрослые тюлени на линьку, а молодежь уплывала в море.«Время весновать пришло», — говорили поморы и отправлялись бить линялых зверей.Отец управлял своей артелью умело. Берега уже давно исчезли, и поморов окружало только море и льды.
Карбасы проплыли район стамух — больших сидящих на мели ледяных гор — и попали в самый беспокойный участок. Здесь льды часто сжимало. Пространство воды постепенно уменьшалось. Льды надвигались с разных сторон. Когда отец заметил, что началось сжатие, он велел вытащить карбасы на лед и перетащить их по льду дальше. У карбасов были устроены полозья, благодаря которым они легко скользили. Дальше путь пошел уже по льду. Ночевали также на льду. Дрова экономили.
— Ну, как, зуек, привыкаешь?—спрашивали Михайлу артельщики. Зуйками называли мальчиков, попадающих первый раз на промысел. Михайло ко всему присматривался, везде успевал помочь. Его все любили. А он наблюдал, как ловко распоряжался отец и как его все слушали.
Скоро Михайло потерял счет дням. Ему уже казалось, что на льдах они находятся чуть не всю жизнь.
Дней через десять добрались до лежки зверей. Вот тут-то и началось самое важное. Поморы разбили на льду лагерь и начали охотиться на тюленей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28