Екатерине Александровне Бакуниной,
Екатерине Андреевне Бороздиной,
Екатерине Александровне Булгаковой,
Екатерине Александровне Буткевич.
Дальше методом исключения следует, что Екатерина Александровна Бакунина - мать первой платонической любви Пушкина Е.П. Бакуниной - была на 22 года старше поэта, то есть почти ровесницей его матери Надежды Осиповны. Ли­цеист Саша Пушкин был с нею знаком, как и со всем семей­ством Бакуниных. Но невозможно допустить, чтобы семнадцатилетний юноша, в условиях приличий того време­ни, мог позволить себе обратиться к матери своей возлюб­ленной на «ты», да еще в таком фривольно-легкомысленном тоне. Ясно, что стихотворение посвящено не ей. Екатерина Андреевна Бороздина, как и Екатерина Александровна Бул­гакова, отпадают, так как знакомство их с Пушкиным состо­ялось много позднее написания стихотворения, то есть 1817 - 1818 годов. Остается Екатерина Александровна Буткевич.
А если так, то понятно, почему в 1825 году поэт, готовя публикацию своих стихов, меняет заглавие экспромта, на­писанного и поднесенного Катеньке Буткевич в самом нача­ле их знакомства. Ведь издать свой сборник стихов Пушкин намеревался и готовился еще в 1819 году, во время или сразу после трагедии, разыгравшейся в доме Буткевичей и имев­шей скандальный резонанс в светском обществе Петербурга. Тогда ни к чему не обязывающее заглавие над стихотворе­нием надежно скрывало его истинный адресат. Спустя же шесть лет Катеньки Буткевич уже не было. В своем имении, в глуши Новгородской губернии жила графиня Екатерина Александровна Стройновская, и Пушкин, восстанавливая правду прошлого, решительно меняет «Экспромт» на «К.А.Б.***».
... Мы начинали этот рассказ с портрета Стройновской, написанного на рубеже 1830-х годов, в пору ее зрелости, после ряда томительных лет первого замужества. Но время донесло до нас и другое изображение - миниатюру, на кото­рой она запечатлена, вероятно, вскоре после свадьбы, то есть в 1819 - 1820 году. Миниатюра была опубликована Н.О. Лернером в первом выпуске журнала «Наша старина» за 1917 год, где он писал, что хранится она в семье двух сестер, урожденных Марковых, мать которых была крестни­цей Екатерины Александровны. Вторично эта миниатюра воспроизводилась уже в наше время в зарубежном каталоге и находилась в парижской коллекции Сержа Лифаря. Нам дорог именно этот портрет Стройновской, потому что такой она была, живя в родительском доме в Коломне у Покрова.
Такой знал ее Пушкин, посвятивший ей свой мадригал.

ПРООБРАЗ КАРЛЫ ЧЕРНОМОРА
За строкой «Руслана и Людмилы»
«Известно, - писал пушкинист Щеголев, - что Пушкин, отдавая в печать свои стихи, всегда старался уничтожить все намеки, которые могли бы помочь добраться до действи­тельности».
Так было и с несколькими строфами из IV песни «Руслана и Людмилы», исключенными им из текста поэмы при втором ее издании, в 1828 году. Какие же реалии читались в них? Чтобы ответить, заглянем в его жизнь, в декабрь 1818 года. Пушкин живет в доме родителей, на окраине Петербурга, в Старой Коломне. Его дни заполнены светской суетой, встречами с друзьями, легкомысленными и краткими сер­дечными увлечениями, участием в литературных сборищах, театром, творчеством. Причем творчеством, пожалуй, в по­следнюю очередь. За весь год написано всего лишь около двадцати стихотворений, да и то в большинстве эпиграмм, мелких набросков. Урывками продолжает создаваться «Рус­лан и Людмила».
18 декабря 1818 года Александр Тургенев пишет в Варшаву находящемуся там Петру Вяземскому: «... Сверчок (арза­масское прозвище Пушкина - Б.Б.) прыгает по бульвару и по б... „ Стихи свои едва писать успевает. Но при всем беспутном образе жизни его он кончает четвертую песню поэмы...».
Ох, уж этот беспутный образ жизни! Друзья вразумляют, Тургенев с Карамзиным нравоучениями замучили... А тут еще дома житья не стало. И все из-за кузины любезной, Екатерины Марковны. Казалось бы: сама стихи марает, все им написанное наизусть помнит, сестры Ольги подруга за­душевная, и на тебе - насплетничала матери о его сомнитель­ных знакомствах... И откуда только все знает?... Старая дева, гусар в юбке... Ну да ладно, он еще припомнит ей эти сплетни... Да кабы только это душу терзало! Ведь вся Ко­ломна, весь свет языки чешет. Еще бы! Такое событие, такой нонсенс! - одну из первых петербургских красавиц, девят­надцатилетнюю соседку его милую, Катрин Буткевичеву, просватали за старикашку-миллионера. Ему же уже за семь­десят!! Тургенев рассказывал, что на обеде у «жениха» толь­ко и разговору было, что о предстоящей свадьбе. И не стесняется развратник старый. Ведь он же, в сущности, про­сто купил Катюшу, как девку крепостную. Когда, бишь, они венчаются? Говорят, что в конце января... Вот тебе и Вале­риан Стройновский! А что он знает о нем? Ну, старик, граф, сенатор, миллионер, живет тут же рядом в Коломне... Что еще?
За окном зимнее петербургское утро. Пушкин лежит на постели в полосатом бухарском халате, на голове ермолка. Возле кровати - стол, на нем книги, бумаги. Он стремительно пишет, зачеркивает, кусает огрызок пера, снова пишет:
« Я каждый день, восстав от сна,
Благодарю сердечно бога
За то, что в наши времена
Волшебников не так уж много.
К тому же - честь и слава им! -
Женитьбы наши безопасны...
Их замыслы не так ужасны
Мужьям, девицам молодым...
Все к лучшему: теперь колдун
Иль магнетизмом лечит бедных,
И девушек худых и бледных,
Пророчит, издает журнал -
Дела достойные похвал!»
Это вступление к четвертой песне «Руслана и Людмилы». Таким было оно в первом издании поэмы летом 1820 года. Ни черновых, ни беловых автографов этого отрывка не сохранилось, и мы не знаем его вариантов, возможно, отражавших оттенки искрометной и злой иронии поэта, спрятанной за балагурным и шутливо легким бегом стиха. Но Пушкин всегда предельно конкретен, и колдун здесь - это не просто абстракция, синоним злого волшебника; вероятнее, что это вполне реальное лицо, скорее всего - старик граф Стройновский. Такое предположение, конечно, требует до­казательств. Мы постараемся привести их, но прежде про­цитируем еще несколько фрагментов из писем Александра Тургенева к Вяземскому с нашими короткими комментари­ями.
«2 октября 1818 года... У Жуковского - субботы, и стека­ется множество праздношатающихся авторов и литерато­ров...» С осени этого года Жуковский жил рядом с Пушкиным, Буткевичами и Стройновским в Коломне, у «арзамасца» А.А. Плещеева, где у него постоянно бывали Тургеневы, Дельвиг, Баратынский и другие друзья Пушки­на. Здесь Пушкин читал им отрывками свою поэму по мере ее написания.
«23 октября 1818 года. Письмо твое, милый друг, получил исправно вчера и вчера же... отдал Карамзину, с которым обедал у Козодавлева...» Осип Петрович Козодавлев - ми­нистр внутренних дел, близкий знакомый и приятель графа Стройновского. Следующее письмо дает основание думать, что и он был на этом обеде. «12 ноября 1818 года. Если успею, допишу письмо завтра. Теперь голова кружится, а желудок ворчит от нетерпения и готовясь на польский обед к Стройновскому». Тургенев говорит о предстоящем обеде «по-польски» мимоходом, как о житейской мелочи. Но для нас это свидетельство знакомства и общения со Стройнов­ским людей из ближайшего окружения Пушкина того вре­мени.
«3 декабря 1818 года. Книгу о магнетизме постараюсь оты­скать и прислать к тебе. Мне подарил ее автор. Пушкин уже на четвертой песне своей поэмы, которая будет иметь всего шесть». Имеется в виду книга «Живой магнетизм, представ­ленный в историческом, практическом и теоретическом со­держании», СПБ, 1818г. Автор этой книги Д.М. Велланскии, известный профессор медицины и философ, в письме к приятелю говорил о своей книге следующее: «Она отпечатана в половине прошедшего августа (1818г. - Б.Б.) из всех почти мест России приходят ко мне требования на оную... а наипаче русские врачи изъявляют мне благодарность свою».
Строки из письма Тургенева от 18 декабря о времяпрепро­вождении Пушкина в те дни были приведены выше. Воздер­жимся пока от продолжения этих цитат, так как следующие интересующие нас выдержки относятся уже к письмам Тур­генева 1819 года, и обобщим все предыдущее.
Несколько слов о Стройновском. Граф Валериан Венедик­тович Стройновский родился в 1747 году. Владелец обшир­ных имений в Прикарпатской Украине. Получил блестящее европейское образование. Был доктором права и медицины, тонким ценителем и знатоком искусств. После 1812 года - сенатор от Межевого департамента, действительный тайный советник. Отставлен от дел в начале 1820-х годов. Умер в 1834 году. Автор нашумевшей книги «О условиях помещиков с кресть­янами» (Вильно, 1809г.) и «Всеобщей экономии народов...» Ч.1-4.(СПБ,1817г.).
Племянник Стройновской Н. Маевский писал, что, имея медицинское образование, граф до старости считал себя великим врачом-практиком, и вслед за сочинительством пространных трактатов по политэкономии его другой стра­стью было лечить всех и каждого. Друзья, знакомые, родст­венники должны были выслушивать его длиннейшие консультации и делать вид, что пользуются его рецептами. Как большинство старых людей, Стройновский был в опре­деленной степени представителем своего, уже ушедшего, 18-го века, оставался верен тому, что интересовало когда-то поколение его сверстников. И если в этом плане говорить о медицине, то наиболее новым и сенсационным в конце 18-го века было учение Фредерика Месмера (1734-1815), названное по его имени месмеризмом, а точнее, жизнен­ным месмеризмом (т.е. магнетизмом). Применяя свой метод лечения, Месмер имел громадную практику в Вене и в Париже. Он утверждал, что переводит на больных таинст­венные магнитные истечения (флюиды), прикасаясь к ним пальцами, или проводя около их тела движения (пассы) руками. Шум, который он наделал своим лечением, и об­становка, при которой оно производилось (на сеансы соби­ралась масса народа, имелись отдельные кабинеты: по-видимому, не всегда соблюдались правила благопри­стойности по отношению магнетизера к пациенткам), побудили французскую Академию наук к специальному исследованию его методы. Было дано заключение, что животного магнетизма не существует, что все это отчасти обман или результат воображения.
Биография Месмера во многом сходна с биографией Стройновского. Он тоже изучал в Вене сначала право, а затем медицину, стал доктором того и другого, был любите­лем и знатоком изящных искусств. Не исключено, что они были лично знакомы и Стройновский в свое время тоже увлекался магнетизмом. Успех книги Велланского вполне мог послужить престарелому и вряд ли обладавшему силой магнетизера эскулапу поводом для применения в 1818 году этого метода среди его петербургских знакомых, особенно женского пола. Маевский же не упоминает об этом, так как слишком прозрачен и не двусмысленен намек Пушкина:
«...теперь колдун
Иль магнетизмом лечит бедных
И девушек худых и бледных...»
Указанные выше книги Стройновского, конечно, тоже бы­ли известны Пушкину. В его ближайшем окружении, начи­ная с Николая и Александра Тургеневых и кончая Карамзиным и Дмитриевым, шла горячая по их поводу по­лемика. Но Пушкин понимал, что, несмотря на призывы Стройновского к освобождению крестьян от крепостного рабства без права собственности на землю и его пророчества, что иначе Россия все больше будет отставать в своем наци­ональном развитии от Запада, что ей не избежать народных волнений и бунтов, его позиция отличалась от крайне кре­постнической скорее по форме, чем по существу. Что пани­ческий страх перед реформами, предложенными Стройновским, таких монстров, как попечитель Московско­го учебного округа П.Н. Голенищев-Кутузов, которому да­же Карамзин казался якобинцем, так как, по его словам, превозносил книгу Стройновского и в его кругу ее читали с восхищением, не был обоснован. Что скорее прав был Н.М. Лонгинов, иронически называвший Стройновского «поборником свободы русских крестьян и величайшим ти­раном крестьян собственных», поскольку последний, владе­лец многих тысяч душ, так и не перевел их в «свободные хлебопашцы». Точку в этих спорах поставил Александр II, написавший: «В упомянутой книге ничего похожего всем нашим опасениям я не нашел», и, как считали современни­ки, именно за эту книгу, несмотря на все ее мрачные проро­чества, даже произвел Стройновского в сенаторы.
с 1815 по 1820 годы в Петербурге выходил журнал «Дух журналов», редактором которого был Г.М. Яценко. При из­дании журнала он пользовался содействием (скорее всего финансовым) «почтенных особ», пожелавших остаться не­известными. Освещая разные стороны общественной жизни, этот журнал, будучи, в общем, консервативного направле­ния, отдавал дань модным либеральным течениям. Печатал переводы известных европейских экономистов, таких как А. Смит, Сисмонди и других, «являлся органом партии за­щитников свободной торговли», поддерживал школу физи­ократов, активным сторонником и пропагандистом которой был Стройновский. В крестьянском вопросе журнал стоял на крепостнических позициях, в статье некоего Правдина ратовал за перевод всех оброчных крестьян на барщину, что фактически повторяло предложения Стройновского. Все это позволяет предположить, что одной из «почтенных особ», финансирующих журнал, был Стройновский. Всю эту деятельность престарелого «поборника» свободы Пуш­кин уместил в две иронические строчки:
«Пророчит, издает журнал -
Дела, достойные похвал!»
Думается, что рассмотренное начало IV песни «Руслана и Людмилы» было написано Пушкиным в ноябре 1818 года, когда, вероятно, состоялась или была объявлена помолвка Стройновского с Катериной Буткевич, естественно, вызвав­шая широкий скандально-насмешливый резонанс в светских салонах Петербурга и бесконечные сплетни, и пересуды коломенских обывателей. Но, несмотря на это, Пушкин до последнего дня, до самой свадьбы не мог верить, что это все-таки произойдет. И кто знает, не отголоском ли тех дней стали потом его строки:
«Письмо Татьяны предо мною;
Его я свято берегу,
Читаю с тайною тоскою
И начитаться не могу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21