Вот ее характеристика, данная в рассказе словами Пушкина: «...Княгиня вдова, женщина светская, умная, и не совсем молодая; но гордая! Ужасно гордая!.. Сундуки ее набиты процессами. Потеря этих процессов лишила бы ее той роскоши, без которой она не может жить. Дальский пользуется большим влиянием у людей, от которых теперь зависит судьба ее... она раздражает самолюбие Дальского и каждою ласковою улыбкой покупает у него ходатайство по новому процессу. Вероятно, после резолюции последнего, княгиня из благодарности променяет свою княжескую ман­тию на графскую корону графа Т***». Здесь Пушкин опять иронизирует над Дальским, пророча ему вновь остаться в дураках. Образ княгини дополняется авторским текстом: «Ее некогда знаменитая красота, благородный оклад лица, разительная белизна, неприкрытая ложным румянцем, об­ращали на себя внимание...»
Конечно, на основе этих указаний, прикрытых вымышлен­ной буквой «В», трудно строить аргументированные пред­положения и догадки. Среди знакомых Пушкина тех лет (начало тридцатых годов), пожалуй, только одна титулован­ная особа соответствует приметам «Неверина». Это графиня Стройновская. В те годы ей было около тридцати пяти лет. Она была вдова. Ее муж, граф Валериан Венедиктович (до­минирует буква «в»), умер между 1831 - 1835 годами. В старости, по воспоминаниям родственника, его давняя при­вычка процессовать стала его страстью. Вполне вероятно, что он «заразил» ею и свою жену. Сама графиня в двадцатые годы была знаменита своею утонченной красо­той, походившей на холодную красоту греческой богини О ее непомерной гордости писал сам Пушкин, посвя­тивший ей несколько строф в «Домике в Коломне». Овдовев, она осталась с юной дочерью, горячей поклонни­цей литературы и искусства. Вторично Стройновская вышла замуж за генерала Зурова в 1836 году. Возможно, что это он выведен «Невериным» как граф Т*** и лукаво обоз­начен титулом и инициалом, совпадающим с титулом и ини­циалом графа Татищева, которым в юности была увлечена Стройновская.
В заключение остается сказать несколько слов о самом «Неверине». Как и Н Лернеру, нам не удалось выяснить, кто скрывался под этим псевдонимом. Почти одновременно с «Маскарадом», в апреле 1839 года, вышел в свет роман «Муж-эгоист», автором которого был тот же Н. Неве­рин (прибавился инициал «Н»). Посвященный семейно- нравственным проблемам, он был тепло принят критикой, встретил отклик во всех крупных петербургских журналах. В основанном Пушкиным «Современнике» ближайший друг погибшего поэта П.А.Плетнев так закончил о нем свой от­зыв: «Такого рода произведения, при самых блестящих качествах автора, не пользуются совершенным успехом. Мы желаем, чтобы сочинитель, показавший столько гибкости и остроты ума в первом своем произведении, обратил все свое внимание на действительную жизнь...» В других жур­налах тоже хвалили остроумие и талант молодого, начина­ющего литератора. О «Маскараде» не вспоминали. Его первый роман оказался и последним. В библиографических указателях и словарях, отражающих литературу того време­ни, Н. Неверин больше не указывается. Можно предпола­гать, что он либо перестал писать, либо рано умер, либо печатался под другим, возможно, хорошо знакомым нам именем.
Но, независимо от всего этого, «Маскарад», где Пушкин так живо смеется, острит, негодует, со страниц которого к нам доносятся искрометные, словно реально звучащие слова и фразы поэта, несомненно, на наш взгляд, имеет право стать в ряд неизвестных на сегодня документальных воспомина­ний о Пушкине.

ЭПИГРАММА
«Они, пронзенные насквозь, рядком торчат на эпиграм­мах».
Так писал Пушкин о своих журнальных врагах в 1829 году. Да. Как и в вопросах чести, он был бескомпромиссен и во всем, что касалось его творчества, его литературных позиций и взглядов. Эпиграммы, направленные им в адрес светских недругов или критиков, не доросших еще до пони­мания его творчества, были беспощадно остры, блестящи по форме, игре слов, злому остроумию. Даже оставаясь ано­нимными, они выдавали его авторство: «... Он по когтям узнал меня в минуту; Я по ушам узнал его как раз», - писал поэт в эпиграмме на А.Е. Измайлова. Общеизвестны эпиграммы, направленные Пушкиным про­тив пресловутого Фадея Булгарина или царского сатрапа Аракчеева. Но наряду с ними, в течение десяти с липшим лет постоянной мишенью его колких и злых насмешек был Ми­хаил Трофимович Каченовский. Бессменный (с 1815 по 1830 годы) издатель журнал «Вестник Европы», профессор истории, журналист и переводчик. Стоящий на консерватив­но-классических позициях в вопросах литературы и исто­рии, он через свой журнал вел постоянную борьбу с романтической школой Карамзина, с его «Арзамасским братством», членом которого, как мы знаем, был Пушкин. В начале 1820-х годов Каченовский становится одним из литературных врагов самого поэта. Не считая журнальной полемики, Пушкин отвечал на критику Каченовского рядом (около десятка) эпиграмм, большинство которых не было напечатано, а расходилось в списках. Однако в первом сбор­нике своих стихов (1826 г.), в числе других, он поместил и эпиграмму на Каченовского:
«Охотник до журнальной драки,
Сей усыпительный зоил
Разводит опиум чернил
Слюнею бешеной собаки»
1824 г.
До 1830 года Пушкин напечатал в разных журналах еще несколько эпиграмм на Каченовского, который (будучи на 25 лет старше поэта, пережил его, умерев в 1842 году) тем не менее, не затаил в сердце злобы. После их личного зна­комства в 1832 году он подал свой голос за избрание Пуш­кина в члены Российской Академии, а вскоре после гибели поэта писал: «Один только писатель у нас мог писать исто­рию простым, но живым и сильным, достойным ее языком. Это Александр Сергеевич Пушкин, давший превосходный образец исторического изложения в своей Истории Пуга­чевского бунта».
Однажды знакомый собиратель, обладатель одной из луч­ших в стране коллекции прижизненных изданий Пушкина и поэтов его поры, попросил меня привести в порядок, точнее отреставрировать несколько только что приобретенных им журналов 1820-30-х годов, в которых печатался наш вели­кий поэт. Каждый, кто любит Пушкина, кому небезразлична культура и история России, знает это неминуемо возникаю­щее и непередаваемое чувство сопричастности и близости к давно ушедшему, но дорогому для сердца времени. Времени, когда эту же книжку или гравюру, рисунок, возможно, де­ржали руки если не самого Пушкина, то кого-либо из близ­ких ему, знающих его людей, будь то Вяземский или Плетнев, Софья Карамзина или Екатерина Стройновская. К этому чувству нельзя привыкнуть. Оно возникает раз за разом, когда прикасаешься к тоненькой тетрадочке первого издания главы Онегина или зачарованно смотришь на порт­рет кисти Соколова, наполненный прозрачной акварельной нежностью...
Так было и теперь, когда я просматривал эти доверенные мне раритеты русской словесности. Вслед за томами «Оте­чественных записок» я стал перелистывать потрепанный томик журнала «Славянин» за 1830 год. Чья-то заботливая рука отметила двумя закладками страницы со стихами, под­писанными буквой «П». Точно так же, как я помнил, подпи­сал Пушкин при первой публикации свое стихотворение « 19 октября 1827 года», посвященное лицейской годовщине. Ну, а какие его стихи здесь, в этой книжке? Вот первое, на странице 41. Называется «К цыганке». Начинаю читать:
«Как ты, Египтянка, прекрасна!
Исполнен чувства голос твой;
Скажи мне: страсти роковой,
Служила ты? Была несчастна?...»
И т.д. Чушь какая-то. Ведь такого стихотворения у Пуш­кина нет и никогда не было. Не было прежде всего потому, что он не мог написать так. Это кто угодно, но только не Пушкин! Ну, а второе, на странице 58, под басней Вяземско­го «Мудрость»? Второе называется «Цыганская пляска» и, хотя подписано также буквой «П», но опять же никакого отношения к Пушкину не имело и не имеет. Начинаю ко­паться в справочниках. Словарь псевдонимов Масанова. Здесь среди 120 букв «П», скрывавших полные фамилии авторов, нахожу нужное: «П.=Александр Сергеевич Пуш­кин. «Славянин» 1830 г. N XIII. Ист.: Синявский и Цявловский, «Пушкин в печати», стр.25,92». Час от часу не легче! Но ведь XIII том «Славянина» 1830-го года у меня в руках. Так где же Пушкин? Указанной библиографии Синявского и Цявловского под руками нет.
На всякий случай просмат­риваю алфавит ПСС Пушкина издания Академии Наук, 1979 года. Во втором томе в примечании к « 19 октября 1827 г.» читаю: «... Напечатано в «Славянине», 1830 год, N XIII». Вот это да! Опять в той книжке, что у меня на столе! Но ведь дотошный Н.О. Лернер еще в 1910 году в издании Пушкина Бр. и Ефр., в примечаниях к стихам 1827 года отсылал исследователя, интересующегося этим стихотворением, в XV том «Славянина». Звоню приятелю, у которого есть «Пушкин в печати», прошу посмотреть указанные Масановым страницы. Ну, так и есть. Вечно эти пушкинисты все перепутают...
Бедный мой друг собиратель, какое разочарование ждет его в этот раз!
Но делать нечего, продолжаю просматривать злополучно­го «Славянина» дальше. Стихотворения Сиянова, Пальмина, Олина...
Но что это? Внизу страницы 72 четверостишие под заголовком:
«Эпиграмма»
«Брани меня, не бойся драки;
Лишь сделай милость» не хвали.
Не страшен громкий лай собаки,
Но страшен тихий свист змеи».
« -нк- »
Вот это похоже на Пушкина. Здесь все есть. И безукориз­ненность формы, и чисто пушкинская лаконичность, упру­гая сжатость, его гениальная простота при глубине и ясности мысли. И потом, эпиграмма ведь и по форме, и по смыслу совершенно идентична той, на Каченовского, которую мы привели выше. Разница лишь в том, что та направлена на определенное лицо, уже свершившее и продолжающее вер­шить свое черное дело, усыпляя, одурманивая противников опиумом, отравленным ядом бешенства. Здесь же автор пре­дупреждает кого-то, дает почти дружеский совет остерегать­ся яда, спрятанного под излишней, усыпляющей хвалой. Фраза «Не страшен громкий лай собаки, но страшен тихий свист змеи» - звучит не оскорблением, а скорее сентенцией, нравоучением. Упомянутые Пушкиным «когти» здесь тоже есть, и хотя и не выпущены, спрятаны, но все равно они выдают автора. Так Пушкин это или нет? Такой эпиграммы мы не знаем. Найденная нами подписана, и подпись сразу наводит на мысль, что это пушкинская анаграмма. Даже более - его собирательный псевдоним. Снова листаем Масанова. Псевдонима « - нк - « у него не значится. Всего же известно 38 пушкинских -псевдонимов. В том числе: Алек­сандр Нкпш; -нъ; Н.К.; -П-. Отдельные элементы этих анаг­рамм составляют подпись под эпиграммой. Из первой и второй прописные - «нк», из третьей просто - НК, из четвер­той тире с обеих сторон, т.е. в итоге «-нк-». Но все это еще не доказательство авторства Пушкина. Это может быть ка­кой-нибудь Николаев или, наоборот, Князев. Да, но тогда это явное подражание, если не плагиат. Плагиат, опублико­ванный с благословления издателя журнала? А кто был этот издатель? Каковы были его отношения с Пушкиным? Изда­телем журнала «Славянин» в 1827-30 годах был Александр Федорович Воейков (1777-1839), знакомый Пушкина с 1817 года, женатый на любимой племяннице В. А. Жуковско­го Александре Андреевне Протасовой. Член общества «Ар­замас», автор известной сатиры «Дом сумасшедших». В середине 1820-х годов он восторженно отзывался о творче­стве Пушкина, писал, что «талант певца «Бахчисарайского фонтана», может быть» теперь есть первый пиитический та­лант в Европе». Эти непомерно панегирические высказыва­ния шокировали и вызывали иронию Пушкина, тем более что, как говорит Ю. Оксман: «Воейков беззастенчиво печа­тал и перепечатывая в своих журналах и хрестоматиях старые и новые вещи Пушкина, без его ведома и согласия» (курсив наш - Б.Б.). В дальнейшем Пушкин заметно меняет свое отношение к Воейкову, он печатно солидаризируется с полемическими приемами «Славянина», хвалит их в част­ной переписке. Публикует в журналах, издаваемых Воейко­вым, ряд своих произведений. Всему этому, вероятно, немало способствовало постоянное покровительство, ока­зываемое Воейкову Жуковским, которым Воейков не могие дорожить, памятуя как отношение Жуковского к Пушкину, так и его близость ко двору. Учитывая все это, он вряд ли решился бы печатать эпиграмму и подпись к ней, столь похожие на пушкинские. Однако вполне возможно, что еще в середине 1820-х годов она была написана Пушкиным на самого Воейкова, как отклик на его неуемные похвалы, но не напечатана, а просто передана или сказана адресату. Спу­стя же пять лет, уже в пору теплых, дружественных отноше­ний с Пушкиным, Воейков опубликовал ее с согласия автора или даже без оного, поставив в виде подписи собирательный псевдоним поэта. Вот, пожалуй, и все, чем мы можем подкрепить наше мне­ние о том, что автором найденной эпиграммы был Пушкин. Можно еще добавить, что обе приведенные эпиграммы пе­рекликаются с еще одним четверостишием из так называе­мого коллективного творчества поэта. Имеются в виду «Нравоучительные четверостишия», написанные Пушки­ным в 1826 году совместно с Н.М. Языковым. Вот одно из них, обозначенное N 11:
«Безвредная ссора»
«3a кость поссорились собаки.
Но, поворчавши, унялись
И по домам спокойно разошлись.
Бывают ссоры и без драки».
Будем надеяться, что и наши предположения и догадки найдут благоприятный отклик у читателей. Ведь последнее слово остается за пушкинистами.

КОММЕНТАРИИ
«Она казалась... она была»
1. «Так сердце, жертва заблуждений...» - Поли. Собр. Соч. А. С. Пушкина (ПСС).- М.: Изд. АН СССР. 1937.- Т. 4,- С.162.
2. «Так писал Юрий Тынянов в своей статье о безыменной любви поэта» - Тынянов Ю. Пушкин и его современники.- М., 1968.- С.209.
3. «Екатерина Андреевна Карамзина...» - Там же.- С.401.
4. «...беспрестанно и беспечно меняющем свои привязанности человеке...» - Там же. - С.232.
5. «...А вскоре газета «Литературная Россия»... // Лит. Россия.- 15.08.1975.- № 3. (Певзнер Л. И.)
На углу маленькой площади
6. «...Супруг он звался Дмитрий Ларин...» (черновик, «Евгений Онегин»).- ПСС. 1937.- Т. б.- С.295.
7. «...со своей многочисленной семьей...» Яцевич А. Пушкинский Петербург.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21