https://wodolei.ru/catalog/dushevie_kabini/Germany/
В. Боборыкина «Три встречи с Лермонтовым». Здесь, после рассказа о поступлении автора в школу юнкеров, говорится: «... Это было так: Лермонтов, Лярский, Тизенгаузен и братья Череповы, как выпускные, с присоединением к ним проворного В.В. Энгельгардта, составляли по вечерам так называемый ими «Нумидийский эскадрон», в котором, плотно взявши друг друга за руки, быстро скользили по паркету легко-кавалерийской камеры, сбивая с ног попадавшихся им навстречу новичков...» И еще одно. Литературовед Л.И. Прокопенко в статье «Братья Череповы, однополчане и друзья Лермонтова» настойчиво и не без оснований писал о необходимости искать личные и фамильные архивы Череповых, которые «наверняка имели у себя рисунки, автографы стихов, рукописи прозы, может быть, даже письма поэта...» Вот, собственно, и все, что было написано о Череповых в связи с Лермонтовым. Но это - было. А теперь, когда благодаря найденному портрету мы знаем, что Анна Андреевна была в Петербурге в середине 1830-х годов? Что может добавить этот, казалось бы незначительный, факт к уже известной нам информации о возможных связях Лермонтова с ее сыновьями? Совершенно понятен повод ее приезда в столицу. Старший сын служит в полку, в Царском Селе. Двое младших только что окончили школу, тоже будут в полку, они еще так молоды, столько соблазнов кругом, а гусарский полк издавна славится своими пирушками, азартной карточной игрой, шумной, разгульной жизнью. Большинство офицеров богаты, сорят деньгами. «Здесь нужен глаз да глаз. Вот бабка Арсеньева, как только ее Мишенька поступил в школу, так и сама в Петербург приехала и живет тут уже третий год. Теперь же, когда внук тоже в полку корнетом, то по десять тысяч на год ему положила на представительство. Ну да и Череповы не из бедных. И родни влиятельной, связей нужных немало. Хоть родня и не близкая, а все ж своя, разве можно родством не считаться?»
Но на какое же родство рассчитывала Анна Андревна? Прежде всего, конечно, на Мещерских, на кузенов своих по дядюшке троюродному, московскому князю Ивану Сергеевичу. «Вот, к примеру, кузен Петр Иванович, уже семь лет как на Екатерине Карамзиной женат, или братец его Николай Иванович, скоро в подполковники выйдет, к Сашеньке Трубецкой сватается. Опять же - у Карамзиных свои люди. Да всех и не перечтешь. А в полку? Кирилл сам скоро выгодно женится, земляку своему Платоше Пищевичу, тому, что в дочку Варвару влюблен, помог в свой полк перейти, теперь и адъютантом при генерале Клейнмихеле сделан. Ну, да здесь не обошлось без помощи Огарева Николая Александровича. Это он, наверно по просьбе Кирилла, Пищевичу спротежировал.
Небось и супруга генерала, Клеопатра Петровна, словечко замолвила. Впрочем, ей и сам бог велел. Ведь она - из Ильинских, тех, что Череповым свояками и соседями по губернии доводятся...» Остановим на этом возможные соображения Анны Андреевны, что заполняли ее мысли по приезде в Петербург, может быть, в то самое время, в те часы, когда Алоиз Петрович Рокштуль в гостиной Карамзиных или Мещерских писал с нее наш портрет. И не думала она тогда, что спустя полтораста лет протянется от ее портрета незримая, пусть косвенно, но реальная нить, связывающая ее сыновей с именем не только Лермонтова, но и Пушкина. Ведь почти все промелькнувшие в ее мыслях имена мы находим теперь в научной литературе, посвященной этим гениям русской поэзии. Так, в книге Л.А.Черейского указывается, что Пушкин был знаком не только с самим Клейнмихелем, но и с его женой Клеопатрой Петровной. Николай Александрович Огарев (крестный отец внуков Анны Андреевны) - однополчанин и приятель близкого друга Пушкина А.О. Россета. В 1833 году Пушкин писал жене из Болдина: «Кто же еще за тобой ухаживает, кроме Огарева?...» Платон Пищевич (муж одной из ее дочерей) - с 1836 года поручик Гусарского полка, знакомый Карамзиных и, по-видимому, Пушкина. Многочисленные знакомства Карамзиных и их ближайших друзей с офицерами гвардейских полков, представляющими, в основном, самые аристократические фамилии, широко известны. Достаточно сказать, что из 43-х офицеров Гусарского полка (в октябре 1838 года) более 30 были знакомы Карамзиным, бывали у них в гостях, в разное время общались с Пушкиным, дружили с Лермонтовым. Однако, кроме приведенных воспоминаний Боборыкина и несмотря на все сказанное, мы не знаем в этой связи ни одного упоминания о Череповых. Трудно сказать, является ли это «роковой» случайностью или же отражает прекращение в силу каких-то причин дальнейших, после школы, близких контактов и связей. Казалось бы, братья Череповы соответствовали всем требованиям, предъявляемым к офицерам гвардии. Они были богаты, родственными узами близки к самым знатным фамилиям. Брат их отца, Степан Кириллович, был женат на княжне Щербатовой, имел от нее трех дочерей, среди которых первенство по красоте принадлежало старшей, Марии Степановне (в замужестве Линеман). На фамильном портрете «она представлена бессмертным Кипренским отдыхающей после бала, с увядающим цветком на нежного лубом корсаже». Судьба этого портрета, к сожалению, неизвестна. Все это еще раз подтверждает, что великосветской родни Череповым было не занимать, а фамилия Щербатовых дает повод вспомнить об известном увлечении Лермонтова княгиней Щербатовой, породившем один из шедевров лирики поэта:
«На светские цепи
На блеск утомительного бала
Цветущие степи
Украйны она променяла»
«написано немало восторженных слов, но мы привели эти строки еще и потому, что далее пойдет речь о документально подтвержденном разговоре, вернее, рассказе, самого поэта о посещении им небольшого украинского имения Арсеньевых.
В упомянутых выше воспоминаниях А.В. Мещерского говорится о его встречах с поэтом в 1840 году. Вот что пишет мемуарист об одной из этих встреч: «В другой раз была серьезная беседа об интенсивном хозяйстве, о котором в настоящее время так много пишут в журналах и о чем тогда уже заботились. Лермонтов, который питал полное недоверие и обнаруживал даже некоторое пренебрежение к сельскому хозяйству, называя его ковырянием земли, сказал мам при этом, что сам недавно был в своем маленьком имении в Малороссии, откуда не получал никакого дохода. Его долготерпение, наконец, истощилось, и он поехал туда, чтобы лично убедиться в причине бездоходности имения. «Приезжаю, - говорит Лермонтов, - в деревню, призываю к себе хохла-приказчика, спрашиваю, отчего нет никакого дохода? Он говорит, что урожай был плохой, что пшеницу червь испортил, а гречиху солнце спалило. Ну, а спрашиваю, скотина что? - Скотина, говорит приказчик, ничего, благополучно. - Ну, я спрашиваю, а куда же молоко девали? - На масло били, отвечает он. - А масло куда девали? - Продавали, говорит. - А деньги куда девали? - Соль, говорит, куповали. - А соль куда девали? - Масло солили. - Ну, а масло куда девали? - Продавали. - Ну, а деньги где? - Соль, говорит куповали!.. И так далее, и так далее. Не истинный ли это прототип всех ваших русских хозяйств? - сказал Лермонтов и прибавил: «Вот вам при этих условиях, не угодно ли завести интенсивное хозяйство!.. «Лермонтов хорошо говорил по-малороссийски и неподражаемо умел рассказывать малороссийские анекдоты...»
Эти воспоминания были впервые опубликованы в 1900 году. Тогда же, как приложение к ним, появились «Заметки к биографии Лермонтова» некоего А.И. Маркевича, который, говоря о том, где было это неизвестное имение Лермонтова, писал: Верстах в семи от моего родного села Смоши находится значительное местечко Переволочно (Полтавской губ. Прилуцкого уезда) на реке Удае. Почти при въезде в местечко, по Роменской дороге, расположена прекрасная усадьба, в которой дом ... и сохранился весьма старинный тенистый сад. Усадьба эта, а также известное число крестьян и десятин земли, принадлежала Арсеньевны, и я хорошо помню рассказы, что сюда наезжала некогда очень важная старая барыня, Арсеньева же; и это относится к 30-40 годам. Весьма соблазнительно думать, что именно здесь было имение, о котором упоминает князь А.В. Мещерский, не Лермонтова, конечно, а его бабушки, которой он был единственным прямым наследником...» Мы привели эти выдержки не только как малоизвестные. Важным для нас является здесь то обстоятельство, что расстояние от усадьбы Арсеньевой до родового гнездовья Череповых - Грузского, где в те годы хозяйничала Анна Андреевна, составляло всего около ста верст, то есть не менее одного дня пути. И если предположить, что Лермонтов приезжал в свое имение в конце 1830 -х годов, как это следует из его рассказа, допустим, весной или осенью 1839 года, то он вполне мог навестить своих однополчан, быть гостем на свадьбе того же Пищевича с их сестрой Варварой.
Все это еще требует поисков и уточнений. В заключение рассказанного, или, вернее, подсказанного портретом, найденным среди мусора, добавим, что Андрей Леонтьевич Черепов, умерший в 1881 году, к концу жизни был одинок, и его маленькое имение Землянка, вблизи Грузского, перешло к его племянникам Леонтию и Владимиру Николаевичам.
Наша старинная знакомая, о которой мы упоминали в начале рассказа, провела свои детские годы в Грузском. Не раз гостила она и в Землянке у своего двоюродного деда Владимира Николаевича. В одном из своих рассказов о впечатлениях тех лет она вспоминала, что в Землянке, в бильярдной, стояло два бильярда, один из которых был особенно любим ее дедом, он называл его почему-то (оттого и врезалось в память) бильярдом Мишеля. Какого Мишеля и почему, она не знала. Среди потомков Леонтия Кирилловича и Анны Андреевны Череповых не было никого, кто бы носил это имя...
...Надеемся, читатель не удивляется, казалось бы, неожиданному экскурсу в биографию М.Ю. Лермонтова в нашей любительской пушкиниане хотя бы потому, что случайность - воистину лишь проявление необходимости. А также потому, что нас не может оставить равнодушными предположение, что оба они посещали дом - «комод».
ВЕРА МОЛЧАЛЬНИЦА
Был жаркий июньский полдень, когда добрался я до деревни Сырково, что возле Новгорода, в паре километров от его северной окраины. Собственно, интересовала меня не сама деревня, ничем особенно не примечательная и почти слившаяся уже с городскими новостройками, а находившийся когда-то здесь Сырков женский монастырь, основанный еще во времена Ивана Грозного неким дьяком Федором Сырковым во исполнение данного им по какому-то случаю обета.
По пути сюда не устаешь любоваться красотой древнего города, с золотыми куполами его кремлевских соборов, белоснежными храмами Ярославова дворища, окруженными зеленью газонов, многоцветьем ярких цветов на ухоженных клумбах, пестрыми, оживленными группами наших и иностранных туристов, восхищающихся всей этой сказочной красотой, без конца щелкающих фотоаппаратами... Здесь же все было по-другому. Сюда не возят туристов, тут не увидишь их фешенебельных автобусов. Справа от пыльного, щербатого шоссе несколько деревенских улочек, полных разнообразия современного сельского зодчества от кирпичных коттеджей до перекошенных, зарывшихся в землю избушек в три крохотных оконца. А слева, за сельмагом и беспредельно унылыми, барачного вида домами, что тянутся вдоль дороги, на заросшем бурьяном и высокой травой пустыре находится... все, что осталось от монастыря, - обшарпанная, ставшая почти бесформенной громада бывшего Владимирского собора. Чуть дальше в столь же плачевном виде еще одна церковь, а правее - двухэтажное здание келейного корпуса, смотрящего теперь на мир черной пустотой выбитых окон. На нем нет даже таблички, такой, как те, что прибиты у дверей бывших храмов и на которых еще можно прочитать, что это - памятники архитектуры XVI века, охраняются государством и повреждение их карается законом. Вот такую грустную картину пришлось мне увидеть в тот день и успокаивать себя тем, что просто не дотянулись еще сюда руки новгородских реставраторов, сумевших буквально из руин возродить свой Великий Новгород. Усмехнулся я тогда и по поводу своей наивной надежды отыскать здесь одну старую могилу, где в 1861 году была похоронена много лет жившая при монастыре таинственная Вера Молчальница. Упоминание об этой удивительной подвижнице я встречал в нескольких старинных книгах, где, кстати, говорилось, что спустя немало лет после смерти над ее могилой служили панихиды, а многие и многие богомольцы искали и находили возле нее утешение своим духовным и физическим страданиям.
И решил я тогда пойти к людям, то есть перейти шоссе и попытаться разузнать что-либо у сельских старушек. На первой же улице спросил я встречного прохожего, где можно отыскать самую древнюю старушку, обязательно верующую и чтоб была еще в памяти. Ответ получил сразу же:
- Так это вам надо бабку Анисью поспрашать.
- А сколько ей?
- Да, верно, под сто.
- А живет где?
- Так вот за углом, направо третий дом, во дворе красный «Москвич» стоит, увидите.
Все так и оказалось. И дом красивый, ухоженный, и «Москвич» во дворе. Здесь же молодая пара с транзистором. Вошел в калитку, спрашиваю, дома ли бабушка Анисья? Молодые переглянулись, с опаской, как показалось, посмотрели на меня, на болтающийся фотоаппарат. Девушка, подойдя к веранде, позвала:
- Баб, здесь бабушку Аню спрашивают.
Из дома вышла пожилая женщина, на вид лет за шестьдесят, смуглая, худощавая, с тяжелым узлом волос на затылке.
- Вам бабушку Анисью? Ее нет, она на работе.
- Как на работе?
- Да так, она в церкви работает, только к вечеру будет, далеко это. А зачем она вам?
Я представился: корреспондент из Москвы, интересуюсь стариной, хотел спросить, не знает ваша бабушка чего-либо о Вере Молчальнице, не помнит ли, где была ее могила? Мария Лукинишна, так звали хозяйку дома, чуть помолчала, словно что-то взвешивая, потом просто сказала:
- Так у нас в деревне все местные, кто до войны здесь родился, все про Веру Молчальницу знают, и память ее чтут. И место, где могила ее была, знают, если хотите, пойдемте покажу?
Уже на улице она, усмехнувшись, добавила:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
Но на какое же родство рассчитывала Анна Андревна? Прежде всего, конечно, на Мещерских, на кузенов своих по дядюшке троюродному, московскому князю Ивану Сергеевичу. «Вот, к примеру, кузен Петр Иванович, уже семь лет как на Екатерине Карамзиной женат, или братец его Николай Иванович, скоро в подполковники выйдет, к Сашеньке Трубецкой сватается. Опять же - у Карамзиных свои люди. Да всех и не перечтешь. А в полку? Кирилл сам скоро выгодно женится, земляку своему Платоше Пищевичу, тому, что в дочку Варвару влюблен, помог в свой полк перейти, теперь и адъютантом при генерале Клейнмихеле сделан. Ну, да здесь не обошлось без помощи Огарева Николая Александровича. Это он, наверно по просьбе Кирилла, Пищевичу спротежировал.
Небось и супруга генерала, Клеопатра Петровна, словечко замолвила. Впрочем, ей и сам бог велел. Ведь она - из Ильинских, тех, что Череповым свояками и соседями по губернии доводятся...» Остановим на этом возможные соображения Анны Андреевны, что заполняли ее мысли по приезде в Петербург, может быть, в то самое время, в те часы, когда Алоиз Петрович Рокштуль в гостиной Карамзиных или Мещерских писал с нее наш портрет. И не думала она тогда, что спустя полтораста лет протянется от ее портрета незримая, пусть косвенно, но реальная нить, связывающая ее сыновей с именем не только Лермонтова, но и Пушкина. Ведь почти все промелькнувшие в ее мыслях имена мы находим теперь в научной литературе, посвященной этим гениям русской поэзии. Так, в книге Л.А.Черейского указывается, что Пушкин был знаком не только с самим Клейнмихелем, но и с его женой Клеопатрой Петровной. Николай Александрович Огарев (крестный отец внуков Анны Андреевны) - однополчанин и приятель близкого друга Пушкина А.О. Россета. В 1833 году Пушкин писал жене из Болдина: «Кто же еще за тобой ухаживает, кроме Огарева?...» Платон Пищевич (муж одной из ее дочерей) - с 1836 года поручик Гусарского полка, знакомый Карамзиных и, по-видимому, Пушкина. Многочисленные знакомства Карамзиных и их ближайших друзей с офицерами гвардейских полков, представляющими, в основном, самые аристократические фамилии, широко известны. Достаточно сказать, что из 43-х офицеров Гусарского полка (в октябре 1838 года) более 30 были знакомы Карамзиным, бывали у них в гостях, в разное время общались с Пушкиным, дружили с Лермонтовым. Однако, кроме приведенных воспоминаний Боборыкина и несмотря на все сказанное, мы не знаем в этой связи ни одного упоминания о Череповых. Трудно сказать, является ли это «роковой» случайностью или же отражает прекращение в силу каких-то причин дальнейших, после школы, близких контактов и связей. Казалось бы, братья Череповы соответствовали всем требованиям, предъявляемым к офицерам гвардии. Они были богаты, родственными узами близки к самым знатным фамилиям. Брат их отца, Степан Кириллович, был женат на княжне Щербатовой, имел от нее трех дочерей, среди которых первенство по красоте принадлежало старшей, Марии Степановне (в замужестве Линеман). На фамильном портрете «она представлена бессмертным Кипренским отдыхающей после бала, с увядающим цветком на нежного лубом корсаже». Судьба этого портрета, к сожалению, неизвестна. Все это еще раз подтверждает, что великосветской родни Череповым было не занимать, а фамилия Щербатовых дает повод вспомнить об известном увлечении Лермонтова княгиней Щербатовой, породившем один из шедевров лирики поэта:
«На светские цепи
На блеск утомительного бала
Цветущие степи
Украйны она променяла»
«написано немало восторженных слов, но мы привели эти строки еще и потому, что далее пойдет речь о документально подтвержденном разговоре, вернее, рассказе, самого поэта о посещении им небольшого украинского имения Арсеньевых.
В упомянутых выше воспоминаниях А.В. Мещерского говорится о его встречах с поэтом в 1840 году. Вот что пишет мемуарист об одной из этих встреч: «В другой раз была серьезная беседа об интенсивном хозяйстве, о котором в настоящее время так много пишут в журналах и о чем тогда уже заботились. Лермонтов, который питал полное недоверие и обнаруживал даже некоторое пренебрежение к сельскому хозяйству, называя его ковырянием земли, сказал мам при этом, что сам недавно был в своем маленьком имении в Малороссии, откуда не получал никакого дохода. Его долготерпение, наконец, истощилось, и он поехал туда, чтобы лично убедиться в причине бездоходности имения. «Приезжаю, - говорит Лермонтов, - в деревню, призываю к себе хохла-приказчика, спрашиваю, отчего нет никакого дохода? Он говорит, что урожай был плохой, что пшеницу червь испортил, а гречиху солнце спалило. Ну, а спрашиваю, скотина что? - Скотина, говорит приказчик, ничего, благополучно. - Ну, я спрашиваю, а куда же молоко девали? - На масло били, отвечает он. - А масло куда девали? - Продавали, говорит. - А деньги куда девали? - Соль, говорит, куповали. - А соль куда девали? - Масло солили. - Ну, а масло куда девали? - Продавали. - Ну, а деньги где? - Соль, говорит куповали!.. И так далее, и так далее. Не истинный ли это прототип всех ваших русских хозяйств? - сказал Лермонтов и прибавил: «Вот вам при этих условиях, не угодно ли завести интенсивное хозяйство!.. «Лермонтов хорошо говорил по-малороссийски и неподражаемо умел рассказывать малороссийские анекдоты...»
Эти воспоминания были впервые опубликованы в 1900 году. Тогда же, как приложение к ним, появились «Заметки к биографии Лермонтова» некоего А.И. Маркевича, который, говоря о том, где было это неизвестное имение Лермонтова, писал: Верстах в семи от моего родного села Смоши находится значительное местечко Переволочно (Полтавской губ. Прилуцкого уезда) на реке Удае. Почти при въезде в местечко, по Роменской дороге, расположена прекрасная усадьба, в которой дом ... и сохранился весьма старинный тенистый сад. Усадьба эта, а также известное число крестьян и десятин земли, принадлежала Арсеньевны, и я хорошо помню рассказы, что сюда наезжала некогда очень важная старая барыня, Арсеньева же; и это относится к 30-40 годам. Весьма соблазнительно думать, что именно здесь было имение, о котором упоминает князь А.В. Мещерский, не Лермонтова, конечно, а его бабушки, которой он был единственным прямым наследником...» Мы привели эти выдержки не только как малоизвестные. Важным для нас является здесь то обстоятельство, что расстояние от усадьбы Арсеньевой до родового гнездовья Череповых - Грузского, где в те годы хозяйничала Анна Андреевна, составляло всего около ста верст, то есть не менее одного дня пути. И если предположить, что Лермонтов приезжал в свое имение в конце 1830 -х годов, как это следует из его рассказа, допустим, весной или осенью 1839 года, то он вполне мог навестить своих однополчан, быть гостем на свадьбе того же Пищевича с их сестрой Варварой.
Все это еще требует поисков и уточнений. В заключение рассказанного, или, вернее, подсказанного портретом, найденным среди мусора, добавим, что Андрей Леонтьевич Черепов, умерший в 1881 году, к концу жизни был одинок, и его маленькое имение Землянка, вблизи Грузского, перешло к его племянникам Леонтию и Владимиру Николаевичам.
Наша старинная знакомая, о которой мы упоминали в начале рассказа, провела свои детские годы в Грузском. Не раз гостила она и в Землянке у своего двоюродного деда Владимира Николаевича. В одном из своих рассказов о впечатлениях тех лет она вспоминала, что в Землянке, в бильярдной, стояло два бильярда, один из которых был особенно любим ее дедом, он называл его почему-то (оттого и врезалось в память) бильярдом Мишеля. Какого Мишеля и почему, она не знала. Среди потомков Леонтия Кирилловича и Анны Андреевны Череповых не было никого, кто бы носил это имя...
...Надеемся, читатель не удивляется, казалось бы, неожиданному экскурсу в биографию М.Ю. Лермонтова в нашей любительской пушкиниане хотя бы потому, что случайность - воистину лишь проявление необходимости. А также потому, что нас не может оставить равнодушными предположение, что оба они посещали дом - «комод».
ВЕРА МОЛЧАЛЬНИЦА
Был жаркий июньский полдень, когда добрался я до деревни Сырково, что возле Новгорода, в паре километров от его северной окраины. Собственно, интересовала меня не сама деревня, ничем особенно не примечательная и почти слившаяся уже с городскими новостройками, а находившийся когда-то здесь Сырков женский монастырь, основанный еще во времена Ивана Грозного неким дьяком Федором Сырковым во исполнение данного им по какому-то случаю обета.
По пути сюда не устаешь любоваться красотой древнего города, с золотыми куполами его кремлевских соборов, белоснежными храмами Ярославова дворища, окруженными зеленью газонов, многоцветьем ярких цветов на ухоженных клумбах, пестрыми, оживленными группами наших и иностранных туристов, восхищающихся всей этой сказочной красотой, без конца щелкающих фотоаппаратами... Здесь же все было по-другому. Сюда не возят туристов, тут не увидишь их фешенебельных автобусов. Справа от пыльного, щербатого шоссе несколько деревенских улочек, полных разнообразия современного сельского зодчества от кирпичных коттеджей до перекошенных, зарывшихся в землю избушек в три крохотных оконца. А слева, за сельмагом и беспредельно унылыми, барачного вида домами, что тянутся вдоль дороги, на заросшем бурьяном и высокой травой пустыре находится... все, что осталось от монастыря, - обшарпанная, ставшая почти бесформенной громада бывшего Владимирского собора. Чуть дальше в столь же плачевном виде еще одна церковь, а правее - двухэтажное здание келейного корпуса, смотрящего теперь на мир черной пустотой выбитых окон. На нем нет даже таблички, такой, как те, что прибиты у дверей бывших храмов и на которых еще можно прочитать, что это - памятники архитектуры XVI века, охраняются государством и повреждение их карается законом. Вот такую грустную картину пришлось мне увидеть в тот день и успокаивать себя тем, что просто не дотянулись еще сюда руки новгородских реставраторов, сумевших буквально из руин возродить свой Великий Новгород. Усмехнулся я тогда и по поводу своей наивной надежды отыскать здесь одну старую могилу, где в 1861 году была похоронена много лет жившая при монастыре таинственная Вера Молчальница. Упоминание об этой удивительной подвижнице я встречал в нескольких старинных книгах, где, кстати, говорилось, что спустя немало лет после смерти над ее могилой служили панихиды, а многие и многие богомольцы искали и находили возле нее утешение своим духовным и физическим страданиям.
И решил я тогда пойти к людям, то есть перейти шоссе и попытаться разузнать что-либо у сельских старушек. На первой же улице спросил я встречного прохожего, где можно отыскать самую древнюю старушку, обязательно верующую и чтоб была еще в памяти. Ответ получил сразу же:
- Так это вам надо бабку Анисью поспрашать.
- А сколько ей?
- Да, верно, под сто.
- А живет где?
- Так вот за углом, направо третий дом, во дворе красный «Москвич» стоит, увидите.
Все так и оказалось. И дом красивый, ухоженный, и «Москвич» во дворе. Здесь же молодая пара с транзистором. Вошел в калитку, спрашиваю, дома ли бабушка Анисья? Молодые переглянулись, с опаской, как показалось, посмотрели на меня, на болтающийся фотоаппарат. Девушка, подойдя к веранде, позвала:
- Баб, здесь бабушку Аню спрашивают.
Из дома вышла пожилая женщина, на вид лет за шестьдесят, смуглая, худощавая, с тяжелым узлом волос на затылке.
- Вам бабушку Анисью? Ее нет, она на работе.
- Как на работе?
- Да так, она в церкви работает, только к вечеру будет, далеко это. А зачем она вам?
Я представился: корреспондент из Москвы, интересуюсь стариной, хотел спросить, не знает ваша бабушка чего-либо о Вере Молчальнице, не помнит ли, где была ее могила? Мария Лукинишна, так звали хозяйку дома, чуть помолчала, словно что-то взвешивая, потом просто сказала:
- Так у нас в деревне все местные, кто до войны здесь родился, все про Веру Молчальницу знают, и память ее чтут. И место, где могила ее была, знают, если хотите, пойдемте покажу?
Уже на улице она, усмехнувшись, добавила:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21