Второй сын А.Н. Татищева - Сергей - сложил голову под Бородином в 1812 году. Надо полагать, что несостояв­шимся женихом был третий сын генерала - Алексей Нико­лаевич (1792 - 1851гг.), с декабря 1818 года (не позднее - Б.Б.) женатый на Анне Ивановне Грановской. Далее у Кунина читаем: «... Позвали однажды трех сестер в гости к родственникам...» (т.е. на смотрины - Б.Б.). Се­натский секретарь Кохановский и его жена, о которых тут идет речь, следуя Маевскому, родственниками Буткевичей не были.
Кунин: «... Красота Екатерины Буткевич... давно (Б.Б.) уже пленила графа (Стройновского - Б.Б.) ...Согласие роди­телей было, казалось, обеспечено...» Маевский: «Красота моей тетки... поразила его... Согласие родителей было заранее обеспечено...» Между «казалось» и «заранее обеспечено» есть существенное различие. Кунин: «...Он (отец Екатерины Буткевич - Б.Б.) позвал дочь... и думать запретил ей о подобных вещах». Маевский: «...Взволнованный и растроганный, он привлек дочь к себе на грудь и сквозь слезы дал ей свое благослове­ние...»
Характеризуя графа Стройновского, Кунин в примечании пишет: «Между прочим, книга В.В. Стройновского «Об ус­ловиях помещиков с крестьянами» (Вильно, 1806г.) напуга­ла правительство и одно время была запрещена». Это не совсем верно. Она была запрещена лично министром народ­ного просвещения А.К. Разумовским, не понявшим казу­истику ее смысла, весьма далекого от истинной защиты прав крепостных крестьян. Исполнивший приказание министра П.И. Голенищев-Кутузов получил выговор. Александр I пи­сал: «В упомянутой книге ничего похожего всем вашим опасениям я не нашел». Более того, современники считали, что именно за эту книгу Стройновский был сделан сенато­ром. Далее Кунин пишет: «В 1817 году (весной - Б.Б.)... состоялась свадьба в Коломне - Храме Покрова... Екатерина Буткевич вышла из церкви графиней Стройновской». В на­шем очерке «Мадригал» указывалось, что свадьба Стройновских состоялась в начале 1819 года. Это подтверждается записью К5 в метрической книге Покровской церкви от 29 января 1819 года: «Господин тайный советник и разных орденов кавалер граф Валериан Стройновский венчался с дочерью г. генерал-лейтенанта Александра Дмитриевича Буткевича девицей Екатериной Александровной...» (См. за­метку Н. Жуковой в газете «Вечерний Ленинград» от 4.04.85г.). Совершенно непонятно, почему В. Кунин, упо­мянув затем наш очерк, публиковавшийся в «Литературной России» N»47,1985г., приписывает нам предположение, что приведенные в нем строки из поэмы «Езерский» мы считаем посвященными Стройновской. Ничего подобного из текста «Мадригала» не следует. Строфа из «Езерского» приведена лишь как косвенное подтверждение выдвинутой гипотезы. Здесь же читаем: «К ней же (Стройновской - Б.Б.) Б. Матвеевский (псевдоним автора «Мадригала» - Б.Б.) относит и четверостишие 1820 (?) года «К.А.Б.***» (предполагается - Катерине Александровне Буткевич). Однако убедительных подтверждений этой версии пока нет. Да и в 1820 году Катенька Буткевич уже три года как была Екатериной Алек­сандровной Стройновской». Прежде всего, непонятно, по­чему В.Кунин относит мадригал «К.А.Б.» к 1820 году, а не к 1817-му? М. Цявловский датирует его интервалом време­ни между июнем 1817 и ноябрем 1819 гг., Н. Лернер и П. Ефимов склонны были относить его к раннему послелицейскому периоду, то есть к началу 1817 года. Более точной датировки «Мадригал» не имеет. Затем - В.Кунин снова повторяет свою ошибку о времени замужества Стройнов­ской: в 1820 году она была замужем всего год, а не три. Любопытно также узнать, откуда у автора очерка инфор­мация о любви Стройновского к сочинению стихов по-польски с латино-французскими примесями? Маевский упоминает только о его трудах по политической экономии, имея в виду уже упомянутую книгу и трактат в 4-х частях «Всеобщая экономия народов...», СПБ, 1817 г. Других его сочинений мы не знаем.
Кунин: «Впоследствии, когда, разорившись, он жил в де­ревне... До бедности было, конечно, далеко, но петербург­ское изобилие все же осталось в прошлом...» О каком разорении или «далекой, но бедности» может идти речь, когда, даже продав один из двух своих петербургских домов с картинной галереей и статуей Кановы и заплатив миллион долга, Стройновский оставался владельцем 7000 душ крепо­стных мужского пола в своих западноукраинских имениях и 2000 душ, купленных им в Новгородской губернии, и по­строенного там каменного дома? В конце очерка о Стройновском Кунин пишет, что по смерти первого мужа она через год вышла замуж за Ельпидифора Антиоховича Зурова, и далее дает цитату: «Побьюсь об заклад, что ее соблазнило имя - иначе как объяснить ее брак? Женщина сорока лет, богатая, независимая...» Здесь все правильно, только это не шутливый разговор сестры Стройновской, а письмо Ольги Сергеевны Павлищевой, се­стры Пушкина, к мужу П.И. Павлищеву. И, в заключение, еще об одной маленькой ошибке. Дочь Стройновских О.В. Багратион-Имеретинская умерла за гра­ницей, в Марселе, но не в 1852, а в 1853 году. Это указано на ее надгробии в Александро-Невской лавре в Ленинграде.
Уточнение даже косвенных фактов, касающихся жизни и творчества гения, представляется нам делом в высшей сте­пени нравственным. Вот отчего, думается, столь фундамен­тальное здание возвела пушкинистика - как профессиональная, так и любительская, - и конца этому долго­строю, видно, не бывать. Это тот редкий случай, когда мы искренне говорим: и слава Богу, что не бывать! Наш следующий очерк - об одном таком косвенном факте, анализ которого обогащает ощущения и приводит к мысли о закономерности случайностей. Впрочем, как уже доводи­лось писать, судите сами.

«ХОТЯ КРУПИЦУ МОГ НАЙТИ»
Этот портрет был найден несколько лет назад, на помойке, во дворе московского дома N»31 по улице Чернышевского. Замызганный грязью край паспарту с потускневшим золо­тым тиснением торчал среди груды выброшенного хлама. Проходивший мимо студент Станислав Будник извлек его из кучи мусора и замер от неожиданности. На не пощажен­ном временем, местами безвозвратно стертом акварельном портрете была изображена еще молодая женщина с удиви­тельно живым, выразительным лицом. Чуть улыбаясь, она, словно с благодарностью, смотрела на своего «избавителя» большими карими глазами. Пышное, с кружевным воротни­ком, серо-голубое платье, нарядный чепец с длинными лен­тами говорили о временах давно прошедших. В левом нижнем углу под слоем грязи угадывались несколько полу­стертых слов.
Дома Станислав показал свою находку сестре, а немного спустя в их адрес пришло письмо: «Глубокоуважаемая Софья Владимировна! Государственный музей А.С. Пушки­на благодарит Вас за портрет княжны Трубецкой работы А. Рокштуля (бумага, акварель, 1835г.). Мы надеемся, что нам удастся отреставрировать портрет, обнаруженный Вами столь неожиданным образом».
Затем в газете «Вечерняя Москва» появилась небольшая заметка под интригующим названием «Загадка акварельного портрета». Кроме уже рассказанного, в нем говорилось, что найденный портрет принадлежит кисти известного в России акварелиста, академика миниатюрной живописи Алоиза Петровича Рокштуля (1798 - 1877гг.)» учившегося и работавшего в Петербурге. Чуть ниже его автографа, об­наруженного на портрете, уже другим почерком указыва­лось, что изображенная дама - жена некоего Леонтия Кирилловича Черепова, урожденная княжна Трубецкая. Далее в заметке вполне логично связывалось место нахож­дения портрета с домом N 22, что на другой стороне той же улицы, хорошо известным любителям московской старины под названием дома -«комода» князей Трубецких, одной из достопримечательностей не только улицы, но и всей Моск­вы, построенным неизвестным зодчим школы Растрелли в конце 1760-х годов, редким для Москвы образцом елизаве­тинского барокко.
Поскольку в начале прошлого века хозяином этого дома был князь Иван Дмитриевич Трубецкой, приходившийся троюродным братом Сергею Львовичу Пушкину, который, как известно, возил сюда на детские танцевальные вечера своего маленького сына Сашу и дочку Ольгу, и поскольку потом, спустя много лет, Пушкин снова бывал в этом доме, то, естественно, у нас возникало предположение о возмож­ной, но пока еще не выясненной, связи между найденным портретом и Пушкиным. Эта версия, безусловно, заслужива­ет внимания. Среди окружения Пушкина известен целый ряд более или менее близких ему людей - представителей многочисленной фамилии Трубецких. К сожалению, далеко не все они знакомы нам, так сказать, «лично», по портретам, миниатюрам, рисункам, и понятно, сколь интересна здесь каждая новая находка.
Но на портрете не просто княжна Трубецкая. Эта женщина была в 1835 году супругой некого Леонтия Кирилловича Черепова. Кто же он, этот Черепов? Среди двух с половиной тысяч лиц, упомянутых в книге Л.А.Черейского «Пушкин и его окружение», такой фамилии нет. Возможно, что разгадка семейных тайн обаятельной княж­ны так и осталась бы до поры до времени на совести дотош­ных пушкинистов, если бы не попала та «Вечерка» в руки одной старинной нашей знакомой. Прочитав заметку о най­денном портрете, она сказала:
- Ну, что ж, это, конечно, очень интересно. Удивительно необычны бывают порой судьбы вещей. И предположения вполне обоснованы. Здесь только одно неверно. Леонтий Кириллович Черепов никогда не был женат на княжне Тру­бецкой.
И потом, в ответ на недоуменные вопросы и сомнения, сказала со свойственной в отношении давно прошедшего возрастной категоричностью:
- Уж позвольте мне лучше знать, на ком был женат мой прапрадедушка.
Затем добавила:
- Жена Леонтия Кирилловича Черепова, действительно, была княжеского рода, она приходилась бабушкой моему дедушке, но только она была не Трубецкая, а какой-то иной фамилии, но вот какой - не помню.
- Но, может быть, это другой Черепов?
- Нет, другого Леонтия Кирилловича Черепова в те годы в России не было. Позже был - внук этого первого, а больше не было.
Этот разговор, однозначность утверждения, основанного на воспоминаниях почти столетней давности, хотя и вызы­вали сомнения, но, тем не менее, зародили мысль начать поиск, попробовать найти документальное подтверждение этому зыбкому воспоминанию.
Вскоре, благодаря любезному содействию работников Центрального исторического архива, в наших руках оказа­лась микрофильмокопия так называемого «Дела о дворян­стве Череповых» из фонда Сенатского Департамента герольдии. Затем, на основании этих документов, была со­ставлена поколенная роспись рода Череповых. И, действи­тельно, среди внесенных в нее ста пятидесяти имен оказалось только два Леонтия Кирилловича. Интересую­щий нас (то есть старший) был в 1830-х годах отставным гвардии ротмистром, владельцем богатого родового имения Череповых - села Грузское Путивльского уезда Курской губернии. В 1809 году он женился на восемнадцатилетней девушке, соседке по имению, «Анне князя Андрея Мещер­ского дочери». Так вот, значит, все-таки не Трубецкая, а Мещерская.
Дальше все было проще. Из родословной Мещерских уз­наем, что отцом нашей героини был отставной секунд-май­ор, помещик Тимского уезда той же Курской губернии князь Андрей Никитич Мещерский. Что же касается ошибочной подписи под се портретом, то здесь тоже все вполне объяс­нимо. Дело в том, что представители этих двух титулован­ных фамилий не раз вступали между собой в кровное родство. Достаточно привести лишь два тому примера. В воспоминаниях Л.В. Мещерского, написанных в конце про­шлого века, говорится, что его отец получил в наследство от матери своей, рожденной княжны Трубецкой, имение в той же Курской губернии, а его дядя Н.И. Мещерский женился на Александре Ивановне Трубецкой, дочери Ивана Дмитри­евича, который был владельцем того самого дома «комода», рядом с которым и был найден портрет. Ну, и так далее. Поэтому, вероятнее всего, тот, кто написал эти несколько слов, сделал это позднее создания самого портрета. Этот кто-то точно знал, что на нем изображена супруга Л.К. Черепова, а потом добавил «урожденная княжна Трубецкая» и тут ошибся, вернее, просто напутал. Ведь, действительно, пойди, упомни всех этих бесконечных родственников, княжен и князей, столь часто женившихся друг на друге. Казалось бы, тут можно поставить точку. Портрет атрибу­тирован. Среди знакомых Пушкина разных Мещерских бы­ло не намного меньше, чем Трубецких, и поле деятельности для пушкинистов открыто. Но... оказалось, что все расска­занное - это только половина той тайны, что была найдена среди мусора и хлама.
Вернемся ненадолго в семью Череповых. Анна Андреевна подарила мужу семерых детей: пятерых сыновей и двух дочерей. Поскольку и отец их, и дед служили в кавалерии, то и четверо старших сыновей решили пойти в гусары. Все они поочередно поступали в Петербургскую школу гвардей­ских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров. Первым в 1827 году поступил в нее старший сын Кирилл и, проучив­шись два года, был выпущен в Лейб-гвардии Гусарский полк. В этом полку он прослужил до октября 1841 года. Александр и Андрей поступили в ту же школу одновремен­но, в 1832 году, и десятым выпуском 22 ноября 1834 года были выпущены корнетами опять же в Гусарский полк. Третьим, вместе с ними, был направлен в тот же полк их товарищ по школе, и даже по спальне в ней, Михаил Лер­монтов. Сразу оговоримся: этот факт не нов. Впервые о том, что вместе с Лермонтовым были произведены в офицеры и служили в Гусарском полку братья Череповы, писал еще в 1873 году дальний родственник поэта М.Н. Лонгинов. Инте­ресно другое. В «Лермонтовской энциклопедии» 1981 года читаем: «Череповы Александр и Андрей Леонтьевичи, братья, сокурсники Лермонтова по школе юнкеров, зачис­лены в полк одновременно с ним. Портрет одного из Череповых работы А.И. Клюндера - в Эрмитаже». Следовательно, за прошедший век, кроме отчества, ничего нового, касающегося этих двух сокурсников и однополчан поэта, в течение шести лет проживших и прослуживших с ним бок о бок, возможно, бывших для него членами «кружка родного», найдено не было. Впрочем, нет. В справочном аппарате энциклопедии есть ссылка на воспоминания В.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21