- Я здесь много лет депутатом райсовета была, сами пони­маете, приехали бы вы годков пять назад, вряд ли бы я вам что рассказала и показала, а теперь, слава Богу, время дру­гое, теперь можно. И ведь дело-то не в том, что эта Вера в монастыре жила, что в Бога верила, тогда ведь все верили, что обет молчания на себя до гроба наложила, как говорят, чужие или свои грехи искупить хотела. Нет, совсем не в этом, а в том, что очень людей она любила, жалела их и помогала каждому, чем могла, от души помогала... Вот на­род и помнит...
- А кто же была она, эта Вера, раньше, до монастыря, до всего этого? - спросил я.
- Так кто же знает? Скрыла она свое прошлое и тайну эту с собой унесла. Хотя разные люди по-разному рассказыва­ли... Вот, подождите, захватим с собой двух моих одноклас­сников, вот они, на скамеечке.
Мы проходили мимо дома, где на лавочке у забора сидели, покуривая, двое пожилых мужчин. Мария Лукинишна по­знакомила нас, объяснила, в чем дело. Оба охотно пошли с нами. Остановились против южной стены Владимирского собора. Один из мужчин, тот, что представился Иваном Михайловичем, уверенно направился к чуть выступающему из стены пилону с обитой внизу штукатуркой. Не доходя до него метра два, там, где гуща травы была сплошь покрыта белыми полевыми ромашками, стал, слегка топнул ногой. Обращаясь к своим друзьям-одноклассникам, спросил ут­верждающе:
- Здесь?
- Да, да, верно, здесь и была могила Молчальницы, - ска­зала Мария Лукинишна, - как сейчас помню, памятник стоял из черного камня в виде гроба на львиных лапах, и надпись была, и всегда цветов много. А помните, - продолжала она, - когда в тридцатые годы ломали звонницу, так большой
колокол сорвался и, упав, накрыл собой Верину могилу? Сам от удара треснул, но не распался и могилу сохранил. Об этом народ тогда много судачил.
- Ну, а куда же потом надгробие делось? - спросил я.
- Так это уже во время войны все порушили. Да разве только его? Здесь вокруг собора целое кладбище было: мо­гилы, плиты, памятники. Вот, рядом с могилой Молчальни­цы, тоже богатая могила была - игуменьи Александры. А сколько цветников кругом, сад фруктовый был, оранжерея зимняя... да мало ли чего. В трудные годы все пропало...
- Ну, это ты, Марья, зря, - перебил ее Иван Михайлович, - камень с Вериной могилы и теперь еще цел, не верите? Пойдемте, покажу.
Он повел нас к келейному корпусу, к одному из его углов, слегка осевшему в землю, отчего по образующим его стенам струились извилистые трещины. У основания угла темнела большая, заросшая бурьяном яма. Иван Михайлович спу­стился в нее, стал на колени и вырвал, примял густую зелень. В самой глубине, на уровне кирпичного фундамента ясно виднелся край черного полированного камня, уходящего под угол дома.
- Это когда здесь немцы стояли, перед их приходом от обстрела угол осел, так они его этим камнем с могилы Мол­чальницы укрепили, мне отец рассказывал, он сам видел, - добавил Иван Михайлович.
Уже идя обратно, я снова спросил, на этот раз уже у муж­чин, о том, кто же была -в миру Вера Молчальница?
-Да всякое рассказывали, одни, что просто нищенка бла­женная. Другие что, наоборот, из очень богатых, из помещиков, грехи здесь замаливала, а некоторые старики и подавно говорили, что это царица Елизавета, жена Алексан­дра Первого. Что когда он помер, она следом все так сделала, будто тоже умерла, а вместо себя другую покойницу подста­вила, сама же здесь в монастыре зачем-то скрывалась и даже молчальницей стала, чтоб случаем не проговориться. Ну, да в это мало кто верил.
Выйдя на шоссе, мы подошли к остановке автобуса. Я сердечно поблагодарил своих провожатых, мы расстались, и час спустя я снова был в Новгороде.
Должен признаться, что, расспрашивая местных старожи­лов о том, кто была эта женщина, я умышленно допустил маленькую хитрость, сделав вид, что плохо знаком с ее историей. Мне интересно было выяснить, что знают о ней, и знают ли что-либо вообще, сегодняшние жители деревни Сырково, если - да, то насколько трансформировались в народной памяти связанные с этой историей легенды. В остальном же, наверно, только мне и довелось за последние шестьдесят лет с возможной полнотой попытаться просле­дить жизнь этой Молчальницы, обобщить то немногое, что сохранилось о ней в книгах, в воспоминаниях современни­ков.
Этот интерес объясняется не только ее действительно необычной от рождения и до смерти судьбой, но, главное, тем, что волею исторической случайности, как ее семья, так, возможно, и она сама, находились в числе ближайшего ок­ружения Пушкина в годы его петербургской юности и тем, что это обстоятельство на сегодня совершенно не нашло отражения в литературе о жизни поэта.
Так кто же была в действительности Вера Молчальница? Прежде чем рассказать о том, что доподлинно известно о ее жизни, остановимся в нескольких словах на сохранившемся, как оказалось, до наших дней предании о тождестве ее с императрицей Елизаветой Алексеевной. Начало ему было положено почти одновременно с возникновением легенды о старце Федоре Кузьмиче, под именем которого, инсцениро­вав свою смерть, якобы скрывался Александр Первый, ре­шивший таким образом отказаться от власти и подвижнической, праведной жизнью, молитвой и кротостью искупить грех участия в убийстве своего отца Павла I. А поскольку императрица умерла всего через полгода после кончины мужа, то вскоре возникла легенда, что и она, по­следовав его примеру, организовала свою ложную смерть и похороны, а затем тоже «удалилась от мира». В подтверж­дение приводились рассказы о странных обстоятельствах ее смерти в городе Белеве, на пути из Таганрога в Петербург, о появлении затем в Сибири, в Томском округе, таинствен­ной странницы, в которой речь и манеры выдавали особу из высшего общества. Реальным же подтверждением этому и подобным рассказам послужило действительное появление уже в новгородской губернии, в середине 1830-х годов, а затем в Новгородском женском Сырковом монастыре (с начала 40-х годов) некой, как она себя называла, девицы Веры Александровны, принявшей обет молчания и, как считалось, так и не открывшей тайну своего истинного проис­хождения. Эта тайна была, вероятно, известна только гра­фине Анне Алексеевне Орловой-Чесменской, «духовной до­чери» пресловутого архимандрита Фотия, всячески покровительствовавшей Молчальнице. Сама же Вера Алек­сандровна лишь письменно отвечала: «Я - прах земли, но родители мои были так богаты, что я горстями выносила золото для раздачи бедным, а крещена я на Белых Берегах». Как правильно рассказывали мне в Сыркове, ее могила находилась рядом с могилой игуменьи Александры (в миру Шубиной), бывшей крестной матерью императрицы Елиза­веты Алексеевны, что тоже способствовало утверждению легенды. На надгробии Молчальницы была надпись: «Здесь погребено тело возлюбившей Господа всею крепо­стью души своея и ЕМУ ЕДИНОМУ ИЗВЕСТНОЙ рабы Божией Веры, скончавшейся в 1861 году мая 6-го дня, в шесть часов вечера, жившей в сей обители более 20 лет в затворе и строгом молчании, молитву, кротость, смирение, истинную любовь ко Господу и сострадание к ближним со­хранившей до гроба и мирно предавшей дух свой Господу». Любопытные воспоминания, не лишенные, правда, излиш­него вымысла, оставил о Вере Молчальнице некто граф М.В. Толстой, путешествовавший в середине прошлого века по российским монастырям. Его записки были опубликова­ны в журнале «Русский Архив» за 1881 год. Вот что он писал: «В шести верстах к северу от Новгорода находится женский Сырков монастырь, окруженный со всех сторон лесами и болотами. Там, как случайно услышал я в Новгороде, жила старушка, по имени Вера Александровна, положившая на себя обет молчания. Об ней я узнал много любопытных подробностей. Кто она и откуда никто не знает. Лет двад­цать перед тем она была задержана полицией, как беспас­портная, и заключена в тюрьму в Новгороде. От туда написала она письмо к графине А.А. Орловой-Чесменской, жившей тогда на своей даче близ Юрьева монастыря. Про­читав письмо и переговорив с неизвестной арестанткой, ко­торая на все вопросы отвечала письменно, графиня поспешила в Петербург и передала лично письмо ее Импе­ратору Николаю Павловичу. Вскоре последовало повеление предложить Вере Александровне пребывание в одном из Новгородских женских монастырей, по ее выбору, с тем, что для нее будут построены хорошие кельи на казенный счет. С этого времени Вера Александровна поселилась в Сыркове
монастыре и получала ежегодное пособие от Государя. В 1848 году (если не ошибаюсь) император Николай, бывши в Новгороде, посетил Молчальницу, пробыл у нее довольно долго и много разговаривал с нею, причем Вера Александ­ровна исписала несколько листов в ответ на вопросы Госу­даря. Прощаясь с Молчальницей, Государь поцеловал у нее руку и сжег на лампадке исписанные ею листы. При отъезде из монастыря он приказал игуменье иметь всевозможное попечение о старушке, которую удостоил своим посещением. С того времени Вера Александровна пользовалась всеобщим уважением в монастыре, а прежде того игуменья ездила однажды в Петербург и просила мит­рополита Серафима избавить ее от Молчальницы, к которой приходит очень много народа, будто бы нарушающего ти­шину обители. Услышав эту просьбу, престарелый митропо­лит вскочил с кресел и вскричал: «Ах ты, дура баба! Да нас с тобой скорее выгонят, нежели ее. И поминать об этом не смей». Желая познакомиться с такой необыкновенной лич­ностью, я приехал в Сырков и обратился к игуменье с прось­бой допустить меня к Вере Александровне. Это была уже не та игуменья, которая ездила к митрополиту Серафиму и потом встречала покойного Государя в своем монастыре. «Наша Молчальница сегодня причащалась, - сказала мне игуменья, - едва ли она согласится принять вас. Впрочем, я пошлю узнать». Посланная келейница принесла ответ, что Вера Александровна готова принять, и сама игуменья про­водила меня к ней. В большой светлой комнате, с выбелен­ными по штукатурке стенами, я увидел старушку небольшого роста, в белом платке, покрытую чепцом такого фасона, как носят вдовы в Московском Вдовьем Доме. Она встретила нас почти у двери и поклонилась в землю сначала игуменье, а потом и мне. Игуменья скоро ушла, а я, сидя на скамье, рядом с хозяйкой, стал предлагать ей вопросы, на которые она отвечала письменно. Видя на стене миниатюр­ный портрет, я спросил: чей это портрет?
Она: Это портрет моей матери.
Я: А кто она была?
Она: Этого я не скажу.
Я: Это лицо мне знакомо. Я видел точно такой же портрет у моей бабушки, княгини Екатерины Гавриловны Долгору­ковой.
Она: А разве княгиня Ек. Гавриловна еще жива? Где она
живет?
Я: Она еще жива, хотя очень стара. Живет в Москве с сыном и дочерью.
Она: Спаси ее Господи!
Я: Позвольте спросить, чьи те четыре имени, которые вписаны в вашем поминальнике за упокой: Павла, Анны, Александра, Марии?
Она: Первые два - моих родителей, а последние - крестного отца и матери.
Я: Где вы жили, пока не поселились здесь?
Она: Я ходила с места на место, больше по монастырям, питаясь в дороге мирским подаянием. За грехи мои и моих покойных родителей я, грешная, наложила на себя обет странничества и молчания. Извините меня: я очень устала и больше беседовать не могу.
Я встал, поцеловал руку у Молчальницы и, выходя из ее кельи, хотел унести с собою лист, на котором она писала ответы, но она взяла его у меня из рук и сожгла на лампадке. Портрет, о котором я ее спрашивал, представлял весьма известную в свое время личность: светлейшую княжну Анну Петровну Лопухину, вышедшую замуж за князя П.Г. Гага­рина, брата жены родного дяди моей матери князя Никиты Сергеевича Долгорукова, княгини Екатерины Гавриловны, которая до замужества своего жила несколько времени в доме брата и невестки и много рассказывала мне о внимании Императора Павла I к последней. Почему Сырковская Мол­чальница знала княгиню, и кто были родители Веры Алек­сандровны - Павел и Анна? Предоставляю угадывать читателю; замечу, что после князя П.Г. Гагарина не осталось законных детей.
Спустя два года я был вторично в Новгороде, но уже не застал в живых Веру Александровну».
После публикации «Русским Архивом» этих воспоминаний в журнале «Исторический Вестник» появилась редакцион­ная заметка, резко критикующая ту их часть, где М.В. Тол­стой касается своей семейной генеалогии и делает недвусмысленные намеки по поводу тайны рождения Веры Молчальницы. Дело объяснялось тем, что в том же 1881 году в двух номерах «Исторического Вестника» была напечатана «Семейная хроника» Николая Сергеевича Маевского - пле­мянника Веры Александровны, в которой он достаточно подробно описывает ее молодость, семейную трагедию и причины «ухода из мира».
В начале своего повествования Маевский рассказывает о своем деде со стороны матери, видном и богатом вельможе и генерале Екатерининских и Павловских времен Александре Дмитриевиче Буткевиче. Родившись в 1759 году и будучи богатым наследником, он вел широкий образ жизни, был крут характером и необуздан в своих желаниях и поступках. Дом его родителей, а затем его самого, находился в Старой петербургской Коломне, на углу набережной Фонтанки и Большой Садовой улицы. Ра­но женившись, он вскоре овдовел. От этого брака у него осталась дочь Варвара, вышедшая впоследствии замуж за своего дальнего родственника, майора Александра Иванови­ча Татищева, ставшего много лет спустя военным минист­ром, графом и председателем Верховного суда над декабристами в 1826 году. Около 1784 года Александр Дмит­риевич женился вторично на одной из столичных красавиц того времени - Анне Ивановне фон Моллер. С этого времени и начинается история невеселой жизни Веры Молчальницы. Маевский пишет: «Говорят, на эту парочку молодых весь тогдашний Петербург любовался. У них родилось трое де­тей: сын Алексей и две дочери - Софья и Вера. Но непродол­жительно было их счастье: взаимная ревность погубила его. Что было в действительности - сказать трудно; говорили мне те, которые слышали это от моего деда, будто он застал в спальне жены своей одного из своих товарищей (весьма впоследствии известного генерала, но кого именно, не упом­ню, а потому и называть не смею) и выкинул его за окошко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21