Конец года ознаменовался дождями с порывами норд-оста и окончанием военного мола. Судам флота теперь было где укрыться на зиму. Адмирал сообщил в Петербург о том, что отстроены и казармы, а молу дано название Платоновского – в честь Зубова. Императрица пожаловала де Волану за усердие десять тысяч, а Платону и Рибасу изъявила свое монаршье благоволение.
Мишенька после внезапной болезни был бледен и слаб, не приходилось и думать о том, чтобы везти его в Шилов в кадетский корпус.
– Я подсчитала, – говорила Лиза, – он три месяца не выходил из дома, не был на свежем воздухе.
Теперь, когда бы адмирал не приезжал в ее дом, он всегда заставал здесь де Волана. Лиза смотрела на него влюбленными глазами, внимала каждому слову, а адмирал с горечью думал, что и Катрин была благосклонна к нему, но полюбила адъютанта Потемкина Рибопьера. Рибопьер мертв, а где сейчас Катрин? А что ждет Лизу и де Волана? Ответы на эти вопросы даст время, а пока адмирал привез Мишеньке на зиму изюм, фрукты и померанцы.
К концу года Одесса отстроилась двумястами домами, но столько же было землянок. Сырость в казармах, отсутствие дров, экономия камыша для печей, скученность людей, нестрогий карантин – все это снова привело к болезням. Лазарет при казармах оказался переполненным. Рибас распорядился о хлебе и говядине для хворых, но в полках его приказ не выполнялся. Было от чего прийти в отчаяние – смертность среди жителей и нижних чинов росла.
Адмирал надеялся, что положение исправится, когда будет устроен магистрат. Рибас пригласил к себе де Волана, офицеров, купцов обсудить предстоящие выборы. Полицмейстер Кирьяков был болен – его замещал секунд-майор Небольсин. К зиме взялся за ум и отец Евдоким, не пил, исправно отправлял службы.
– Как будем выбирать городского голову, господа? – спросил адмирал собравшихся.
– Соберемся миром да выберем, – отвечал купец Тимошенков.
– Где соберемся по такой стуже? – послышались вопросы, – Помещений нет, чтобы всему миру собраться! Дни теплые еще будут?… До пасхи ждать?
Выборы оказались весьма зависимы от норд-оста и дождей. Решили собрать сотню мужей разных сословий, подыскать дом попросторнее, чтобы отец Евдоким привел их к присяге, а потом они и начали бы выборы Головы, бургомистра, словесного суда, старосты, секретаря.
– А чтоб порядок был, мне еще одна рота солдат нужна, – сказал Небольсин, и с ним согласились.
Не дождавшись начала выборов, адмирал простился с Мишей и Лизой и перед Рождеством отбыл из города.
Четыре месяца миновало со дня похорон Бецкого, и адмирал, приехав в Петербург, не нашел жену неутешной, скорее Настя утратила свою обычную насмешливую иронию и обо всем отзывалась с горечью.
– Была ли императрица на похоронах? – спросил адмирал.
– Да вы совсем не знаете придворной жизни, – ответила жена.
– Но умер близкий ей человек, многие даже считали Ивана Ивановича ее отцом.
– А меня – ее сестрой. – Настя расхаживала по комнате в легком, не по зиме платье и то вязала узелок на кружевном платочке, то развязывала его.
– Значит, на похоронах ее величества не было? – спросил Рибас.
– В этот день она устроила бал. Собрала знать в Китайской зале. Дамы в греческом платье, кавалеры – в цветном.
– Непостижимо!
– Я бросила горсть земли на крышку гроба, а она играла в карты.
Отпевали вельможу в Благовещенском соборе Невского монастыря. Были сенатские. Законоучитель кадетского корпуса архимандрит Анастасий Братановский в своей речи отметил, что Бецкий не только помогал ближним, но и самой Природе. Усопшего похоронили в палатке – крытом помещении, отделяющем собор от церкви Святого духа. На стене, к которой прилегает могила, надпись по латыни гласила: «Что век свой заслужил – на вечность приобрел». Державин торжественна изрек в «Оде на кончину Бецкого»:
Кто блеск любил – ты устранялся;
Кто богател – ты ущедрялся;
Кто расточал – ты жизнь берег;
Кто для себя – ты жил для всех.
– Я была неутешна, – продолжала Настя, не замечая, что рвет кружева платочка, – а моя тайная сестра осыпала бриллиантами своего постельничего.
Платон Зубов готовился стать князем Римской империи. Об этом из Вены написал адмиралу Андрей Разумовский, которого Рибас не видел уже более десяти лет. Жена не успела переслать его письмо в Одессу, и адмирал, читая письмо в Петербурге, узнал, что граф Андрей сделал третье представление императору Францу II о том, что фаворит достоин этого высокого титула.
Каждый раз, приезжая в Петербург, Рибас обращал внимание на то, как одета Настя. Придворные моды часто отражали и политический европейский барометр. На этот раз в доме жарко топили печи, ибо Настя мерзла в платье, напоминающем легкую греческую тунику, а волосы уложила не высоко, и прическу венчал большой серебряный гребень, впившийся в волосы сверкающим лезвием.
– Теперь такова мода при дворе? – спросил адмирал.
– Это платье зовется «термидор».
– А прическа?
– А ля гильотин.
Поистине, термидорский заговор и казнь Робеспьера на гильотине со всей прямолинейностью отразилась в зеркале моды. Президент победившей французской Директории Баррас не только отправил молодого генерала Бонапарта на Север Италии, но и почти ежедневно проводил вечер в обществе дам– в античных нарядах.
В завещании Бецкий распорядился оставить пятьсот рублей нищим, родовую икону Знамения Богоматери передать родственникам князей Трубецких, от коих он получил свою фамилию. Насте он завещал 120 тысяч. У него оказалось много иждивенцев, которые учились на его деньги. Смольнянкам он оставил 33 тысячи, кадетам – 20, своим пенсионерам – ученикам Академии художеств – 33 тысячи.
Рибас от Ивана Ивановича денег не получил, но в завещании прочитал: «…в знак благодарности моей за дружбу ко мне, усердие и за все оказанные мне услуги Иосифу де Рибасу отдаю в вечное потомственное владение дом мой, состоящий на Большой Миллионной, противу главной аптеки и на набережную, с находящеюся в оном церковью». И Насте он завещал два дома по этому же адресу, потому что все его дома давно объединились переходами и надстройками в жилое громадное каре. Поразмыслив над завещанием, Рибас сказал жене:
– Недвижимость – это всегда хорошо. Но слишком много недвижимости без наличных денег меня не привлекает. Я построил загородный дом в Одессе с садом, куда ты и дочери смогут приезжать на лето. Но надо отдать долги. Если ты в своих домах выделишь мне кабинет, спальню и гостиную, я бы продал свою часть наследства.
– Я понимаю, ты хочешь обеспечить сына?
– Деньги мы разделим поровну.
Настя не долго думала и, в общем-то, согласилась, не преминув облечь свое согласие в заявление:
– Делай, как знаешь. Мне ничего не нужно.
Рибас поспешил к неаполитанскому посланнику герцогу Серракаприоле и застал его в печали. И было отчего: антифранцузская коалиция распалась, посол Директории в Неаполе требовал от Фердинанда союза против Англии.
– Увы, в Неаполе находится ядро, которое может взорваться каждую минуту, – говорил герцог. – Генерал Бонапарт в Северной Италии зажег фитиль.
– А что Ризелли? У вас нет сведений о нем? – спросил Рибас.
– Из Константинополя он привел в Неаполь несколько вооруженных судов и попал с ними в щекотливое положение. Диего объявил, что прибыл поддержать Фердинанда в борьбе против бунтовщиков. Но время политических процессов над ними прошло. Они подняли головы и добились ареста Ризелли за лжесвидетельства.
«А я невольно способствовал этому тем, что помог получить шкиперу Спарпато открытые листы на свободное плаванье», – подумал Рибас. Но ни радости, ни облегчения от того, что избавился от давнего врага, адмирал не ощутил.
Рибас дважды заезжал к Суворову, но оба раза не застал фельдмаршала в Таврическом дворце, где ему отвели покои. Дежурный офицер говорил, что граф у Хвостова; там указывали на дом зятя – Николая Зубова, а оттуда отсылали на Итальянскую. Виктор Сулин рассказал, что встретили фельдмаршала торжественно:
– В Стрельну, откуда он ехал, выслали парадную Георгиевскую карету. Только генералы составляли его свиту. В Таврическом занавесили зеркала, убрали альков, бросили на пол охапку сена. Говорят, императрица сама приготовила ему чугунок моченой редьки.
«Странно, почему я не могу его нигде застать?» – удивлялся адмирал, и когда на Итальянской в доме графа слуга объявил:
– Вас не велено принимать! – Рибас не поверил, оттолкнул лакея и вбежал в покои графа. Фельдмаршал, обнаженный по пояс, стоял перед бочкой с ледяной водой. Завидев Рибаса, поднял руку в карикатурном приветствии и вдруг воскликнул:
– Истребитель воинства российского явился! Виват!
Изумленный адмирал увидел, что Александр Васильевич опустил в бочку голову, сделал вид, что захлебывается и пускает пузыри, а потом, вскинув голову, закричал;
– Вот как у вас солдаты мрут! Видеть не хочу! С глаз долой!
Он плеснул в сторону Рибаса водой, и адмирал поспешил ретироваться.
В тот же день Рибас послал гневные депеши де Волану и генералу Киселеву и отправил на поправку дел в лазаретах тысячу рублей. Но Базиль Попов, навестивший адмирала, чтобы выяснить условия продажи унаследованного от Бецкого дома, сообщил, что Суворов узнал о посылке тысячи рублей.
– И что же?
– Говорит, что вы за его спиной мертвых желаете деньгами воскресить.
Рибас задумался: «В чем дело? Откуда вдруг такая вражда? Дело рук Мордвинова? Нет, граф ему цену знает. Давно ли Александр Васильевич писал мне искренние и дружеские письма и даже выражал готовность сражаться под моими знаменами?»
– Суворов принял предложение возглавить все войска, дислоцированные на юге, – сказал Базиль. – И не вы один у него на сковороде. Достается всем. Киселева не иначе, как продажной бабой, не называет.
– Но я ему не кадет, чтобы терпеть выволочки! – воскликнул адмирал.
– Да. Но истинная причина перемены к вам Суворова, я думаю, вот в чем, – сказал уверенно Базиль. – Вы вхожи к Платону Зубову. Он к вам благоволит, доверяет во всем. А Суворов теперь с ним в ярой вражде.
– Но ведь они через Николая Зубова родственники.
– Это для графа не причина считать его выскочкой.
– Но разве только сейчас он это понял? Всегда знал, а породниться с ним не побрезговал.
– А теперь он и в грош его не ставит.
На это адмирал ответил довольно жестко и определенно:
– Потемкин был выскочкой более скороспелой, чем Платон, а граф ему чуть ли не до кончины в любви клялся. Дело, видно, не в этом. Фаворит при русском троне останется фаворитом, так тут заведено – власть имеют те, что входят в спальню императрицы без доклада. Платон мой начальник, и я не могу назвать его выскочкой или высказать, кто он есть в истинном свете. Я не фельдмаршал, и десятков деревень, стотысячного дохода и тысяч крепостных у меня нет, как у Суворова. Мне надо о дочерях и о братьях думать. Но такого друга терять жаль. Правда. Скажи я ему все это – он теперь меня и слушать не станет.
– Не сможет, потому что уехал в Тульчин, – сказал Базиль.
С Зубовым во дворце разговор вышел коротким.
– Черноморское правление ставит вам в вину, адмирал, покупку судов, – сказал Платон, облачаясь с помощью двух слуг в тяжелый парадный, схожий с доспехами, сияющий золотом голубой кафтан.
– Я намерен купить еще два судна в Таганроге, – ответил Рибас. – К весне, чтобы исправно возить соль из Тавриды, понадобится не менее шести судов. А военные мои суда ветхи.
– Напишите мне подробно обо всем.
И, проклиная Мордвинова, адмирал писал объяснения. Однако, довольно быстро Платон от имени Екатерины одобрил покупку трех судов и обещал первый корабль с верфи Войновича передать Рибасу. Кроме того, он подписывал по просьбе адмирала ордера, по которым в Одессу посылали мачтовых и конопаточных мастеров, блоковых, малярных и фонарных подмастерьев.
Платон Зубов, становясь князем Римской империи, сделался деятельно горд и жил под знаком великой идеи отправить войска в Персидский поход. Виктор Сулин, сменивший свои наблюдения во время путешествий на пристальное внимание к петербургскому двору, запальчиво говорил Рибасу:
– Я даже не знаю, как назвать эту затею!
– Сумасбродство? – предложил Рибас.
– Э, нет. У Платона мысль определенная: он мечтает о фельдмаршальском жезле. Никому еще не удавалось оседлать великий шелковый путь из Китая и Индии. Да еще пресечь сообщение Константинополя с Персией. Вы, адмирал, подали рапорт на участие в Персидском походе?
– Вы меня склоняете к этому?
– Разве?
– Признаться, Виктор, я хотел бы перемен в своей судьбе.
– А я, адмирал, хотел бы оказаться на вашем месте. У вас все так удачно сложилось! – Виктор с волнением смотрел на Рибаса. – Честно говоря, я не предугадал вашу судьбу. Ваши юношеские мечты о свободной Греции были наивны. Но Провидение оказалось поразительно последовательным. Вы осуществляли греческий проект, а теперь строите город, где живут свободные греки и имеют своего бургомистра. Вам остается счастливо следовать такой завидной участи.
– Мой флот сгнил, – отвечал Рибас. – В городе болезни. В казармах велика смертность. В конце года денег не было, полки работали в долг. Предвижу, что подрядчики скоро пойдут на одесскую Экспедицию, а значит, и на меня, войной, как это случилось в девяносто третьем с Суворовым. Он продавал деревни, чтобы оплатить долги. Я дружил с ним около десяти лет, и мы были честны и откровенны, а теперь он поверил, что я наживаюсь на чьей-то беде. Все это тяжело.
– Но только не связывайте перемену судьбы с Персидским походом, – сказал Виктор. – Мне говорили, что Платон составляет его планы по записке греческого митрополита отца Хриманфа. Тот подсказал, что Персии, угнетаемой варварами, союз с Россией будет выгоден. И по его словам, нет ничего проще, как покорить Хиву с ее серебряными и золотыми рудниками. По Аму-Дарье попасть в Бухару, которая не беднее Индии. А уж, скажем, крепостью Кабул может овладеть женщина, если бросит через стену несколько куриных яиц вместо ядер. Затея обречена на позор и бесславие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82