Это могли быть брандеры, и флот приготовился открыть огонь. Но генерал вовремя отменил приготовления – на одной из лодок в зрительную трубку он увидел Эммануила.
– После высадки залегли до полуночи. Взяли батарею в штыки. Ночью переправились на тот берег, утром заняли батарею и там. – Таков был доклад брата прежде чем он выпил водки и заснул.
Турецкая флотилия ушла к Тульче. Как только стих ветер, не мешкая, Рибас ввел суда в Дунай. Капитан Ахматов взорвал под Тульчей два судна и взял крепость. Турецкая флотилия бечевой поднялась к Исакче. Эта крепость снабжала запасами всю Дунайскую турецкую армию. Эммануил сжег под Исакчей двадцать два судна, высадил десант… К вечеру генерал Рибас читал ведомость трофеям, как некую поэму:
«В крепости взято 8 флагов, один серакирский, 33 медных пушки, мортира, триста бочек пороха, десять тысяч гранат, тысяча ракет, двадцать тысяч ружейных пуль, четыреста пудов свинца, медные казаны, кастрюли, чюмички, сети, тысяча пудов веревки, смола, сера, судовые краски, кувшины, чашки, железные решетки, цели, кирки, пилы, гвозди, топоры, бурава, иглы парусиновые, кожаные ведра, войлоки, хомуты, мешки, полотно, лафеты, съестные и питейные припасы, вина ренскового много чрезвычайно, пшеница, масло, ячмень, разной бокали довольно…»
Путь к Измаилу был открыт.
Генерал отлично помнил херсонские рассказы инженера де Волана об Измаиле, и рисунок крепости сейчас пришелся как нельзя кстати. С суши ее защищал вал и ров, длиной в двенадцать верст. Сюда подходили войска Павла Потемкина и Гудовича. А со стороны Дуная… Вечером вместе с Эммануилом он обследовал оконечность сулинского острова – мыс Чатала. Болотистая местность с мелколесьем – плохой бивак для войск, но за камышами, на той стороне Дуная зажигал редкие свои огни Измаил.
– Считается, что со стороны Дуная у крепости слабое место, – сказал генерал. – Но это только считается. По берегу стоят батареи. А от стен крепости выступает редут Табия. В нем трехъярусная пушечная оборона.
Крепость, которую тщательно готовил к осаде французский инженер Де Лафит Клове, с острова была видна, как на ладони. В сумерки солдаты начали переправлять на мыс Чатала пушки и заряды, укрывали их камышами. Пять батальонов гренадер и егерей маскировались на мысу. Лодки Головатого стояли справа от крепости, слева за мысом бросили якоря остальные суда.
Утром восемнадцатого января камыш, деревья, падубы, мачты побелели от измороси. Эммануил разбудил брата:
– Что-то затевается на турецкой стороне.
В зрительную трубку Рибас увидел конницу, мчащуюся к мелкой речке Репиде.
– Они нас выманивают, – сказал генерал, на всякий случай отправил Эммануила с гренадерами и они отогнали конницу к Измаилу. Вдруг с турецких лансонов под крепостью началась пальба. Через получас несколько лансонов направились к мысу, но их отогнали, взорвав один. Вечером в кают-кампании за ужином, заметив молчаливость генерала, офицеры один за другим высказались за высадку десанта под крепость. Рибас отвечал, что никогда не решится на такое безрассудство и отправился спать.
Но утром он вывел часть флота в Дунай и открыл огонь по крепости. Сделано это было не для того, чтобы остудить горячие головы офицеров, а чтобы отвлечь турецкие редуты от строительства батарей на мысе Чатала. И двадцатого в пять утра ему доложили, что три батареи на мысе строительством закончены. Теперь можно было попытать счастья и на Измаильском берегу.
Все произошло молниеносно. В темноте брандеры и лодки шквальным огнем загнали команды турецких судов в крепость. С рассветом ударили пушки с мыса и судов. Редут Табия был подавлен и десант Эммануила занял его. Головатый на левом фланге сжег четыре лансона и семнадцать перевозочных судов, но на его десант пошла такая масса пехоты, что он ушел на лодках к мысу Чатала. Силы были явно неравны, а на сухопутье никто не поддержал Рибасову вылазку. Гренадеры оставили редут Табия, попрыгали в лодки и отплыли к флотилии.
После двадцатого по конец ноября никаких горячих дел под крепостью не произошло. Многочасовые дожди сменялись заморозками. С мыса Чатала увели полуроту больных. От генерала-поручика Павла Потемкина прибыл курьер с приглашением на Военный совет, и к вечеру Рибас пожаловал в его лагерь. Впрочем, скопище грязных, голодных, вконец изможденных людей трудно было назвать военным лагерем.
В палатке, еде собирался Военный совет, генерал-майор Кутузов рассматривал схему укреплений крепости. Генерал Самойлов писал за столом. Платов прохаживался. Илья Безбородко чистил трубку. Мекноб пил чай. Гудович лежал на походной постели, завернувшись в меха. Его трясло в лихорадке.
– Начнем, господа, – начал Павел Потемкин. – Перед нами крепость не чета Очакову. Янычар в ней больше тридцати тысяч. Комендант Мехнет человек решительный. Не приходится и говорить, чтобы он думал о капитуляции. Нам решать: готовить штурм или нет.
– У меня восемьсот человек больных, – тяжело вздохнул Мекноб. – Триста умерло в три дня. Забыли, когда горячую пищу принимали. Силы на исходе – какой уж тут штурм.
– Если бы не дожди, подвозы улучшились бы, – сказал Кутузов.
– Если бы! – подал голос Гудович. – А я завтра еще сотни не досчитаюсь.
– Павел Сергеевич, – обратился. Рибас к Потемкину. – Я уж давно не имею связи с главной квартирой. Что светлейший?
– Велел нам решать.
– Пока фашины и лестницы приготовим, – сказал Кутузов, – на это уйдет недели две.
– И белые мухи полетят, – воскликнул Гудович. – Армия к зиме не готова. Солдат спать ложится насквозь мокрый, а встает весь в сосульках.
– И у турок болезни, – сказал Рибас. – И у них морозы и дожди. И они мрут и голодают, после того, как мы лишили их припасов в Исакче. Сейчас из-под крепости уйти – на следующий год все снова начинать. А при отходе на винтер-квартиры мы потеряем солдат не меньше, чем при штурме.
– Лучше отступить, чем иметь позор неудачи, – решительно объявил Платов.
– Ты, Осип Михайлович, попробовал, да об редут Табия зубы обломал, – махнул с досады рукой Павел Потемкин. – А в крепости таких редутов и бастионов не счесть. Всех наших зубов не хватит.
Головатый отмалчивался. Генерал-лейтенант Самойлов предложил обо всем донести Потемкину, ни на что не решаясь. Рибас остался при своем мнении: идти на штурм. Но Павел Потемкин и Самойлов сразу после совета распорядились об отводе войск и орудий. Рибас отправился спать в палатку Кутузова.
Утром он получил письмо Суворова: «Да, от устья Дуная на обоих его берегах Ваша флотилия сделала слишком много, если не сказать все, и кончает бездействием и беззаботной нерешительностью, каковую терпеть нет мочи – из-за слишком хитрых континенталов, коим неведомы основы нашего искусства, а особливо же прекрасное целое, из корней его вырастающее. Герой и брат мой! Это изнеженные франки заставили потерять Вас всю Вашу славу. Но мужайтесь. Я в Вашем распоряжении».
Далее граф излагал планы совместных действий на Балканах. Рибас тотчас ответил, что он за штурм. И Суворов, вряд ли успевший получить ответ, на следующий день прислал письмо, в котором о покорении Измаила говорил, как о само собой разумеющемся деле и даже составлял планы похода на Варну с Рибасом. Но под самим Измаилом никто еще не знал, что спустя час, как Суворов отправил курьера к Рибасу, граф получил повеление Потемкина принять под свое командование измаильское воинство, тут же прыгнул на коня и с малочисленным конвоем поскакал к новому месту назначения, по пути останавливая и возвращая к Дунайской крепости орудия и войска. Правда, Потемкин писал ему: «Если вы не совершенно уверены в успехе, то лучше бы не отваживались на приступ» и сообщал о командирах под Измаилом: «Много там равночинных генералов и из того выходит всегда некоторый род сейма нерешительного. Рибас будет вам во всем на пользу и по предприимчивости и усердию. Будешь доволен и Кутузовым; огляди все и распоряди, помоляся Богу предпринимайте».
До прибытия Суворова из-под Измаила отозвали Гудовича – Потемкин направил его на Кавказ с приказом взять Анапу. А в лагере под Измаилом Суворов обнял Рибаса и первыми его словами были:
– Лестницы, фашины, с богом – штурм.
В лагере устроили вал и бастион, на которых солдаты обучались брать крепость днем и ночью. Рибас не ожидал встретить молдаванина Марка Портария, но тот с удовольствием пожал его руку возле палатки Суворова.
– Все время вспоминал о вас, – улыбался Рибас. – В Яссах мы долго с вами не говорили, но вы во всем оказались правы. Какими судьбами здесь?
– Александру Васильевичу в помощь, – ответил Портарий.
Седьмого декабря серебряные трубы запели под стенами крепости, и парламентер Марк Портарий, отлично знавший турецкий, объявил выехавшим навстречу турецким парламентерам:
– Послание генерал-аншефа Суворова графа Рымникского господину сераскиру Мехмет-паше! – и вручил ультиматум, требовавший безусловной сдачи.
Мехмет-паша ответил скоро и просил десять дней, чтобы оповестить султана. Суворов на это согласия не дал и приказал постоянно подавать сигналы ракетами, чтобы держать крепостной гарнизон в напряжении.
После Военного совета Рибас мельком виделся с де Воланом, который строил батареи, а принц де Линь привел к генералу двух молодых офицеров и представил их:
– Граф Александр Ланжерон! Герцог Эммануил Ришелье!
Граф поклонился, герцог укоризненно взглянул на де Линя и сказал по-французски:
– Ну, зачем? Я же просил.
– У герцога Эммануила есть один порок – скромность, – объявил де Линь. – Он не любит, когда мы называем его тем титулом, который он наследует.
– Герцог Ришелье? – переспросил генерал. – Ваш дед, кажется, был маршалом Франции?
– При Людовике XV, – ответиль де Линь. – А Кардинал Ришелье – его далекий родственник.
Будущий герцог Ришелье кого-то напоминал Рибасу, но вспомнить он никак не мог, а де Линь объяснил цель знакомства:
– Граф Суворов прикомандировал нас к вашему воинству, генерал.
– Очень рад, – ответил Рибас и предложил: – По бокалу пунша, господа?
Прибывшие охотно согласились, вошли в палатку, а за пуншем рассказали о себе.
Разными, но не случайными путями оказались французские офицеры под Измаилом. Граф Лонжерон до этого десять лет служил во французской армии, воевал на американском континенте за французские колонии, после Версальского договора был награжден орденом Цинцината и служил полковником, когда произошла революция.
– Я – дворянин, граф, и на меня смотрели только как на объект для виселицы, – говорил он. – Полк мой разлагался, как труп. Я понял, что я не нужен Франции. В Петербурге мне предложили вступить в Сибирский полк и ехать на Дунай. Однако не мог же я упустить возможность в войне со шведами получить орден Георгия? Поэтому пришлось в Балтийских водах командовать дивизионом гребных судов и при Бьорк-Зунде пощекотать усы герцога Зюдермландского. Правда, под Роченсальме, где шведы сбили спесь с Нассау, я чуть было не отправился в объятия Нептуна.
– Вместо этого Ланжерон прискакал ко мне в Вену, – сказал де Линь. – И мы весте с дюком Ришелье поскакали к вам, генерал.
Рибас вновь присмотрелся к черноволосому и черноглазому статному дюку Ришелье и спросил:
– Где я мог вас видеть? Вы были в Париже в восемьдесят третьем?
– Нет, я тогда путешествовал. В Париже я был в восемьдесят четвертом в Драгунском полку королевы, подпоручиком.
– Вы женаты?
– Да, – Ришелье неожиданно смутился. – Но это произошло очень рано. Мне не было и шестнадцати.
– Его женили на такой красавице, что он с тех пор ее не видел, – сказал де Линь.
– Принц! – воскликнул Ришелье и опустил глаза-маслины.
– Вас не было в Вене в восемьдесят втором? – спросил Рибас.
– Император Иосиф познакомил меня в том году с принцем де Линем.
И тут генерал вспомнил:
– Мой бог, я обедал с вами у Кауница! Но у вас тогда был другой титул.
– Да. Мой титул был граф Шинон.
– Конечно же! – Рибас повернулся к де Линю. – Разве вы не помните тот обед?
– Генерал, – ответил де Линь, – обедов у меня было значительно больше, чем у герцога титулов.
Генерал остался доволен тем, что вспомнил ту, первую встречу в Вене, когда он ездил по Европе по следам наследника Павла. А дюк рассказывал, что после событий в Париже он уехал в бездействовавший полк Эстергази близ Седана, оттуда написал Екатерине II о зачислении в российскую службу, но, не дождавшись ответа, отправился в Вену.
– Господа, – сказал Рибас, – мы здесь почти ничего не знаем, что происходит во Франции?
– Двумя словами не ответишь, – пожал плечами Ланжерон. – Но я попробую. На политическую арену выступила новая сила – Третье сословие. И все дело в том, что у короля нет золота, а у третьего сословия оно есть, чтобы рассчитаться с национальными долгами. Это сословие и взялось командовать. Но так как своего золота ему жаль, оно стало грабить аристократов и духовенство! Наше имущество продается с молотка. Народ… раньше платил оброк нам, а теперь – налоги третьему сословию. Нас они разорили, народ обманули. Но это не продлится долго, король собирает силы.
– Простите, – сказал Рибас, – не сомневаюсь, что вы за короля. Тогда, почему же вы здесь?
Дюк Ришелье впервые прямо и внимательно посмотрел на генерала. Ланжерон развел руками:
– Будем считать, что это всего лишь эпизод из нашей жизни.
– Впрочем, мне опытные офицеры нужны, – сказал генерал. – Но я вас предупреждаю: легкого приключения не получится. Дело будет кровавым.
В палатку вошел флигель-адъютант Екатерины Валериан Зубов – брат теперешнего фаворита императрицы.
– Господа, был новый парламентер от турок. Опять просил отсрочки. Суворов ответил ему: «Поздно».
– И нам пора к флоту, – кивнул Рибас. – Собирайтесь. Вечером отправимся.
Головатый дал генералу лодку, и французские офицеры, де Линь и Зубов, изъявившие желание наступать со стороны Дуная, в темноте проскользнули по реке к мысу Чатала, ступили на палубу бригантины, где в каюте их ждал ужин, грог, трубки и несколько нераспечатанных колод лейпцигских карт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82