На его орденской ленте Рибас заметил застывшую каплю от яичного желтка.
– Все вы хотите присутствовать на маневрах моих войск, – сказал император, опираясь на трость. – Великолепно. Маневры состоятся в Магдебурге. Замечательно. Прощайте, господа.
Маневры в Магдебурге походили на ожившие красочные батальные картинки. Линейный строй разворачивался мгновенно, повороты боевых порядков и охваты с флангов конницей были молниеносны. В поле под раскидистыми дубами возле палаточных хором состоялся обед. За маршальским столом, куда усадили и иностранцев, имеющих чины не ниже полковничьего, и статских наблюдателей, разговор шел о достоинствах маклебургских, гишпанских и персидских лошадей. Секретарь русского посольства Мальцев шепнул Рибасу, что вчера его посетили два господина и предложили намекнуть Рибасу, что они готовы принять его в масонскую ложу Нью-Йорк. Рибас посмеялся и отрицательно покачал головой. Вступить в масонские ложи ему предлагали и в Париже, и в Гановере. Путешественники часто возвращались в Россию членами многих масонских лож. Это было обыкновением. Только успевай раскошеливаться при вступлении.
Из Берлина через Кенигсберг он направился к Российской границе. В Кенигсберге играл на крупные суммы, спустил почти все – оставалась сотня талеров, когда офицер-лекарь высыпал гору золотых монет и предложил играть макао под прессом. Риск был велик. Рибас кивнул, при сдаче получил счастливую девятку, а к концу игры немец-лекарь выпрашивал назад свои две тысячи таллеров. Приятели его увели, проклиная все на свете, а Рибас нарочито громко сказал, что ночью ему, видно, придется спать с заряженными пистолетами. Но все обошлось.
11. Снова великая идея
178З
Кадетский корпус встретил полковника тишиной и казарменными запахами. Воспитанники еще не вернулись из летних лагерей. Анзор прыгал на грудь Рибаса и лизал руки. Настя, дочери, Бецкий и двор были в Царском, но господин полковник не спешил отправиться туда. Одолевали сомнения: как поступить с документом бывшего тосканского курьера Скрепи? Не воззрения Павла на политику матери вызывали эти сомнения. Павел ясно заявлял, что разжалует, высечет, выгонит Потемкина. Явиться с таким известием к императрице? Ведь речь шла о самом близком ей человеке, которого она любила, восторгалась им, беспредельно доверяла. Ничего не стоило вообразить, как предмет ее страсти и обожания будут прилюдно сечь! И этого она не простит никому, а тем более сыну, которого почитала дураком. А что будет с курьером, доставившим такой неприятный документ?
Посоветоваться оказалось не с кем. Виктор Сулин находился третий год в Крыму. За новостями Рибас отправился к генералу Пурпуру.
– Брат ваш Эммануил уволился в армию еще весной, – сказал Андрей Яковлевич. – Не дождался вас. Как императрица подписала манифест в апреле о присоединении Крымского ханства к России, так он и уехал.
– Крым присоединен? – переспросил Рибас.
– Манифест обнародуют, когда туземцы присягу на верность дадут.
– Наследник Павел Петрович в Царском?
– У него родилась дочь Александра, – отвечал Пурпур. – Живет на Гатчинской мызе, в бывшем дворце Григория Орлова. Наследник завел себе там войско. Выписывает конников из Малороссии. Каждый день – учения.
– А чем кончилась история с арестом Бибикова?
– Сослан в Астрахань. А Куракин в свою саратовскую деревню.
Эта новость была решающей. Если уж любимцы Павла, позволившие себе в частной переписке неодобрительно отозваться о Потемкине, сосланы, то что же будет, когда императрица ознакомится с документом Скрепи? Ее гнев может иметь непредсказуемые последствия. Она слишком многое прощала сыну, начиная с заговора 1773 года. Воображение рисовало Рибасу арест Павла, заключение его в крепость, ссылку, смуту. Нет, документ Скрепи он не покажет императрице! Конечно, неудавшаяся миссия вызовет неудовольствие Екатерины, но он постарается сделать доклад о европейских дворах, их политике и настроениях как можно более красочным, обстоятельным и остроумным.
Он заехал на Дворцовую набережную, в своем кабинете спрятал документ Скрепи в потайной ящичек секретера и отправился в Царское. Настя дала ему побыть с шестилетней Софи, отослала кормилицу с Катрин в дом и, по своему обыкновению, начала с места в карьер:
– Поздравляю тебя! Твой Бобринский отличился в Варшаве. Напился. Полез драться. Вызвал кого-то на дуэль. Я всегда говорила, что этого несносного мальчишку нельзя выпускать заграницу.
– Не было дня, чтобы я не писал ему, – заговорил Бецкий из тени двух берез, где он отдыхал в кресле. – Но все наставления без должной опеки никуда не годны. Ошибка в том, что вы не поехали с ним. Мужлан полковник Бушуев за все ответит в Петербурге, когда они вернутся. Обязательно напишите Алеше письмо. Хорошее доброе письмо, как вы это умеете.
– У императрицы новая фрейлина – племянница княгини Дашковой, – продолжала Настя. – Представь, княгиня после танцев во дворце осталась в бальной зале и заявила Потемкину, что не сдвинется с места, пока ее племянница не станет фрейлиной. И добилась своего. Себе она ничего не просила, но императрица купила ей дом покойного банкира Фредерикса на Английской набережной за тридцать тысяч. Ее сын уже подполковник. Ей дали из казны две с половиной тысячи душ и поместье Огинского. Каково? Дашкова в благодарность предлагала стать прачкой императрицы, а ее величество назначила ее директором Академии наук.
Рибас вспомнил, что в своей поездке повсюду сталкивался со следами пребывания Дашковой в Европе, вспомнил отзыв о ней Дидро и воспринял эту новость как должную, хотя и небывалую. Но Настя негодовала, пересказам сплетен не было конца, пока Бецкий не показал проект-рисунок новой медали на приобретение Крыма, Тамани и Кубани. Подпись под картой этих местностей гласила: «Приобретены без кровопролития». Бецкого заботило не только строительство Здания Эрмитажного театра, но и два падения с лошади. Нет, падал не вельможный старец.
– Императрица отобедала у нас в июле, – объясняла Настя. – И отправилась на встречу с Густавом III в Фридрихсгам. Важно было заручиться его поддержкой в крымских делах. Но о какой поддержке могла идти речь, если Густав сам не удержался на скакуне, упал и сломал руку. А совсем недавно – второе падение. На этот раз на учениях с английской лошади упал генерал Ланской. Ее величество в отчаянии. К тому же Потемкин болен. От прилипчивых болезней из Херсона уехал в Кременчуг.
Год 1783 ознаменовался не только неловкими падениями. Умер в отсутствие Рибаса Никита Панин, а вместе с ним целая эпоха надежд на конституцию и перемены. Павел убежал от смертного одра бывшего наставника, размазывая слезы по щекам. Страшной смертью умер некогда блистательный фаворит Григорий Орлов. Перед смертью он стал носить старинные боярские одежды, прилюдно ругал Екатерину, бегал от мерещившихся кровавых теней, «пачкал свое лицо своими собственными извержениями, которыми он и питался, подобно Иезекилю». Но императрицын двор уже не поминал о почившем на погосте села Отрадное Серпуховского уезда фаворите. Двор готовился к балам, фейерверкам и празднествам в честь дня рождения Павла.
– О тебе пущена скверная сплетня, – сказала Настя, когда они остались наедине. – Все говорят, что ты обыграл Бобринского в карты, и он выплачивал тебе ежемесячно по пятьсот рублей.
– Я вызову любого, если услышу об этом!
– Говорят, у Ливио есть какая-то расписка…
Рибас тотчас уехал в Петербург, но Ливио не нашел и отправился ночевать в корпус. Наутро он писал Бобринскому:
«…мне стыдно даже говорить вам об этом в подробности, но да будет мне позволено рассказать вам об одном оскорблении, чтобы дать вам понять об остальных. Говорят, что я обыграл вас и принудил расквитаться, уплачивая по пятьсот рублей в месяц. Вы знаете, в чем дело. Однако, приказ об этой уплате существует у Ливио. Как же мне оправдаться от этой напраслины? После этого вы не будете удивляться, что в городе поверили другим выдумкам, например: что я развращаю молодых кадет и делаю из них непотребных людей, что я ворую и граблю казну заведения. Представляю вам рассудить, милый Бобринский, каково мне это. Нахожу утешение только в моей невиновности. Но еще более буду утешен, получая от времени до времени известия о вас; по крайней мере на ваши письма я мог ссылаться. Ах Боже мой! Никогда я не думал, что буду иметь в том нужду.
…Я охотно прислал бы вам рекомендательные письма во всю Италию к особам, которые могли быть вам полезны; но не знаю, будет ли это вам приятно. Стану ожидать вашего решения, чтобы прислать все в Венецию, Булонь или Турин, как вам заблагорассудится… Ежели вы будете иметь случай разговаривать с князем Кауницем, то засвидетельствуете ему мое глубочайшее почтение, чем меня очень обяжете. Тысячу любезностей от меня министрам Английскому, Луккскому, Неаполитанскому, а также и Испанскому посланнику. Прошу сказать мой поклон полковнику Бушуеву и всем вашим товарищам. Желаю всем совершенного здоровья и много удовольствия.
Оставайтесь всегда дружны и будьте готовы прощать друг другу небольшие проступки, потому что мир и согласие в обществе составляют счастие на этом свете…»
В полдень вместе с офицерами гвардии Ливио сам заехал в корпус, сказал, что впервые слышит о расписке, удивился тому, что Рибас до сих пор не привык к расхожим домыслам, и предлагал немедленно отправиться туда, где ломберные столы рассохлись без карт, вина и Рибаса.
Он вернулся в Царское и утром, обдумывая визит к императрице, гулял по аллеям, как вдруг был сбит с ног налетевшими на него пажами. Над поверженным стояли Лев Нарышкин и Ланской.
– Никак это турецкий лазутчик, – сказал Нарышкин.
– А вязать его и вести к командующему! – приказал фаворит.
Рибас понял, что участвует в шутовском развлечении, которые часто устраивались во время прогулок Екатерины. В это утро были привезены дрова для царскосельских каминов, но они оказались сырыми. На поляне из них выстроили высокие колодцы, чтобы просушить, как следует. И во время прогулки Ланской устроил побоище среди этих поленниц. Сооружались крепости, редуты. Воинством Нарышкина – фрейлины, граф Чернышов, престарелые генералы – командовал внук императрицы Александр. Воинством Ланского, которое состояло из статс-дам, генерала Львова, родственника Суворова камергера Олешева, предводительствовал внук Константин. Сражавшиеся стороны шли на приступ, валили поленницы, скромный Олешев оказался погребенным под ними, и рижский граф Эльмпт приказал тащить его за ноги хоронить. Олешеву отдавали почести, отпевали, императрица смеялась так, что в изнеможении садилась на землю, ей сооружали из поленьев трон. Отличившихся награждали берестяными лентами и орденами.
Из пажеской курточки соорудили Рибасу чалму, посыпали его лицо золой из трубок и подвели к императрице.
– Пойман нами черный турок из Константинополя.
– Давно сего турка жду. Пусть просит пощады!
– Никогда! – театрально закричал «турок». – Нет бога выше Аллаха и Магомет наместник его на земле!
– Отрубить неверному голову, – решил дело граф Эльмпт.
Из поленьев соорудили помост, «палач» Нарышкин взмахнул над шеей жертвы топором-поленом, пажи ладонями били дробь по своим животам. Екатерина взмахнула платком:
– Прощаю сего турка в честь рождения внучки Александры!
В три пополудни за Рибасом прибежал паж и сказал, что ее величество приглашает его в грот у озера. Все прошло так, как предполагал Рибас. Он с сожалением говорил императрице о неудавшейся попытке узнать содержание письма Леопольда к Иосифу и красочно поведал о встречах в Европейских столицах. Если Екатерина и была недовольна, то ничем это не выказала. К гроту подошли Ланской и Павел с женой. Екатерина не отпускала Рибаса, он лишь отступил в сторону.
– Мы сейчас говорили о том, чтобы Гатчину объявить городом, – сказал Павел.
– Ну, что же – дело пустяк, – отвечала Екатерина. – Мы в Новороссии столько мест городами объявили, что посмотришь на верстовой столб, то и город. Теперь и монетный двор князь предлагает устроить в Феодосии. За тысячу верст деньги из Петербурга везти – накладно выходит. Город Гатчина – это ли забота? На Юге хлеба мало, дров нет, топографов никак не пошлем, крестьяне бегут. Придется рекрутский набор объявить да запретить от него деньгами откупаться.
Павел – Рибас читал по его лицу – торжествовал: на приобретенных землях одни непорядки! Знал ли он, что некто Шляпников, а потом сын пономаря Григорий Зайцев объявили себя народу Павлами Петровичами – избавителями россиян от дворянских притеснений? Но настоящий Павел Петрович, – взглянув на Рибаса, вдруг сказал:
– А ведь теперь итальянцев в Крыму в кандалах держат. Что вы на это скажете?
Рибас знал, что русский консул в Ливорно Мочениго присылает из Италии в Новороссию партии колонистов – торговцев, ремесленников, моряков. Но последняя партия отличилась тем, что среди итальянцев нашлась шайка, которая в Черном море убила капитана, захватила фрегат «Борисфен», чтобы начать пиратские разбойные дела. Но фрегат был задержан, а его пассажиры в железах доставлены в Ахтиар.
– Жаль, что в своем путешествии я не побывал в Ливорно, – отвечал Рибас. – Я посоветовал бы русскому консулу быть осмотрительнее, когда он набирает людей.
– Разбойник сидит в Ливорно и разбойниками Россию наводняет, – сказал Павел.
– Уроды всегда являются нежданно, – нахмурилась Екатерина. – Да слава Богу, есть кому их принудить к исправлению. – Кивком она дала понять Рибасу, что больше не нуждается в его присутствии.
Ничто не удерживало Рибаса в Петербурге, и он подал прошение об увольнении в армию, в свой мариупольский легкоконный полк. Медаль, которую готовил Бецкий на присоединение Крыма и Кубани, точнее ее надпись: «Присоединены без кровопролития» – не соответствовала реальным событиям. Суворов обильно проливал кровь ногайцев под Ейском, склоняя их присягнуть Екатерине, за что получил орден Святого Равноапостольного Князя Владимира Первой степени.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82