– Ах, ваши дочки умны и прелестны, – продолжал он. – А уж ваша Настасья Ивановна меня очаровала. Я с ней в переписке. Ее милостями жив.
– Каким же образом? – спросил Рибас.
– Помогла мне вызволить дочь из дворца! Я очень доволен. При дворе далеко ли до беды? Там галломаны ее орехами закидают. Она света не знает, а свет обидеть может. Я теперь спокоен. Дочь ввел в дом Дмитрия Хвостова. Сей подполковник и любезный пиит женат на моей племяннице Аграфене Ивановне.
Дочь Суворова Наташа была для многих завидной партией. Рибас спросил:
– Женихи, верно, вашей Наташе покоя не дают?
– И женихи, и поклонники. Я уж было князю Долгорукову дал согласие. Молод. Хорош. Поручиком у меня был. Да он в родстве с графом Салтыковым. Нет, с ними ничего общего не хочу иметь.
Николай Салтыков, отточив свои педагогические таланты на наследнике Павле, какое-то время воспитывал и его сыновей Александра и Константина, а теперь состоял вице-президентом Военной коллегии. Сын его Дмитрий сватался к Наташе, но Салтыковы вдруг отложили свадьбу на два года. Конечно же, они посчитали, что Суворов, требуя отставки Наташи из фрейлин, оскорбил императрицу и, ожидая ее неудовольствия, Николай Салтыков вкупе с Репниным кабинетно интриговали против Александра Васильевича.
– Теперь у «ас в женихах молодой граф Эльмпт! – тонко рассмеялся генерал-аншеф. – Да вот беда – он лютеранского вероисповедания и на дуэлях горяч.
Молодой Эльмпт был выслан из Петербурга за дуэль. Но о главном не сказал Суворов сидящему рядом с ним Рибасу: клан Зубовых по неизвестным причинам противился браку Наташи и горячего дуэлянта.
После приезда Суворова в Херсон совершилось то, чего давно ждал Рибас: его произвели в контр-адмиралы.
– Это справедливо, – сказал Суворов. – Хотя и жаль. Мординов вам житья не даст. Вы для адмиралтейства здешнего – человек сухопутный.
– Я уж пять лет, как при судах, – ответил Рибас.
– А они ваш гребной флот на хлеб и воду посадят, – пророчествовал генерал-аншеф. – Ждите интриг и препонов.
В начале декабря Рибас получил указ от 23 ноября 1792 года: «Контр-адмиралу де Рибасу о необходимости, ввиду доходящих известий о производимости турками морских вооружений, поставить Черноморский гребной флот в исправность и готовность не только к отражению, но и к успешным действиям во вред врагу».
Контр-адмиралу Рибасу было предписано подчиняться вице-адмиралу Мордвинову, а по войскам, на гребной флот назначенным, генерал-аншефу Суворову. Памятуя о том, что в свое время он оказал поддержку опальному при Потемкине Мордвинову, Рибас рассчитывал на дружеский прием, но Николай Семенович принял его официально, из-за стола не встал, руки не подал, смотрел исподлобья.
– В новом чине контр-адмирала я в вашем подчинении, Николай Семенович, – сказал Рибас.
– Как? В чине контр-адмирала? – удивился Мордвинов. – Это что-то несуразное.
Он показал распоряжение Екатерины, где Рибас по-прежнему именовался генерал-майором.
– Это недоразумение, – сказал Рибас.
– Как знать!
Вскоре рибасов чин был подтвержден, но Мордвинов упрямо продолжал обращаться к нему, как к сухопутному генералу, и глупость эта вызывала лишь раздражение Рибаса.
Тем временем Суворов торопил своих инженеров представить в Петербург планы будущих крепостей на Кубани, по Днестру и в Тавриде. Инженер-подполковник де Волан трудился над укреплением фортов Севастополя. Иван Князев строил Фанагорийскую крепость. В феврале Александр Васильевич вернулся из Тавриды, Рибас распахнул дверцу его кареты – генерал-аншеф сидел в ней с перевязанной рукой.
– Что случилось?
– Ах, помогите-ка…
Рибас отвел Суворова в дом, где тот прилег на шуршащий сенник.
– Турки? Татары? – спрашивал Рибас.
– Карета перевернулась! Слава богу, зубы целы. Что тут? В Петербурге по-прежнему спят? Деньги прислали?
Инженер де Волан отвез в Петербург планы крепостей, где они были высочайше одобрены. Денег требовалось миллионы. Граф не стал дожидаться распоряжений петербургских крючкотворов и заключал договоры с купцами, щедро выдавал им векселя – лишь бы скорее начали дело. Это было опрометчиво, но генерал-аншеф отмахивался от предупреждений Рибаса:
– Петербургские кабинет-варвары должны понимать: штык – чтоб крепости брать, рубль – чтоб строить.
В феврале 1793 года достигло днепровских берегов известие страшное: во Франции казнен король Людовик XVI. Говорили, что гильотина несколько раз ломалась, прежде чем отсечь голову представителю самой старинной династии европейских королей. Говорили, что вместо Людовика казнили кучера-гасконца. Говорили, что Людовик теперь живет в Чикаго и работает стряпчим. Говорили бог весть что.
Несмотря на трагические события не дремали военные дипломаты и агенты Гименея. Первые подписали трактат между Россией и Пруссией о новом разделе Польши. Вторые миропомазали баденскую принцессу Луизу-Марию-Августу, нарекли ее Елизаветой, и она обручилась с Александром Павловичем, сыном наследника. Кольца меняла венценосная бабушка. Растерянность от французских событий сменилась торжествами. Кафтан жениха был из серебряного глазета с бриллантовыми пуговицами.
Всякий раз возвращаясь от флотилии в Херсон, Рибас заставал Суворова все в большей печали: денег не слали, и погашать векселя не торопились в Петербурге.
– Я полевой офицер, а не торговец, – жаловался генерал-аншеф. – Но где денег взять для купцов? Они скоро судом на меня пойдут! Товары дали, а я им ни гроша.
К этому времени турецкие приготовления к войне поутихли, и в Херсон приехали казачьи полковники Головатый и Чепега. Черноморское казачество переводилось на Тамань, а посему за обильным прощальным ужином пили турецкую персиковую, а икра с солью и перцем пахла устрицами.
– А что с кошем на Беревани? – спросил Рибас. – Бросаете?
– Зачем? – хитро сощурился Чепега. – Антон Андреевич его подарил.
– Кому?
– А вице-президенту Салтыкову.
Рибас покачал головой:
– Недругу графа? Александр Васильевич обидится.
Головатый расхохотался:
– Каков от Салтыкова нам профит, таков и подарок. Я все по-петербургски устроил: ведомость велел лисарю Мигрину составить. Сколько там куреней? – спросил он у Мигрина, хлопочущего над бочонком с персиковой.
– Сорок, – ответил Мигрин.
– А бревен при каждом курене сколько?
– По восьми. Да куда они годятся? Сгнили.
– Ничего. У Салтыкова под Очаковом имение. Лес нужен. Я рассудил так: Салтыков нам ведомости на гнилую провизию шлет, а мы ему в ответ свою ведомость на такие же бревна представим.
Играли в карты. Под утро пили квас из терна. Прощались сердечно – позади пять лет боев и жарких дел.
На другой день Рибас рассказал Суворову о «щедром» подарке Головатого Салтыкову. Александр Васильевич хохотал, упал на сенник, а в это время вошел де Волан. Увидев смеющегося генерала, он неторопливо раскурил трубку, спросил:
– Сколько миллионов из Петербурга получили? Суворов вскочил, потемнел лицом.
– Сколько миллионов? Ноль! Такие вы планы крепостей составили, что в них никто в Петербурге разобраться не может!
– Пусть инженерному делу учатся, – невозмутимо отвечал де Волан. – Тогда и разберутся.
– А может план ваш плох?! – вдруг выкрикнул Суворов. – Поэтому денег и не шлют? Я не инженер.
– А если так, – теряя невозмутимость сказал де Волан, – то и не вам судить: плох ли план!
– Плох! – крикнул Суворов. – Потому что не убедил никого!
Далее случилось и вовсе неожиданное: Франц Павлович вынул трубку изо рта, совсем по-русски с размахом грохнул ею об пол и вдруг выскочил в открытое окно.
Суворов и Рибас онемели. Но в следующее мгновение Рибас остался в комнате один – Суворов следом за Францем Павловичем выпрыгнул в окно! Рибас загасил начавшее тлеть от трубки сено, выбежал из дома на крыльцо – де Волан и Суворов мирились под молодой грушей.
Получив письмо от Андре из Петербурга, Рибас узнал, что четвертый их брат Феличе приехал в Российскую столицу. Настя отлично его приняла, поселила у себя и они вместе решали: как устроить судьбу Феличе? В конце концов Феличе приняли в армию волонтером и он уехал с Андре в Польшу, где братья начали службу в полку в Брацлаве. «Андре уже не новичок в российской службе, – думал Рибас, – а поэтому за Феликса можно в какой-то мере быть спокойным».
От фаворита, а теперь и генерал-губернатора Новороссийского края Платона Зубова Рибас получил милостивое послание. Зубов писал: «Уверен, что Вы сможете сообщить сведения наиболее достоверные в деталях о новых завоеваниях на берегу Днестра, посему буду рад видеть вас, как можно скорее. Вы более других можете судить о значении, которое имеют для империи эти местности. Если вы скоро намерены пуститься в путь, то прошу вас проехать по верховьям Днестра, исследовать течение этой реки, есть ли строительный лес, а также материал для топки… Привезите с собой заметки и все чертежи этой местности, которые Вы сочтете нужным для представления императрице. Хорошо бы знать Ваше мнение по поводу того, что следует предпринять в будущем для развития этих мест».
Рибас тотчас отправился на Днестр на бригантине «Благовещенье» в сопровождении лансонов «Ирина» и «Тит». Обследовал берега, делал съемку местности. Удивила пустынность побережья до устья Днестра. Еще год назад Екатерина распорядилась учинить комиссию губернатору Василию Каховскому, и Рибас читал его рапорт: «Хаджибей, назначенный Вашим Императорским Величеством для обитания служивших в Средиземном море по флотилии лежит на возвышенном и приятном месте. Вода в колодцах пресная и хорошая. Из вершин одной долины можно провести фонтан до полувозвышения, на коем полагается быть городу».
План этот не был осуществлен. Оставив лансоны для промера Днестровских глубин, Рибас вернулся в Херсон. Суворов сидел на скамейке в молодом саду перед домом, что-то писал.
– Вернулись? Что на море?
– Посты до Овидиополя исправны. Одно беспокоит: на столько верст по берегу от Очакова до Днестра нет ни одного укрепления. А в Хаджибейской бухте отличное место для причалов и батарей.
– Какие батареи, когда я скоро в долговую тюрьму буду заключен! – воскликнул генерал-аншеф. – Вот, взгляните, что я императрице пишу.
Рибас прочитал: «Милостивейшая Государыня! Ваше Императорское Величество всеподданейше прошу: Высочайше повелеть меня, по здешней тишине, уволить волонтером к немецким и союзным войскам на сию кампанию с оставлением мне нынешнего содержания из Высокомонаршьего милосердия».
Начальник канцелярии Суворова Курис стоял рядом ни жив ни мертв.
– Не слишком ли коротко? – осторожно спросил Рибас.
– А я и Платону написал, – сказал генерал-аншеф. – Паспорт у него на выезд прошу.
Обращение к Зубову дошло до адресата. Фаворит сказал императрице:
– Крепости приказали на Юге строить. А денег графу не шлем. Он с отчаяния просит разжаловать его в волонтеры.
Екатерина вызвала Базиля Попова, служившего при ней секретарем, дала рескрипт об отпуске денежных сумм. На июльском балу Суворов танцевал русскую вприсядку. Свободен!
О предложении Рибаса Александр Васильевич не забыл: прислал на контр-адмиральскую бригантину полковника Ферстера и де Волана.
– На Хаджибейском берегу для ста двадцати пушек место найдется? – спросил Ферстер.
– Любому количеству батарей отличные места имеются, – отвечал Рибас.
– Граф приказал место для крепости поискать.
Де Волан тем временем наблюдал за погрузкой на судне своей канцелярии. Суворов решил вести дело с размахом: инженеры должны были составить планы новой крепости с гарнизоном в две тысячи гренадер, и на другой день бригантина «Благовещенье» вошла в Хаджибейский залив, и начались споры Ферстера с де Воланом: где лучше ставить крепость, где насыпать валы, как устраивать батареи. В конце концов, место определили и де Волан усадил своих помощников за чертежи.
Но через несколько дней сухим путем от Суворова прискакал курьер: денег из Петербурга все не слали, и граф приказал де Волану отправиться в столицу.
В свою очередь Мордвинов предписал Рибасу исследовать глубины Очаковского берега. В рапортах вице-адмиралу Рибас обращался к нему нарочито витиевато, длинно, а сами рапорты были коротки:
«11 августа 1793 года. Карту от залива Святого Николая до устья реки Березани с промерами глубин, сделанную посылаемым от меня мичманом Медведевым, Вашему превосходительству представить честь имею».
– Последствий отправления этой карты Рибас никак не мог предвидеть. Мордвинов прибыл под Очаков на яхте, которую вел Павел Пустошкин, недавно произведенный в контр-адмиралы, взошел на палубу рибасовой бригантины, осмотрел окрестные дали и объявил:
– Здесь, при Очаковской поверженной крепости, будем строить порт и город.
– Лучшего места не найти, – согласился Пустошкин.
Рибас осмелился возражать:
– Мы укрепляем Кинбурн. Зачем же рядом еще одну крепость возводить, строить порт? Александр Васильевич решил ставить крепость на две тысячи гренадер при Хаджибее.
– Это его дело, – отмахнулся Мордвинов.
– Но разве не резон и порт строить под защитой его пушек?
Мордвинов затопал ногами и закричал:
– Я старше вас по чину, генерал-майор! Предписываю слушать и исполнять.
Рибас покачал головой и сказал твердо:
– Ваше начинание лишено смысла.
Мордвинов задохнулся от возмущения, грузно побежал к трапу, на ходу кричал, что напишет обо всем Платону Александровичу.
Так началась новая, имеющая далекие перспективы, распря. Суворов, узнав о намерениях Мордвинова, сказал:
– За строительство крепостей на Юге отвечаю я. Мне места им определять.
Но, видно, разногласия стали известны в Петербурге, и в сентябре Зубов сообщил, что Ее Величество позволить благоволила приехать в Петербург Мордвинову и Рибасу. Суворов напутствовал контр-адмирала. Своему поверенному в Петербурге Дмитрию Хвостову написал: «Осип Михайлович де Рибас – мой истинный друг, и посему ему от вас вера. Будет скоро в Петербурге». Когда Рибас уехал, генерал-аншеф снова напомнил Хвостову:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82