Увы, Греческий Проект предполагал новые разделы земель и народов. Австрия рассчитывала на Истрию, Сербия на венецианскую Далмацию. Франции предназначался Египет. Россия получала влияние в новом государстве – Дакии, в котором должны были объединиться Молдавия, Валахия и Бессарабия. Кроме того, трон свободной Греческой империи прочили внуку Екатерины Константину Павловичу.
И вдруг всколыхнулся от великой вести Новороссийский край: монархиня собралась посетить новоприобретенные земли и Тавриду. Поселенцы, войска и племена – все засуетилось и заметалось в приготовлениях. В конце января Потемкин уже встречал Екатерину в Киеве. Стоит ли говорить, что встреча сопровождалась пушками, приемами и пышными балами. Правда, в свите императрицы среди иностранных послов и вельмож гордо маячил новый фаворит Дмитриев-Мамонов, но для Потемкина он не шел в счет: сам князь и приблизил его к Екатерине.
Пока в Киеве шли торжества, Попов вызвал Рибаса из Новоселицы для подготовки перехода полка в Кременчуг. Доброжелательный и всегда ровный в отношениях с людьми Базиль происходил из духовенства, учился в Казанской гимназии и преуспел в правителях московской канцелярии Долгорукого-Крымского, после смерти которого стал служить у Потемкина, побывал секретарем при собственных делах Екатерины, теперь споспешествовал князю, чтобы тот не ударил в грязь лицом во время монаршьего путешествия.
– Вот вскроется Днепр, станет судоходен, – говорил игрокам-понтерам Базиль, – и флотилия императрицы пойдет вниз по реке. Вот тогда и начнутся главные заботы.
Рибас после сдачи карт получил восемнадцать очков – фигуру и восьмерку, надеялся на выигрыш, но Базиль прикупил и открыл фигуру, пятерку и четверку – девятнадцать. Он рисковал рублем – и получил от Рибаса рубль. Но зато Рибопьер, частенько прикладывавшийся к графину с вином, проиграл Рибасу четыре. Базиль продолжал банковать, ловко проделывал «брюле ле карт» – «сжигал» карты, что означало верх полной колоды положить под ее испод, а Рибас спросил:
– Но почему императрица выбрала такое время года для путешествия? Осенью она болела. И теперь, в стужу, в такую дальнюю дорогу?
– Надо же когда-нибудь и на новые пределы собственной империи взглянуть, – отвечал Рибопьер.
– Ей пятьдесят восемь. Отнюдь не молодые годы, – сказал Рибас.
– А вот ты это ей и скажи, – смеялся Рибопьер.
Попов дружески улыбнулся, покрутил лысоватой головой и напомнил:
– Объявляйте ставки, господа. Но предварительно в карты не смотреть.
В это время пришел начальник интендантского управления барон Бюлер, сразу включился в игру – правила это дозволяли – и сказал:
– Что только не напридумывают! Пошел слух, что светлейший хочет отделить свои края от России, сделаться таврндским царем и завести себе там гарем!
– Открываем карты, господа! – намеренно пресекал опасный разговор Базиль, но когда снова заговорили о Потемкине и императрице, объявил перерыв в игре, сложил с себя обязанности банкомета и сказал:
– Пусть лучше-ка Осип Михайлович расскажет, как он в карты у Зорича играл.
Зорич, бывший фаворит императрицы, был теперь владетельным царьком в Шклове, где держал три театра, собственный кадетский корпус на четыреста воспитанников и основал единственную в мире Академию картежной игры. В Академии преподавали лучшие знатоки Европы, профессора своего дела. О, тут играли и в «триумф», и в «лабет», и «откуп», и «кюльбас», «брускем-биль», и «брискан», и в «кумушку», и в «гок», и в «пок». Зорич был азартен и крайне самоолюбив, но никакой проигрыш не мог пошатнуть его несметных богатств. Впрочем, шкловский Мидас делал ставки сообразно капиталам своих партнеров.
– У меня правило, господа, – сказал Рибас в ответ на предложение Базиля. – В игре не совмещать два греха: вино и карты. Азарт требует ясной головы, иначе демоны азарта могут наслать на тебя безумие. В тот вечер, когда я был в выигрыше, Зорич сел играть против меня и вдруг поставил сто тысяч. Я сказал ему, что таких денег не имею и играть не могу. Тогда он, господа, взял и прировнял мои десять тысяч к своим ста. Я не соглашался, но он настаивал. Что ж, его самонадеянность и заносчивость меня задели. Стали играть. Но каковы бывают причуды Фортуны! У меня от моих тысяч оставалось две сотни, но на них я выигрывал его девяносто пять! Потом все менялось – я снова оставался почти ни с чем, а потом снова выигрывал.
– Колоду надо было поменять, – сказал Рибопьер.
– Меняли, и не раз. И тасовали щедро. Меняли не только карты, но и игру. Пробовали и «фараон» и «макао», и «горки» – а результат один – никто не может выиграть! Меж нами договор был: кончить, когда я проиграю все десять тысяч, а он – все сто. И никак! Уж утро. Профессор Академии за соседним столом письмо в Париж пишет о таком небывалом случае, а нас Фортуна продолжает за нос водить.
– Чем же кончилось? – спросил барон Бюлер.
– Я предложил играть в «пикет».
– И что же?
Рибас улыбнулся, развел руками и ничего не сказал.
– Выиграл, – ответил за него Базиль. – Но Зорич правилу Осипа Михайловича не следовал: усердно смешивал карты с вином. Дело под утро, а «пикет», сами знаете, требует внимания большого. А какая уж тут сосредоточенность, если Зорич носом клевал.
– Надо было выспаться, а вечером снова начать, – сказал Рибопьер.
– Это против договора, – отмахнулся Бюлер. – Так не играют.
– Мы разошлись, – сказал Рибас. – Но я, господа, подумал, что благородно будет и мне приравнять сто тысяч Зорича к моим десяти. Значит, я выиграл у него десять тысяч, а не сто. И девяносто тысяч я ему с лакеем отослал.
– Зря, – сказал Бюлер. – Он миллионер. Что ему сто тысяч?
– Миллионер, а скуповат, – сказал Базиль. – Девяносто тысяч принял, но велел сказать, что выполнит любое желание Осипа Михайловича. – Базиль рассмеялся. – И пришлось выполнить на посмешище всего Шкло-ва!
– Какового же было желание? – спросил Рибопьер.
– Зорич у себя завел такой порядок, – отвечал Попов. – С утра запрягают тридцать экипажей, и они разъезжают по Шклову целый день только для того, чтобы любой дворянин мог сесть и ехать куда ему угодно. Во г Осип Михайлович и пожелал, чтобы одного коня в этих экипажах назвали Семеном!
Офицеры расхохотались: Зорича звали Семеном.
– С тех пор, кто в Шклов ни заезжает, требует экипаж с Семеном, – смеялся Базиль. – А если конь на конюшне, то ждут: вот Зорича запрягут, и поедем!
Утром Рибас уезжал в Новоселицу. Возле полковничьей кареты его поджидал адъютант, но Попов отозвал Рибаса в сторону и тихо сказал:
– Что касается ваших вопросов: почему императрица зимой выехала из Царского, объясню. Предполагалась срочная встреча с императором Иосифом. А теперь дела задержали его в Вене. Говорю вам потому, что знаю, как вы извелись в Новоселице в ожидании стоящих дел.
Надежно схваченные льдом Ворсклу и Орель карета Рибаса легко миновала по санному пути, не выезжая на ветхие мосты. Полковник смотрел на них с тревогой: вести полк в Кременчуг придется в апреле, когда льда, верно, уж не будет. Выдержат ли мосты до тысячи всадников с обозом? В Новомосковске на реке Кильчени решили заночевать. Еще недавно Новомосковск назывался Екатеринославом, но из-за гиблости места Екатеринослав перевели на правый берег Днепра, а хиреющий Новомосковск встретил путников большим шумом на площади. Слышались крики, надсадная ругань. Рибас послал адъютанта узнать: в чем там дело, и тот скоро вернулся, смеясь:
– Вербовщик везет полсотни молодых баб в Крым. Там за каждую ему обещали по пять рублей. Но здешние холостые украинцы заплатили вербовщику Шмулю Ильевичу по шесть рублей и начали выбирать себе будущих хозяек. И ничего не выбрали. Потребовали деньги назад. А Ильевич вернул им по пять рублей. Рубль, говорит, за просмотр. Вот и стали его бить. А он кричит: за осмотр девок да еще с битьем – это по два рубля с вас!
Посмеялись. К ним подъехал на открытых санках один из купцов Фалеевых – Михаил и пригласил ночевать у него. За обильным столом с французской померанцевой водкой, неисповедимыми путями оказавшейся в заснеженных краях, Рибас сделал выговор приказчикам Фалеева:
– Красных кож обещали. А все не везут.
– Перепорю всех, – сказал Фалеев. Тонким лицом он походил на отца, которого Потемкин, к неудовольствию дворян, сделал премьер-майором и правой рукой в торговых делах. У Фалеевых были и поместья, и земли, и водяные мельницы, и заводы, да еще в придачу торговая компания «Жамес и Сиднев», владеющая судами в Крыму. Впрочем, англичанина Жамеса и тульского купца Сиднева Фалеевы оставили только в названии компании, а доходное дело вели сами.
Рибасу хотелось привести мариупольцев на встречу Екатерины в портупеях, перевязях, подсумочных и епанечных ремнях красной кожи, а не черной, как у прочих. Но после застолья в жарко натопленных покоях он теперь думал не об этой романтической затее, а о том, что ему сказал Попов перед отъездом. Было очевидным: присоединение Крыма к России турки не простят. Подготовка к войне вдвойне очевидна. И если при этом императрица, забыв о хворобах, едет на встречу с австрийским императором, значит, нужны срочные переговоры и союз в предстоящей войне.
За эти годы ссора с женой из-за опубликованной переписки с Дювалем потеряла остроту, их отношения восстановились разлукой и письмами. В них, и в письмах Бецкого легко читалось, что теперешний вершитель русской политики, дунайский знакомец Рибаса Александр Безбородко холоден ко всему английскому. За этим угадывалось: Англия не только толкает Порту к нападению, но и, верно, продает ей медные пушки и новые корабли. Людовик XVI был занят внутренними проблемами, от которых лишь морщился, а со всей страстью предавался только двум родам государственной деятельности: охоте и слесарному делу. Последнее он обожал. Если день проходил без охоты и слесарни, он записывал в своем дневнике: «Ничего».
В прошлом году, когда Рибас играл у Зорича, умер в начале марта Фридрих Великий. В Екатеринославских полках заговорили о том, что новый прусский король Фридрих-Вильгельм немедленно начал интриговать в Константинополе с аглийскими целями: столкнуть Порту и Россию, пока у последней нет союзников. Екатерина теперь не зря спешила на юг. Но еще поговаривали, что Фридрих-Вильгельм обещал султану втравить в будущую войну и шведов. А для этого были основания. Густав II еще со времен своего магдебургского падения с лошади не унял обид, претензий и великого самомнения. Слова Екатерины, что Александр Македонский не падал по своей оплошности с коня, наверняка достигли ушей мнительного Густава.
Об одном Рибас мог только догадываться: каковы амбиции во всей этой политической талии его родного Неаполя? Увы, Дон Михаил, глава неаполитанского рода Рибасов, умер. Известие о его смерти достигло Джузеппе спустя полгода. Горечь утраты разделить было не с кем. Виктор Сулин жил в Севастополе. Рибас написал о смерти отца Эммануилу – брат к этому времени стал капитаном и стоял с полком в Крыму под Керчью. Младшие братья готовились к военной карьере в Неаполе и писали редко.
С тех пор, как Рибас получил из Королевства Обеих Сицилии последнее письмо от Андрея Разумовского, о политической жизни Неаполя вестей не было. Недаром граф Андрей беспокоился, что королева Мария-Каролина неосторожна с его письмами: через придворную даму ©ни попали к испанскому послу, разразился скандал, и Екатерина перевела графа Андрея в Венецию. Послом в Неаполе стал полусумасшедший меломан Павел Скавронский. Отец его был душевнобольным. Умерев, оставил баснословные богатства, и сын женился на племяннице Потемкина, жил заграницей, музицировал, сочинял ералаши, пока не дозрел до дипломатической должности. Но и в своем посольском доме продолжал говорить с гостями речитативом.
За эти годы умер Дидро. Умер, как писала Настя, после весьма умеренного обеда в новой квартире, которую ему через Гримма наняла Екатерина. Свою новую обитель в отеле «Безон» он величал дворцом, но прожил в нем всего две недели. Императрица передала его вдове тысячу ливров, что составляло пенсию на пять лет вперед.
Солнечная оттепель разбудила полковника утром. Молодой Фалеев, прощаясь, поставил в карету презент – корзину с французской померанцевой и обещал проследить за доставкой кож. До Новоселицы путь был недолог, но Рибас уж не думал ни о предстоящих будущих заботах, ни о делах дипломатов. Теперь он с удовольствием представлял, как примет рапорт дежурного офицера, зайдет к себе, переоденется и отправится в дом полкового капельмейстера, где с нетерпением ждала его прелестная Айя.
Встреча с ней произошла два года назад при стечении самых разных обстоятельств. Приехав в Кременчуг по делам полка, Рибас встретил там Марка Войновича, подивился появившейся у капитана степенности, важности. Марк Иванович говорил со значением:
– Я командую эскадрой в Севастополе, а все приходится просить. Хлопотал об отводе мне земли в Крыму.
– Отказали?
– Нет. Но стоило мне попросить, Потемкин ругался, что Крым разворовали. Николай Мордвинов шесть тысяч десятин получил на Южном берегу. Я просил вдвое меньше. А Попов отхватил себе тридцать тысяч десятин. Даже юнгфера Пересухина у нас земли имеет.
Услыхав о Мордвине, вспомнив его флорентийскую мадонну-англичанку, Рибас спросил:
– А что Мордвинов? Женился? Где он?
– Назначен старшим чином Черноморского адмиралтейства, – сумрачно отвечал граф. – Пребывает в Херсоне. Женился, но жену с собой, кажется, не привез.
После присоединения Крыма к России татарам была обещана неприкосновеность имущества и владений. Но многих склоняли к отъезду мурзы и турецкие посулы, и татары бросали дома, виноградники, сады и уезжали в Турцию. Бывшие ханские земли и большая часть степного Крыма оказались свободны. И, когда Рибас говорил об этом с Войновичем, услыхал знакомый голос:
– И вы Крымским собственником хотите стать, Джузеппе?
Это был Виктор Сулин. Он ничуть не изменился, восторгался Тавридой и советовал Рибасу:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82