Павел ненавидит Орловых и боится их, а Орловы теперь в немилости – что из этого следует? Если учесть, что сам канцлер Никита Панин и его брат генерал Петр – наставники и друзья Павла, то… что из этого следует? Только одно: путь к престолу для Павла открыт именно сейчас. Есть только одна помеха – мать. Если учесть… Если предположить…
Он водрузил на голову бумажный колпак, постель была холодна… Надо сказать Виктору… Если учесть…
Казалось, он спал минуту, но когда поднял голову, мартовский золотой денек светил в окна. Эконом топтался у дверей, сообщил, что хозяин не ночевал, а сообщив, не уходил, продолжая топтаться, смотрел в пространство и сообщал пространству: что ни день велики расходы на веселые сборища, двадцать ведер французского вина на пятьдесят рублей месяц назад куплено, а его уж нет. И нет, чтобы на соседнем Андреевском рынке покупать сыр голландский по шесть рублей пуд – вместо этого посылают на Невский за пармезаном, а он вдвое дороже. Лапшу сами делать можем, а все одно покупаем итальянскую по рублю фунт. А на той неделе за пять фунтов индийских птичьих гнезд двадцать рублей не пожалели. В доме коффе на год припасено, ан нет – подавай чай, а он в пять раз дороже коффе…
Джузеппе весело спросил кофе, велел седлать лифляндского трехлетка и спустя получас выехал со двора верхом без определенной цели. «Ах, поскакать бы сейчас вместе с Анастази вглубь острова, обогнуть церковь Благовещенья, смеяться и говорить, говорить…» У церкви он не увидел ни души, на тропке к Галерной газани среди кустов и редкого леса спугнул зайца. «Впереди весна, а я все еще осматриваюсь в Петербурге, – думал он. – Дел здесь никаких да и никто не предлагает дел. Судя по всему, Виктор живет не по средствам. Впрочем, здесь все живут не по средствам и не берут это в расчет».
Он повернул к Неве, на рысях достиг Псковского подворья, поскакал по берегу, минуя винные магазейны… Со льда Невы поспешно убирали Исакиевский мост – скоро ледоход. Возле кадетского корпуса, куда, быть может в неурочный час примчался генерал Бецкий, Джузеппе резко остановил лошадь: дело было найдено. Да, именно так – он осчасливит Петербург вторым мостом, но не наплавным, а постоянным! С инженерными расчетами придется повозиться, но игра стоила свеч. Минуя церковь Святой Екатерины, он мысленно помолился, хотя церковь числилась лютеранской, но ее название подсказывало: «Свой мост я посвящу ей и назову именем Екатерины».
Виктор к этому времени вернулся, пил в кабинете чайный деготь, а Джузеппе, как все влюбленные, выложил ему все вперемежку и сразу: без Виктора не было бы этого утра, Анастази прекрасна, восхитительна, он Раб Виктора, а Екатерининский мост – дело решенное.
Затем, устыдившись своего эгоизма, спросил:
– Как вы нашли компаньонку Анастази – юную Глори?
– Глори? – Переспросил Виктор и рассмеялся: – А! Глафиру Алымову. Приходится лишь сожалеть, что я так бесконечно стар для нее.
– Да она в вас влюблена!
– Может быть.
– Тогда оставьте чай, Витторио. Выпьем французского и вы расскажете мне, умоляю, о моей богине.
– Об Анастасии Ивановне? Хорошо, – отвечал Виктор. – Должен вам сразу сказать: крепитесь. Ибо ваша прекрасная богиня Настя Соколова – приемная дочь Бецкого.
Нева вскрылась пятого апреля, а пятнадцатого Рибас скакал по вновь наведенному мосту с Кадетской набережной к Адмиралтейству, делал частые остановки, бросал в воду щепки и высчитывал скорость течения воды. Наплавной Исакиевский мост был практичен, стоял на двадцати плашкотах и, по наблюдениям Рибаса, держал до шестнадцати тяжелейших подвод с камнем. За два часа его можно было развести весь, но уходило пять-шесть дней, чтобы поставить вновь. Все эти сведения новоявленный мостостроитель черпал в разговорах с мостовыми будочниками, с которыми изъяснялся, подготовив заранее вопросы на русском и медные деньги. Содержание моста обходилось до двадцати тысяч в год, и при царице Елизавете взымались мостовые деньги: копейка с пешего, две копейки с конного, пять с кареты. Но как только Екатерина, тогда еще великая княжна, родила сына Павла, мостовые сборы отменили в честь рождения цесаревича.
Мостостроительные затеи неаполитанца переплетались с новостями: Павла Петровича, вместо приобщения к государственным делам, решили женить, и добрый друг канцлера Никиты Панина датский посланник Ассебург подыскивал ему в Европе невесту. Но вдруг и мост, и эхо дворцовых слухов – все отошло для Рибаса на второй план. Негоциант Бертолотти из овощной лавки «Болонья» сообщил, что у него брали итальянские сыры для графа Сограмозо – посланника древнего мальтийского ордена святого Иоанна Иерусалимского, прибывшего в Петербург через Вену и Берлин.
– Клянусь, – говорил Бертолотти, – тот, кто заказывал сыры, по выговору был неаполитанец.
Затем – вот случай! – все сложилось неожиданно удачно: Виктор, устроивший эконому сцену относительно состояния своих фраков, объявил Рибасу, что от имени масонов – астрейцев он едет пригласить рыцаря Сограмозо в ложу петербургской «Астреи».
– Вы – масон? – удивился Джузеппе.
– А откуда бы я знал все и вся? – пожал плечами Виктор.
– Вы не откажете мне, если я буду сопровождать вас в качестве молчаливого адъютанта и слуги? – спросил Рибас.
Они приехали к Сограмозо, и молчаливый адъютант выступил в роли переводчика: Виктор, якобы, плохо говорил по-итальянски, Сограмозо долго излагал историю своего ордена, основанного в 1113 году, когда рыцари устроили госпиталь для паломников в святые Палестины.
– Я привез вашей императрице письмо от гроссмейстера ордена – говорил Сограмозо. – Мы готовы вместе с Россией решать польский вопрос.
– Но почему именно польский? – спросил Рибас.
– Мы хотим основать там наш приорат.
Среди присутствующих неаполитанцев не было. Вечером Виктор рассказывал о собрании в масонской ложе:
– Он говорил, что Россия богата всем, а орден Иоанна нищ, но богат духом. И нет сомнения: будущее России и Мальты – это общее будущее.
То же самое граф Сограмозо говорил и наследнику Павлу, юношеское воображение которого пленили обыденный рыцарский плащ с восьмиконечным голубым крестом на спине и романтическая формула речей. Екатерина передала мальтийцам богатейший в Польше майорат князей Острожских. Сограмозо уведомил об успехе миссии бывшего наместника мальтийцев в России маркиза Кавалькабо, еще раз встретился с Виктором и его адъютантом и отбыл в Польшу с охранными письмами Екатерины.
– Когда граф был в ложе, с ним был итальянец, – вспоминал Виктор. – Кажется, его звали Калуччи.
– Карлуччи?! – воскликнул Джузеппе. – Небольшого роста, суетливый, кричит невпопад…
– Роста небольшого, это да. Но об остальном не скажу с уверенностью.
«Карлуччи! Неужели тот самый капитан, который был при моей последней стычке с Диего Ризелли? Видел ли он меня?»…
– Вам нужно непременно вступить в ложу «Астреи», – говорил Рибасу Виктор. – Правда, раньше наша массония была попроще: с вечера заседали, а потом до утра пили. А теперь у нас все, как у англичан: капли в рот не берем.
Что оставалось делать? К Бецкому он решил явиться с готовой идеей моста через Неву и переводами трудов Гальяни на французский. Виктор советовал ставить мост от Зимнего дворца к Петровской крепости, чтобы избавить Екатерину от необходимости преодолевать Неву на гребных катерах. Рибас нанял лодку-рябик и отправился осматривать берега. У Зимнего дворца воды Невы уже плескались о гранитные набережные. За их строительством, конечно же, смотрел Бецкий. А вот и его дом, мимо которого бегут вызлащенные кареты к Летнему саду, откуда доносилась громоподобная музыка.
Рибас оставил своих гребцов на берегу и поднялся на набережную, где в толпе мещан узнал, что в Летнем, сегодня хозяйничают юные выпускницы Смольного монастыря: танцуют, показывают живые картинки, представляют французскую комедию и всем желающим дают объяснения о скульптурах, будь-то «Вакх и Меркурий» или «Венера спящая». А играет в саду великий оркестр роговой музыки Григория Орлова.
О том, чтобы посетить праздник смолянок, речь идти не могла: высокие сапоги Джузеппе были в грязи, и он было решил спуститься к своим гребцам, но из проезжавшей мимо открытой кареты послышался звонкий смех, он оглянулся – карета остановилась. Анастази стояла в ней, повернувшись к Рибасу.
– Уж не топиться вы собрались, мой кавалер? – весело спросила она, и он сразу ощутил, что Анастази рада встрече и ответил в тон:
– Когда Парис подолгу не видит Елену, его все время тянет к воде.
– Неужели так велики препятствия, чтобы не видеть Елены?
Рибас подошел ближе, жестом указал на Неву:
– Он живет на Васильевском. Река их разъединяет. Поэтому он решил строить мост и сейчас выбирает место для него.
– Так молод и так предприимчив. Браво, – сказала она. – Но вы не шутите?
– Второй месяц занимаюсь этим мостом.
– Тогда вам нужно непременно повидаться с Иваном Ивановичем Бецким. Он заведует императорскими строениями.
– Я не представлен ему.
– Нет ничего проще. Я поговорю с ним и вас известят.
Она сделала знак кучеру, улыбнулась, опустилась на сиденье и карета умчалась.
Кирьяков и Виктор шестого июня, в день рождения Рибаса, устроили «скромный ужин с марцифановыми и печерскими пирогами». Петруччо, осознав влюбленность Джузеппе в воспитанницу Бецкого, сказал коротко:
– Женись. Горя не будешь знать.
– Да, – подтвердил Виктор. – Когда богини начинают покровительствовать в делах, на них женятся.
– Я не думал об этом.
– У вас все впереди, – заверил Виктор. – Конечно, партия отличная. Анастасия Ивановна – любимая камер-фрау императрицы. Образована, умна. Каждый день при дворе. Присовокупим к этому влияние Бецкого. Да, весьма скоро вы не будете нуждаться в моих услугах.
– Я обременяю вас, но я обязан вам всем.
Виктор грустно покачал головой:
– Вот вам пророчество: вы женитесь, и все будут говорить, что вы женились на деньгах. Бецкий обеспечит вам карьеру. Вы станете сибаритом, ленивым барином, для которого пустяки имеют вселенское значение, а великие дела вызывают раздражение. Вспомните тогда этот разговор. Я почему-то думал, что вы созданы господом совсем для другого.
Сомнения Виктора Рибас беспечно отнес к чувству ревности: Сулин привык заботливо опекать неофита, а тот уже выходил на собственную стезю. Однако перед визитом к Бецкому Виктор придирчиво осмотрел экипировку Джузеппе, отверг фрак, настоял на легком голубом полукафтане, выбрал парик и пудру под вздохи эконома, что пудра нынче дороже лошадей.
В покрытой коричневым английским лаком коляске визитер отправился привычным путем из шестой линии мимо церквей, рынка, канатной фабрики к Неве. Кучер, в подаренной круглой итальянской шляпе, гордо посматривал на квасников, торговцев гречневиками, которых по дороге попалось необычно много. Любопытствующие расходились с берегов после необычного зрелища: десятка два верблюдов, впряженных в бечеву, протащили по Неве недостроенный корабль.
Миновали Исакиевский мост, обогнули Адмиралтейство и выехали на площадь, где стоял Гром-камень. На Большой Исакиевской Рибас заехал на почтовый двор – писем из Неаполя не оказалось. Зимний дворец был тих и пуст – двор недавно снялся в Царское. Коляска весело летела по Миллионной до Царицына луга, где у Лебяжьей канавки стоял дом в два высоких этажа и один низкий с двумя башенками по углам. Джузеппе, прихватив с собой книги, вошел в первый этаж, где его встретил сонный слуга, а две девицы, выбежав из одних дверей, смеясь, скрылись в других. Джузеппе ничего не успел сказать слуге, как по лестнице сошел человек средних лет в синем кафтане.
– Иосиф де Рибас? – осведомился он.
– Да.
Синекафтанный вдруг заулыбался и с трудом выговорил по-итальянски:
– О, как давно я не встречался с вами! Я – Хозицкий. Секретарь. Марк Антонович.
– Весьма приятно, – с недоумением отвечал визитер.
– Мне всегда было приятно. Особенно вчера. Я получил письмо из Москвы, – продолжал странную абракадабру секретарь, приглашая жестом следовать за собой. Они поднимались по парадной лестнице. На втором этаже через раскрытые двери зала и кабинета сновали слуги, шла уборка помещений.
– Идемте, – сказал секретарь по-итальянски и добавил многозначительно:
– Иван Иванович висит в саду.
«Прекрасно. Сейчас мы посмотрим, как он висит. Но что все это значит?»
– Он сегодня давно там, – продолжал Марк Антонович. – У него родилось много желтых детей.
Нет, секретарь был серьезен и на сумасшедшего не похож. Они прошли анфиладу комнат, куда-то поднялись по скрипучей лестнице и вдруг послышался визгливый с хрипотцой голосок: «Жан! Я вас обожаю, Жан!»
Это было сказано по-французски. «Куда он ведет меня и свидетелем какой сцены мы сейчас станем?»… Но секретарь растворил последнюю дверь и они оказались в саду-оранжерее. Спиной к ним стоял человек в таком широком маслянистого зеленого шелка шлафроке, что в нем поместились бы еще и Джузеппе, и секретарь.
– Иван Иванович, у нас гость, – сказал Марк Антонович.
Бецкий повернулся. Высокий лоб, серо-голубые спокойные глаза, усталое, но для его лет моложавое лицо, капризные губы, парик без кошелька… Рибас поклонился. В ответ тень улыбки и быстрый французский говорок:
– Очень рад, как поживаете, с чем хорошим к нам пожаловали?
На какой вопрос отвечать в первую очередь? Но ответить ему не дали:
– Взгляните, какая прелесть…
На столе стояла корзинка, в которой копошилось десятка два цыплят. «Желтые дети» – вспомнились слова секретаря.
– А вот и кувез!
Кувезом – наседкой оказался большой ящик с фитильной лампой для обогрева.
– Любопытная новинка, – сказал Бецкий. – Эта наседка способна родить столько, сколько положишь в нее яиц. Как вам это нравится?
– Превосходно, – неопределенно ответил Рибас.
– Появились на свет сегодня, к вашему приходу. Как вы нашли Алешу?
– Алешу?…
– Кажется, вы перевозили его из Лейпцига в Италию.
Вот оно что!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82