– Не дай бог с ним что-то случится и отдаст он своему аллаху душу, что тогда? Война остановится, господа, пока Диван будет искать нового султана. Нет, пусть он будет здоров.
Подумали, согласились, выпили. К Рибасу подошел лейтенант, которого он не сразу узнал, но тот сам напомнил о себе:
– Мы изволили видеться в море на судне «Лазарь», когда адмирал Арф опрометчиво накричал на Орлова.
– Да! До сих пор вспоминаю ваш рассказ о русских Робинзонах, Григорио.
– Вы едете на Дунай? – спросил Григорий Кушелев.
– Но там, говорят, не предвидится ничего стоящего.
– Кажется, это так. Я остаюсь в Кронштадте. Ваша служба определилась?
Рибасу нечего было ответить, но тут как раз на хорах оркестр начал изысканный менуэт, и все поспешили в бальную залу, где балюстрада деревьев отделяла танцующих от наблюдавших за танцами. Лев Нарышкин открыл бал в паре с рыжеволосой красавицей. Изображая бога Пана, он притворно хромал, да к тому же на одной его ноге был сапог, а на другой туфель с громадной серебряной пряжкой. Джузеппе пригласил даму, прическа которой напоминала собор, увитый плющом. На все комплименты кавалера она отвечала однообразным «мерси», а танцевала довольно неуклюже. После танца Рибас поспешил к Виктору с вопросом:
– На этом балу все дамы будут танцевать спотыкаясь, как во сне?
– Вам не повезло, – отвечал Виктор. – Но когда будете приглашать кого-нибудь, обращайте внимание на прическу. Чем она будет скромнее, тем дама будет танцевать изящнее.
Джузеппе последовал совету – все оказалось именно так.
– В чем же тут дело? – спросил он у друга. Виктор ответил хмуро:
– Спросите у вашей следующей партнерши.
– Почему вы не танцуете?
Виктор рассеянно посмотрел на Рибаса и сказал:
– Я могу уехать раньше. Вы доберетесь на извозчике?
– Да. Конечно.
Расспрашивать Виктора о его хандре он не стал: и так все было понятно. Влюбленный во фрейлину императрицы, княжну, которую он романтично именовал княжной С, Виктор искал ее на балу, но не находил. Экосез Джузеппе пропустил, разделив одиночество друга. Дама, открывавшая с Нарышкиным бал, танцевала с юным, но не очень поворотливым морским офицером. Огонь бриллиантов в ее рыжих волосах невольно манил взор неаполитанца, и к тому же Рибас оценил легкость ее движений, даже озорство, которое заключалось в том, что она исполняла фигуры с неохотной тщательностью и капризно посматривала на неумолкающего флотского кавалера. Чтобы скрыть свою заинтересованность, Рибас спросил у Виктора о ее партнере.
– Это Николай Мордвинов, – отвечал Виктор. – Знаменит тем, что он сам себе адъютант.
– Как это может быть?
– Получил мичмана и сделался флигель-адъютантом у собственного отца. Правда, он еще командует придворной яхтой «Счастье», на которой имел несчастье прокатиться наследник Павел и вылететь за борт.
– Ваши сведения не точны, – сказал оказавшийся рядом Григорий Кушелев. – Сам себе адъютант пошел на повышение и назначен генерал-адъютантом к адмиралу Ноульсу.
– Превосходно, – хмурясь отвечал Виктор. – Теперь Мордвинов выкупает и адмирала.
«Коти-льон!» – возвестил на весь зал хохочущий Нарышкин, и Джузеппе поспешил, чтобы пригласить рыжеволосую незнакомку, но теперь осуществить намерение было не так-то легко, потому что шталмейстер добавил: «С играми!», и в центре зала слуги поставили стулья, на которые сели дамы. Оркестр на хорах играл, но, чтобы пригласить кого-либо на танец, требовалось преодолеть некоторые препятствия. Как объяснил неофиту Виктор, хозяйка игры держала на платке предметы, принадлежащие дамам: булавки, заколки, колечки. Нужно было взять один из предметов и угадать кому он принадлежит. Долгоруков угадал сразу, и со словами: «Лихую борзую ни одна лиса не проведет» повел танцевать даму в голубом. Петр Пален ошибся, и ему велели стать на колени и отбить десять поклонов, которые весело отсчитывал весь зал. Ошибся Григорий Кушелев, ему вручили щипцы для нагара со свечей и приказали с их помощью выпить чарку водки. Ошибся Леонтий Бенигсен, и ему вменили в обязанность танцевать котильон с тяжелым креслом.
Когда Джузеппе решился попытать счастья, игра переменилась: теперь нужно было разгадать жесты дам, пантомиму, мимику лица. Рыжеволосая очаровательница вытянула руку, потом согнула ее в локте, прижала к сердцу и замахала обеими руками, как будто призывала к себе кого-то. И тотчас Николай Мордвинов, генеральс-адъютант, опустился перед ней на одно колено и сказал:
– Вы звали рыцаря – он у ваших ног.
Юная соседка рыжеволосой захлопала в ладоши:
– Нет, не угадал! Дайте ему веер – пусть обмахивает дам!
В следующем претенденте Рибас с удивлением узнал графа Андрея Разумовского. О его возвращении в Петербург он не слыхал.
– Я отвечу вам жестом, – сказал граф Андрей и, как герой-любовник на сцене, раскрыл объятья.
– Но что это означает? – спросила рыжеволосая хмурясь.
– «Я в пустыню удаляюсь от прекрасных здешних, мест», – пропел граф.
– Не верно! – воскликнула хорошенькая соседка рыжеволосой. – Пойте этот романс дальше!
Граф Андрей пел, и пел превосходно. Ему аплодировали. Рибас решился, вышел к дамам и сначала продекламировал на латыни, а потом перевел на французский:
– Артемида, чье сердце устало на долгой охоте, просит лань и медведицу полог шатра распахнуть!..
– Да, но почему лань и медведицу? – спросила одна из дам.
– Но они сопровождают Артемиду повсюду, – отвечал Джузеппе.
– Котильон ваш, – сказала рыжеволосая, вставая. – Правда, мой жест означал всего лишь: здесь так душно, прикажите слугам открыть окна.
Присутствующие зашумели: ответ был так точен и поэтичен, что дама должна была выполнить какое-нибудь желание Джузеппе.
– Сейчас у меня нет желаний, кроме котильона, – сказал он. – Но я подумаю.
Вблизи ее волосы были темнее, отливали старинной бронзой, бриллианты на золоченных нитках покачивались в такт музыки.
– Берегитесь, – сказала она. – Артемида превратила Актеона в оленя.
– Причина. Тут важна причина ее поступка, – сказал Джузеппе.
– Он оспорил ее мастерство в охоте.
– Нет. Он увидел ее купающейся.
Она пристально посмотрела на Джузеппе:
– Артемида убила Ориона за то, что он оскорбил ее.
– Нет, только за то, что его полюбила другая.
– Кто вы, знаток мифов?
– Иосиф Паскуале Доминик де Рибас, неаполитанец, к вашим услугам. В Италии меня называют Джузеппе. В Испании – Хозе. Не знаю, как меня стали бы называть в Шотландии, куда я ехал к родственникам, но случайно оказался здесь, чтобы вы дали мне имя.
– Будьте Иосифом.
– Почему?
– Вам не повредит, если вы станете прекрасным.
– Если мои усилия окупятся, я готов на этот тяжкий труд.
– Тогда прекрасным вам не стать никогда.
– Отчего же?
– Тяжкий труд портит лицо.
«Ничего не скажешь – у нее отточенный язычок. Она не только хороша, но быстра умом. У нее миниатюрная фигурка, а переливающееся темно-зеленое платье, расшитое белыми кувшинками, говорит о вкусе. Может быть, только черные зрачки слегка раскосых глаз чересчур остры, как и ее язычок, но она чертовски обольстительна…» Он внимательно присмотрелся к выражению ее лица и как-то сразу понял, что она читает его мысли и довольна произведенным впечатлением. Рибас, нареченный Иосифом, решил продолжить начатый разговор:
– Но тяжкие труды, когда они в удовольствие, преображают и в лучшую сторону.
– Истинный труд требует самоотречения, – парировала она.
– Самоотречение – христианская добродетель, – напомнил он.
– И вы найдете в нем удовольствие?
– Пока я с удовольствием констатирую, что аскетизм вы не жалуете, – сказал, улыбнувшись, Рибас.
– Да, но не как Монтень.
– Мишель Монтень призывал жить согласно природе.
– Природе и разуму, – уточнила она.
«Умна, легка в танце, естественна… Мне выпала удача танцевать с богиней», – восхищался в мыслях счастливый Иосиф. Но котильон кончился.
– Проводите меня к моей компаньонке, – попросила богиня.
– К какой именно?
– Глори, – отвечал богиня, чему-то улыбнувшись. – Она сидела рядом со мной.
Но когда они подходили к Глори, Рибас увидел, что с ней говорит Виктор, и задержал свою даму.
– По-моему, мы можем помешать Глори.
– Да, – согласилась богиня. – Пусть поговорит. Ей всего шестнадцать, она воспитанница Смольного. Присутствуя так поздно на этом балу, нарушает все правила благочинных учениц.
– Если вы покровительствуете ей, у нее все будет в порядке. Меня огорчает только одно: я не знаю вашего имени.
– В наше время – это святотатство. Меня зовут Анастази, Настя, Анастасия, Бэби и Биби.
– Я выбираю первое имя. Кто вы, Анастази?
– Сегодня? – она спросила серьезно.
Он подумал и сказал:
– Если было вчера и будет завтра, то ограничимся сегодняшним вечером.
– Сегодня я черкешенка.
– Прекрасно. Но как мне расценить это?
– Отправляйтесь на Азов, откуда я родом, там живут черкесы, я – их княжна.
– Кем же вы были вчера?
– Монахиней из Вены.
– А позавчера?
– Парижской актрисой.
– Кем вы будете завтра?
– Десятой и младшей дочерью бедного петербургского художника.
– Вашему воображению нельзя завидовать – оно совершенно, – проговорил восхищенный неаполитанец.
– Виктор – ваш друг? – спросила Анастази, поглядывая в сторону Глори.
– Смею надеяться, да. Мы вместе приехали из Италии.
– Я заметила, он очень меланхоличен.
– Вы наблюдательны. Впрочем, «Анатомия меланхолии» наверняка вам известна.
– В свое время я была без ума от Бертона. Правда, его сравнение жизни с театром не назовешь оригинальным. Но он пошел дальше, когда заявил, что в этом спектакле жизни участвуют одни безумцы, а движет ими вселенская глупость.
– Но прав ли он, что укрылся от вселенского зла и фанатизма только в меланхолии? – спросил Рибас. – На мой взгляд, возможностей проявить свой ироничный скепсис гораздо больше.
– Ну что же, – сказала она благожелательно и серьезно, – и вы заинтересовали меня.
Подбежала сияющая Глори, Анастази объявила, что они не останутся на ужин и уезжают. Рибас проводил дам до кареты, помог подняться в нее, но спрашивать, как это было бы уместно в обычном флирте: когда же буду иметь счастье снова видеть вас, где, на каком балу – не стал, лишь поклонился, и тройка умчала богиню и ее компаньонку.
Ощущая легкое головокружение, Джузеппе вернулся в нарышкинский дом и отыскал графа Андрея к тому времени, когда гостей приглашали пожаловать к столу.
– Вам сегодня повезло больше, чем мне, – сказал неотразимый красавец-граф. – Мне пришлось петь, вам – танцевать.
– Зато, как я знаю, вам повезло в морских сражениях.
– Да, после вашего отъезда я командовал фрегатом и, между прочим, произведен в капитаны.
– Несчастные турки! – воскликнул Рибас. – Египетские берега и корсары Магриба наверняка пришли в смятение, узнав о вашем производстве.
– Не советую вам иронизировать, – в тон Джузеппе сказал юный граф Андрей. – Перед вами камер-юнкер ее величества.
– Искренне поздравляю. Но думаю, больше всего обрадовались этому назначению ваши кредиторы.
– Как бы не так, – отвечал граф, смеясь. – Я все равно живу в долг. – Потом он посерьезнел: – Где вы остановились в Петербурге?
– У Витторио.
– Это кстати. Хорошо, что я знаю, где вас сыскать в случае чего. Может быть, в скором времени мы окажемся полезными друг другу.
– Говорите сейчас. Вы же знаете – я всегда к вашим услугам.
– Сейчас еще не время, – многозначительно отвечал граф. – На днях я уезжаю в Гатчину готовить переезд туда цесаревича Павла. Мы с ним были дружны в детстве, я теперь – его доверенное лицо.
Многозначительность и последние слова юного графа заставили Рибаса задуматься, но у стола уже выстроилось человек двадцать слуг с блюдами и хозяин бала громогласно объявлял кушанья: «Змеи в собственном яде!.. Мухоморы под жабьими лапками!.. Мыши в лопухах!» Гости ахали, морщились, ужасались, но, конечно же, притворно, потому что змеи оказывались золотистыми угрями, мухоморы боровыми грибками, а блюда с земляными орехами, которые по-ученому назывались картофелем, дымились ароматным паром.
И после танцевали котильоны с играми. Состязались: кто оригинальнее искривит физиономию, и Джузеппе узнал, что и при дворе это состязание в моде, а матушка-императрица умела не только двигать ушами, но и обладал талантом шевелить лишь одним ухом. Столкнувшись в ломберной с Прокопием Демидовым, Рибас просто ахнул: лицо Прокопия Акинфовича оказалось исписанным углем ото лба до подбородка.
– Уговорились штрафы виста не мелом на доске писать, а на лице углем, – пояснил старичок и побежал к зеркалу свериться: верна ли запись?
Отъезд очаровательной Анастази сделал бал обычным, а шутки пресными, и Джузеппе тщетно искал Виктора, чтобы узнать о богине все, но тот, видимо, уехал не сказавшись, да и сам Джузеппе вскоре отправился на Васильевский, где эконом встретил его ворчанием, но Рибас не обратил на это внимание, ибо думал о графе Андрее.
От Виктора Рибас знал, что наследник Павел Петрович в прошлом году стал совершеннолетним, но его восемнадцатилетие ничем особенным отмечено не было, даже обычными производствами в чинах при дворе. Сам Павел Петрович сделался генерал-адмиралом – чин Алехо Орлова, но командовал наследник всего лишь кирасирским полком. Наставник Павла канцлер Никита Панин не уставал напоминать о давнем обещании императрицы: как только сын ее войдет в возраст, то начнут его приобщать к государственным делам. Поговаривали, а старо-вельможные дворяне и рассчитывали, что незаконно прикогтившая престол мать возьмет да и уступит место сыну – сыну убиенного царя Петра III, а, значит, наследнику, имеющему все права. Но… но кто же не знал при дворе, что наследника Павла Петровича следовало бы называть Павлом Сергеевичем, ибо имелись догадки, что родила его Екатерина от красавца из клана Салтыковых – Сергея.
Правда, Рибаса занимала не столько тайна рождения Павла, сколько многозначительность графа Андрея, подсказывающая одно: во дворце что-то происходит. Если учесть:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82