Ему не хотелось терять Джину, но и женатым человеком он себя совершенно не представлял. Жениться означало забыть о себе, взвалить на себя неимоверный груз ответственности. Прощай, беззаботная холостяцкая жизнь, прощайте, ипподромные лошадки! Но что же тогда остается? Работа да забота о семье? Забота и снова работа? Страшно даже подумать об этом. Фелипе гнал от себя мрачные мысли, твердил себе, что Джина слишком сильно любит его, чтобы бросить и выйти замуж за другого, но настроение ее перед круизом вовсе ему не нравилось…
– Соскучились, мальчики? – задорный голос Джины отвлек Фелипе.
– Еще немного, и вы опоздаете на самолет, – заметил рассудительный Херардо.
– Господи, я так волнуюсь! – Даниэла поцеловала Херардо в щеку. – Так волнуюсь, словно никогда никуда не ездила раньше.
– Скорее – в машину! – Херардо открыл дверцу и помог женщинам сесть в автомобиль.
– Поехали! – Фелипе усмехнулся. – Надеюсь, вы там не свалитесь за борт и не попадете на корм акулам…
– Это я надеюсь, что тебя тут не слопает какая-нибудь акула, – среагировала Джина.
Всю дорогу до аэропорта она не закрывала рта, расписывая приключения, ожидавшие ее и Даниэлу во время круиза. Фелипе, подумавший было намекнуть Джине перед отлетом, что по ее возвращении все у них пойдет иначе, в конце концов разозлился и отказался от этой мысли. В аэропорту они зарегистрировали билеты и узнав, что посадка начнется через час, пошли в зал ожидания. Волнение, которое с самого утра испытывала Даниэла, не только не прошло, но и еще больше усилилось. Она растерянно смотрела по сторонам, пытаясь сосредоточиться, но в результате только потеряла из виду своих спутников. Оглядываясь, она не заметила стоявших в проходе чемоданов и, споткнувшись об один из них, полетела на пол…
– Осторожнее! – какой-то мужчина наклонился и протянул ей руку, помогая подняться. – С вами все в порядке?
– Спасибо… Извините, я такая неловкая, – Даниэла оперлась на его руку и медленно поднялась. Ушибленное колено сильно болело. Даниэла хотела посмотреть, не порван ли чулок, но помогавший ей мужчина неожиданно чуть придержал ее руку. Она удивленно взглянула ему в лицо. Он, словно завороженный, смотрел на нее, не в силах оторвать взгляда, и она вдруг забыла о боли…
– Все в порядке! Не беспокойтесь! Подумаешь, споткнулся человек! – голос Джины, обращавшейся к любопытным, вывел ее из оцепенения.
Мужчина, поднявший Даниэлу, тоже опомнился и выпустил ее руку. Наклонившись, он подобрал с пола ее сумочку:
– Вот… возьмите…
– Спасибо…
– Эй, эй, эй… – Джина схватила Даниэлу под руку и отвела в сторону. – Смотри – опять не упади. Какой мужчина, а! Ей-Богу, мне тоже захотелось упасть…
– Джина!
– А что? Что такого? Ты заметила, как он на тебя глядел?
– Ради Бога, не выдумывай, – вздохнула Даниэла.
Подошли Херардо и Фелипе и увлекли их в кафе. Выходя из зала ожидания, Даниэла оглянулась. Незнакомец, помогший ей подняться, стоял возле красивой молодой женщины… Женщина что-то говорила ему, а он, будто не слыша ее, неотрывно смотрел на Даниэлу…
Глава 12
Моника наотрез отказалась ехать с Хуаном Антонио в аэропорт. Весь день накануне она ходила смурная, и он, сколько ни пытался, никак не мог поймать ее взгляд. Казалось бы, все было давно обговорено и улажено, но Хуан Антонио чувствовал – девочка затаила обиду. Ох, как не хотелось ему покидать ее в таком состоянии… Все оставшееся до отъезда время он пытался развеселить ее. Говорил, как хорошо ей будет у тети Сонии и какие замечательные сувениры он привезет ей с Карибских островов. Он обещал ни на минуту не забывать о дочери, но Моника не верила ему и упорно смотрела в сторону.
– Теплоход заходит на множество островов, и на каждом острове я буду покупать тебе подарок, – говорил он. – Неужели ты этого не хочешь?
– Хочу, – отвечала Моника.
– Так в чем же дело?
– Ни в чем.
– Моника, это не ответ! – Хуан Антонио сердился на дочь, но ругать ее не решался – он и так чувствовал себя виноватым. – Ты должна объяснить мне, почему ты расстроена!
– Потому что ты едешь с этой ведьмой!
– Иренэ – не ведьма!
– Ведьма!
– Но почему?! – Хуан Антонио и сам не замечал, что кричит на дочь. Он понимал, что разговор бесполезен, но остановиться не мог.
– Потому что я вижу! – кричала ему в ответ Моника.
– Но это же глупости.
После этих слов Моника еще больше замыкалась в себе и вообще отказывалась разговаривать с отцом. Какое-то время они и не разговаривали, но потом все начиналось сначала.
Хуана Антонио особенно раздражало то, что причиной их с Моникой недовольства друг другом была Иренэ. Не столь высоко он ставил эту женщину, чтобы ссориться из-за нее с дочерью, которую любил до самозабвения. Конечно, он привык к Иренэ и в какой-то степени был благодарен ей за те приятные моменты, что она ему подарила, но в глубине души считал, что и сам сделал для нее достаточно, и, уж если на то пошло, они квиты. Иренэ в его представлении была классической любовницей-содержанкой. Он платил за ее квартиру, открыл кредит в банке на ее имя, и счета, которые ему приходилось оплачивать, не раз приводили его в бешенство. Иренэ могла сколько угодно говорить о том, что Лусия ему не пара, подразумевая, что сама она составила бы ему действительно достойную партию, но все это до смерти Лусии были просто слова, которые мало его трогали. Только теперь, когда Лусия умерла, Иренэ вдруг повела себя так, будто у нее были на него какие-то особые права. Это раздражало Хуана Антонио. Но вот удивительно: если раньше, когда Лусия была еще жива, а он гораздо лучше относился к Иренэ (Почему бы и нет? Как любовница, она его вполне устраивала), так вот, если раньше он довольно легко уходил от малейшей попытки Иренэ манипулировать им, теперь ему это удавалось все труднее и труднее. Он злился на бесцеремонность Иренэ и уступал ей. Ему вовсе не хотелось быть с ней и уж тем более ехать куда-либо, но… но уезжал с ней в круиз. Вероятно, прав Мануэль. Как-нибудь она просто сообщит ему день и время их свадьбы, и он женится на ней и будет потом всю жизнь задавать себе вопрос: как же это так получилось?
К вечеру он все-таки сумел поладить с Моникой. Вернее, Моника смирилась с тем, что сердись не сердись, а отец все равно завтра утром уедет. Она вошла к нему в кабинет и, немного помолчав, спросила:
– Ты правда привезешь мне подарки?
Хуан Антонио мысленно улыбнулся. Конечно, что бы там ни было, какие бы тяжкие переживания ни выпали на долю его дочери, нельзя забывать, что она всего лишь ребенок и, как все дети, больше всего на свете любит подарки. Вспомив о том, что Монике всего десять лет, Хуан Антонио, как отец, не смог удержаться и от попытки извлечь из сложившейся ситуации воспитательную пользу.
– Я привезу тебе целую кучу подарков, но отдам тебе их только в том случае, если ты будешь хорошо вести себя в мое отсутствие.
Моника кивнула, подтвердив тем самым, что принимает условие.
– Все равно я не хочу, чтобы ты уезжал, – грустно сказала она. – Я буду так скучать по тебе…
– Ты и оглянуться не успеешь, как я вернусь, – заверил ее Хуан Антонио. – Может, тетя Сония и дядя Энрике действительно купят тебе щенка. Тогда ты про меня и не вспомнишь…
Моника покачала головой и вышла из кабинета.
Сония ждала отъезда брата с двойственным чувством. За те несколько недель, что прошли со дня смерти Лусии, она успела вновь привыкнуть к брату. Она звонила ему чуть ли не ежедневно, часто заезжала к нему домой. Предлогом, конечно, было ее желание повидать Монику, но Сония чувствовала, что и без брата ей теперь трудно обходиться. Она и сама с трудом понимала, как же они жили все это время в одном городе, в общем-то не так далеко друг от друга, и не встречались целых десять лет. Десять лет! И все из-за нелепого семейного раздора, которому изначально не было решения и который, как и большинство внутрисемейных разногласий, мог быть только забыт, что, собственно говоря, в конце концов, и случилось. В семье Мендесов наступил мир, но мир этот был пока настолько хрупок, что нарушить его могла даже самая непродолжительная разлука. Сония, ощущавшая себя с недавних пор особенно одинокой, страшилась разлук.
С другой стороны, хотя Хуан Антонио и не отдал ей Монику на воспитание, Сония все больше и больше привязывалась к девочке и хотела, чтобы та пожила у нее выходные. А для этого нужно было, чтобы Хуан Антонио уехал.
Что касается Иренэ, Сония не боялась ее. Иренэ слишком прямолинейна. Она надеется на свою пробивную силу. Ей кажется, что Хуан Антонио человек мягкий, и нажми она еще чуть-чуть, все у нее получится.
Но мягкость Хуана Антонио она путает с безволием, а Сония слишком хорошо знала брата, чтобы усомниться в его волевых качествах. Она не сомневалась, что Иренэ своим циничным напором натолкнется, в конце концов, на упрямое «нет» брата, как наталкивается на скалу морская волна, разлетаясь вдребезги. Так думала Сония, но не высказывала своих мыслей Хуану Антонио. Она раз и навсегда запретила себе вмешиваться в личную жизнь брата, тем более что это было и бесполезно. Он взрослый человек и сам разберется, кого любить и с кем связать свою жизнь.
Ей, Сонии, тоже нужно разобраться со своей жизнью. Их отношения с Энрике зашли в тупик. Он почти не бывает дома, и Сония, кажется, знает причину. Но самое страшное не это. Самое страшное, что ей все равно. Ее совершенно не волнует, где и с кем проводит время ее муж. Конечно, тысячи семей так живут. Любовь, если она и была в начале, нередко сменяется в конце концов чувством обычной привязанности и взаимного уважения. Сония искала в своей душе эти чувства по отношению к мужу и не находила их. Все, что она чувствовала к нему, выражалось одним словом – «пустота». Но она же еще не старуха! Она красивая, молодая женщина… Ей хочется любить и быть любимой. Теперь Сония понимала, что это стремление избежать пустоты, эта жажда любви всегда жили в ней. Просто все годы семейной жизни с Энрике она подавляла в себе малейшие проявления этих чувств. В ее представлении именно так и должна была вести себя добропорядочная жена. Но добропорядочная жена вправе рассчитывать на ответное уважение. У нее с Энрике так не вышло. Что ж, Сония постарается доказать и себе и другим, что жизнь ее не кончена, что она еще способна начать все сначала, и плевать ей, что эти другие подумают… Она и так слишком долго прислушивалась к чужому мнению, жертвуя собой…
Все эти мысли не случайно посещали ее в последнее время. Да, ей был неприятен собственный муж, но к этой вполне понятной неприязни примешивалось и другое чувство, нежное, ранимое… чувство, которое легко было извратить и переиначить, выставить в нелицеприятном свете и в конечном счете осмеять, как это водится в обществе… чувство, в котором сама Сония долгое время не отдавала себе отчета, но которое она теперь готова была защищать, чего бы ей это ни стоило: Сония влюбилась в садовника… молодого парня. Его звали Рамон. Он не так давно поступил на работу к ним в дом, и Сония поначалу его просто не замечала, как обычно не замечают хорошо работающую прислугу. Как-то она вышла в сад нарезать цветов для гостиной и впервые почувствовала на себе его оценивающий взгляд. Конечно, он мужчина, хоть и садовник… Ее даже развеселило тогда это собственное умозаключение. Они перекинулись двумя словами… кажется, она спросила, нет ли у него ножниц… Но после того случая она не раз ловила на себе его осторожные взгляды, да и сама стала смотреть на него по-другому. Он был хорошо сложен, и в его облике чувствовалось простодушие, свойственное большинству деревенских парней, приезжающих в город. К сожалению, этот налет непосредственности слетает с них скорее, чем они научатся правильно говорить… Впрочем, Рамон не растерял пока ни непосредственности, ни провинциального акцента, и оттого казался утонченной Сонии еще более привлекательным. Сначала ей просто нравилось дразнить его. Она могла подойти к нему, пока он работал, и незаметно стать у него за спиной, наблюдая за игрой его мускулов под смуглой кожей… Как комично он выглядел, когда вдруг замечал ее присутствие! Ей нравилось его смущение. А однажды она вдруг поняла, что ей нравится в нем все.
– У тебя есть невеста? – неожиданно для самой себя спросила она.
– Есть, – Рамон кивнул и уставился в землю.
– Наверное, не одна?
– Нет… Одна…
– Она красивая?
– Мне кажется – да.
– Красивее меня?
Рамон поднял глаза и, уставившись на Сонию, по-мальчишески открыл рот. Сония без улыбки смотрела на него.
– Разве можно вас сравнивать? – наконец пробормотал Рамон. – Вы такая… изысканная, образованная… Вы…
– Старше ее? Ты это хотел сказать?
– Нет. Что вы… Простите меня, сеньора.
– Тебе не за что извиняться, Рамон, – Сония облокотилась о перила лестницы, ведущей из сада в дом. – Я знаю, что не молоденькая.
– Нет, сеньора, вы молодая и очень красивая…
– Я держу себя в форме. Не позволяю себе расслабляться.
– Да, сеньора, – Рамон бросил на нее один из своих осторожных взглядов и тут же отвел глаза.
Сония взяла его руки в свои и положила его ладони себе на талию.
– У меня такая же талия, как и в пятнадцать лет, – сказала она. – У меня упругая и нежная кожа… Мои губы свежи и… ждут поцелуя…
Она обняла Рамона, и губы их слились. Он вдруг испугался того, что делает, отпрянул, но Сония с улыбкой притянула к себе его голову и вновь прильнула к его губам…
Она вспоминала этот поцелуй, когда в день отъезда Хуана Антонио, приехала к нему попрощаться и забрать Монику на выходные.
– Ты все-таки решила не ехать в аэропорт? – спросила она у девочки.
Моника отрицательно покачала головой. Повернувшись к стоявшей тут же Марии, Сония сказала:
– Обещаю, что рано утром в понедельник я привезу Монику, чтобы вы смогли отвезти ее в школу.
– Хорошо, сеньора.
– Чемоданы в машине? – Хуан Антонио в последний раз оглядел гостиную.
– Да, сеньор, – ответила Мария. – Игнасио ждет вас.
– Ну, что ж, до свидания…
– Счастливого пути, – Сония поцеловала брата.
– Поручаю тебе свою принцессу, Сония, – Хуан Антонио присел на корточки возле дочери.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58