Мелани выглянула в окно.
– Я и так только этим и занималась все время, с тех пор как стала женой Диего. Ничего не делала… Теперь я хочу почувствовать, что я снова сама ответственна за мою жизнь и за все изменения в ней, – ответила она.
Дворецкий закрыл чугунные тяжелые ворота за въехавшим внутрь „мерседесом". Шофер помог Амилькару и Марии выйти из машины, и они направились к дому. Наконец можно было расслабиться после долгого напряженного дня и скинуть маску хладнокровия и вежливости, и сейчас они выглядели по-настоящему постаревшими от своего непоправимого горя. Войдя в холл впереди жены, Амилькар направился к двери, ведущей в небольшой вестибюль, и вызвал лифт. Равномерное поскрипывание объявило о его приближении. Через минуту раздался щелчок, и двери лифта открылись. Мария и Амилькар хранили молчание до тех пор, пока не скрылись в своих комнатах. Мария подошла к зеркалу, сняла жемчуг и собрала волосы в пучок. Затем она подошла к мужу и поцеловала его в щеку.
– Я так устала. Я должна немного отдохнуть, – сказала она ему.
– Нам нужно поговорить, – перебил ее Амилькар.
– Я не хочу сейчас ни о чем говорить. Позже, хорошо? – Она отвернулась, но Амилькар схватил ее за запястье.
– Нет, нам нужно поговорить сейчас. – Он вынул из своего дипломата лист бумаги.
– Двадцать шесть миллионов, триста двадцать семь тысяч, пятьсот сорок восемь долларов, – прочитал Амилькар. – И это не считая заработной платы. Смотрим дальше. А дальше – в самолете не находят ни одного свидетельства, доказывающего присутствие в нем денег.
– Ты что, думаешь, кто-нибудь отправится в путь, имея при себе двадцать шесть миллионов долларов наличными? – усмехнулась Мария. – Ты отчаянно стараешься обвинить Диего во всех смертных грехах, вместо того чтобы здраво посмотреть на вещи.
– В отличие от тебя, я не хочу, чтобы меня водили вокруг пальца и выставляли полным идиотом. Но сейчас я говорю о другом. Я имею в виду деньги, которые он должен был привезти сюда. Это что-то около полутора миллионов долларов. Среди обломков обгоревшего самолета не нашли ничего, хотя бы отдаленно напоминающего эти деньги, в противном случае мексиканская полиция обязательно сообщила бы нам.
– Но, может быть, деньги все-таки были на борту; они просто могли оставить их себе, если, конечно, там было, что оставлять, или сообщить о них американской полиции, а не нам, – возразила Мария.
– Если бы хоть что-нибудь обнаружили, мы должны были бы знать, но я не знаю. Нет сомнений, что часть денег утрачена, и взять их мог только Диего.
– Он мог пустить эти деньги в дело еще до того, как отправился в эту поездку. Ты просто ничего не знал.
Амилькар не мог поверить своим ушам.
– Ты забываешь, что он не все время был в Рио, он успел еще слетать в Нью-Йорк и обчистить нас. – Амилькара начинала раздражать наивность жены.
– Если даже и так, у нас достаточно вложений в Панаме, а также много других счетов… Короче, меня не волнуют эти деньги, – уже менее уверенно возразила Мария.
– Зато меня волнуют. Я работал как вол не ради этого тунеядца. Я не позволю, чтобы меня дурачили.
Мария вскинула голову, вся ее усталость куда-то вмиг улетучилась.
– Что ты пытаешься мне доказать, Амилькар? Я не пойму, куда ты клонишь?
– Все предельно просто: он хотел сбежать с нашими денежками. А ты никак не хочешь посмотреть правде в глаза.
– Но это глупо. Не мог же он бросить Мелани.
– А может быть, он и не собирался ее бросать. Может быть, они придумали эту поездку в Рио специально, чтобы одурачить нас. Возможно, на самом деле он должен был вернуться из Нью-Йорка за ней в Рио, а затем они вместе отправились бы куда-нибудь еще… с нашими деньгами, конечно, – после недолгого молчания добавил Амилькар. – Она с ним заодно. Я знаю, она лгала мне в Рио. Она сказала, что Диего отправился в Нью-Йорк, потому что были какие-то неполадки с самолетом и он хотел починить его именно в Америке. Я проверил, самолет был абсолютно исправен до аварии. Она также сказала мне, что Диего просил покрывать его в случае наших телефонных звонков, якобы для того, чтобы не беспокоить нас. Ну, это уже полный бред! Она явно заметает следы.
– Это смешно, Амилькар. Чтобы такое хрупкое наивное создание могло так убедительно врать, глядя прямо в глаза умудренному годами, пятидесятилетнему мужчине… Она ничего не знает, уверяю тебя.
– Говорю тебе, они были в сговоре. Я уверен, она знает, где деньги. И очень скоро она объявит, что хочет вернуться в Америку. Мы будем следить за ней, – злобно прошипел Амилькар.
– Довольно! – Мария разрыдалась. – Я не могу больше оставаться здесь и слушать твои безумные предположения. Сначала Марина, теперь это… Четыре года я жила в неведении, где она, жива или мертва. А сейчас ты хочешь отравить еще и память о Диего. Он был нашим сыном… – Она выбежала из гостиной и бросилась в спальню, с силой хлопнув за собой дверью. Мария сняла серьги и аккуратно положила их вместе с жемчугом в шкатулку.
Зеркало могло отвлечь ее от ужасных мыслей, и она отрешенно уставилась на свое отражение. Она отметила про себя, что ее волосы уже слишком отросли и стали сильно заметны седые корни. Это напомнило ей о назначенной на завтрашнее утро встрече с парикмахером.
Внешне приближающаяся старость больше никак не проявляла себя. В отличие от многих подруг Марии, кожа на ее лице оставалась все такой же гладкой и упругой, как много лет назад. Она никогда не обращалась в косметический кабинет и не делала пластических операций, которые всегда считала чересчур дорогими и бесполезными. Но сейчас, увидев себя в зеркале, она поняла, что стареет. Одной рукой она попыталась разгладить ножу на щеках, а другой прикрыла седеющие корни волос у лба, но отражение не изменилось, на нее смотрело лицо уже немолодой женщины с уставшим печальным взглядом. Она опустила глаза и заметила на столике фотографию своих детей в серебряной рамке: Диего и Марина сидят на детских качелях, довольные, радостные и счастливо улыбающиеся в объектив камеры.
Стоя около двери, Амилькар мог видеть только спину своей жены, ее плечи сотрясались от безмолвных рыданий. Мария не слышала ни стука Амилькара, ни того, как он вошел. Она заметила его присутствие в комнате, лишь когда он нежно обнял ее сзади за плечи.
– Я не хотел сделать тебе больно, – прошептал он, – пожалуйста, прости меня; иногда я веду себя как осел. Ты знаешь, Мария, что ты единственный человек в мире, который по-настоящему много значит для меня.
– А ты много значишь для меня, – ответила она. И это была правда. Сейчас, когда Диего мертв, у нее остался только Амилькар. Признание мужа и его объятия немного сняли напряжение, в котором пребывала Мария, она почувствовала тепло дыхания у своей щеки, а затем нежность его губ на своей коже. Это было так не похоже на Амилькара. Очень медленно его руки скользили по ее телу.
– Амилькар! – удивленно воскликнула она. Многие годы их совместной жизни интимные отношения не имели для них большого значения. Секс стал сходить на нет практически сразу после рождения детей. Не было никакой договоренности, никаких ссор, они спокойно пришли к обоюдному соглашению, даже ни разу не подняв эту тему. Однажды она увидела Амилькара на улице с молоденькой дорогостоящей девушкой, каких можно нередко встретить в фешенебельных отелях. В первый момент это причинило Марии острую боль, но потом она решила, что муж, вероятно, нуждается в новых сильных ощущениях, которых она ему дать не может. И Мария заключила, что на все это она будет закрывать глаза, не желая терять взаимопонимания с мужем в остальном. Чтобы не лишиться уважения к самой себе, Мария осталась верной Амилькару – ведь он сделал ее счастливой в других отношениях супружеской жизни, что для нее было более важным. Она считала необходимым, чтобы они выглядели в глазах общества идеальной семьей.
Амилькар расстегивал ее платье. В другое время Марии показалось бы это неприятным и абсурдным. Они были слишком стары и не видели друг друга обнаженными уже больше десяти лет. Она могла бы беспокоиться о том, что свет, струящийся из окон, подчеркивает сеть морщинок вокруг ее сосков, их обвисшие животы. Она могла бы чувствовать неудобство от их неожиданно проснувшихся желаний и нежности, но это было бы в другое время, а сейчас…
– Ох, Амилькар… – вздохнула она. Он мягко повернул ее к себе и поцеловал нежным долгим поцелуем. И Мария ощутила свежесть его дыхания.
– Я говорил, что тебе не стоит уезжать так рано, не обдумав всего как следует, – многократно повторял Эдуардо де Чакас, энергично разрезая бифштекс.
– Я не хочу оставаться. Чем скорее я вернусь назад, тем лучше, – ответила Мелани. – Я не могу жить так, Эдуардо. Я плачу каждое утро, когда просыпаюсь: я надеюсь увидеть рядом Диего, но его нет. И так всегда, потому что все здесь напоминает мне о нем. Воспоминания – это ужасно, если больше у тебя ничего нет.
– Диего оставил тебе какие-нибудь деньги? – спросил Эдуардо.
Мелани гневно посмотрела на него.
– Это не имеет значения, – резко ответила она. – Я проклинаю эти деньги. Ты думаешь, как и Мария. Я вышла замуж за Диего не из-за его денег.
– Извини. Я не это имел в виду, но рано или поздно тебе придется реально посмотреть на вещи. Ты не сможешь зависеть от милосердия Амилькара и Марии. Было бы намного лучше, если бы у тебя были свои собственные деньги.
– Да, это так, я знаю. Но у Диего не было своих счетов в банках, все принадлежит его родителям.
– Я не удивляюсь, зная Амилькара и Марию, – едко заметил Эдуардо. – Все богатые родители таковы, они дают своим детям ровно столько, чтобы, с одной стороны, особенно не ограничивать их, а с другой – держать на привязи. Но ты не можешь остаться ни с чем, подумай. Должно ведь что-то быть, нужно найти то немногое, на что ты имеешь законное право.
– Мне все равно, – нервно ответила Мелани. Она ценила его заботу, но находила слишком жестоким говорить о подобных вещах через час после похорон Диего.
Они сидели на террасе одного из многочисленных открытых ресторанов, расположенных на улице вдоль побережья реки Плато. С одной стороны на десятки миль растянулся великолепный цветущий парк, с другой бесконечная, подобно морской, гладь реки, так что создавалась иллюзия открытого первозданного пространства, которую разрушали лишь движение автомашин на дороге да шум самолетов, взлетающих или садящихся в аэропорту неподалеку. Несмотря на то что ресторан находился на открытом воздухе, а с реки дул прохладный ветерок, аромат жареной говядины, а точнее, жареной на костре целой туши, долетал до посетителей ресторана.
Этот запах вызвал у Мелани приступ тошноты, который напомнил ей, что возвращаться назад домой, в Нью-Йорк, будет нелегко. Ее ребенок родится меньше чем через семь месяцев. Никто не даст ей работу, зная, что она беременна, и намного труднее будет работать с новорожденным ребенком на рунах. Амилькар и Мария могут дать ей материальное содержание, но, как только они узнают о ребенке Диего, которого она носит, они поставят одно условие: Мелани должна будет привезти его в Буэнос-Айрес. Возможно, у нее есть законное право жить там, где она хочет, и получать некоторую поддержку от родителей мужа. Она могла бы отстоять свое положение в аргентинском суде. Мелани достаточно много общалась с представителями закона, адмиралами и генералами, нередко обедавшими в их доме, чтобы быть прекрасно осведомленной о своих возможностях и правах.
Перстень, подаренный ей Диего в день помолвки, сверкнул в лучах яркого солнца. „Я глупая", – подумала Мелани. Она знала, что Диего заплатил за него двести тысяч долларов. Даже если она получит лишь половину этой суммы, то сможет жить несколько лет в Нью-Йорке без проблем. Конечно, не так шикарно, как здесь, но все-таки достаточно обеспеченно. Эти годы ей нужно будет растить ребенка и искать надежную работу, но все же будет намного легче, если она хоть на какое-то время не станет думать о деньгах.
– Я не собираюсь обсуждать с Марией и Амилькаром, что я могу и чего не могу, на что я имею право, а на что нет, – продолжала Мелани, но уже более спокойно, когда она осознала, что, возможно, сумеет справиться со своими грядущими финансовыми проблемами.
– Только люди, не имеющие ни гроша, беспокоятся о своем величии, – вздохнул Эдуардо, закатив глаза. – Не хочешь же ты сказать, дорогая, что собираешься сама готовить себе еду.
– Мне все равно, ты знаешь. Мне даже нравится твоя идея, – сказала Мелани.
– Ты сумасшедшая!
Она вспомнила свою жизнь в доме Диего: удушливое безмолвие, вечный запах натертых до блеска полов, цветов и старого шелка, высокопарные беседы за столом с Марией, холодная суровость Амилькара.
– Нет. Нет, – ответила она. – Решено, я буду жить так, как я захочу. Я буду свободной.
– Мы все свободны спать под мостами, – резко бросил Эдуардо.
– Это не в моих планах, не беспокойся.
– Однако ты вышла замуж за богатого мужчину, и у тебя есть право на какое-то состояние, – настаивал он.
– Я никогда не считала деньги Диего своими. Кстати, они и ему не принадлежат, так что все бессмысленно. Все это не имеет значения.
– Конечно, имеет. И ты должна извлечь из всего этого пользу. Надеюсь, тебя не привлекает положение вдовы вождя индейского племени, которая гордится своей бедностью. Я знаю, ты безумно любила своего мужа, но его деньги должны много значить для тебя. Ты не святая, и благодари Бога за это.
– Деньги имеют значение для меня, но не такое, как думаешь ты. Конечно, мне нравится быть богатой, но я знаю, что могу вернуться в старую жизнь. И также знаю, что ни за что не допущу, чтобы мои дети испытали когда-нибудь то, что испытала я. Расти с постоянным ощущением неизвестности и неуверенности. Ты каждый день можешь быть выброшен на улицу из собственного дома, потому что нет денег, чтобы внести в срок плату за квартиру, видишь родителей, ссорящихся из-за каждого цента. Это и разрушило их брак. После ухода отца стало еще хуже. Мой брат за короткий срок превратился в воришку и наркомана, и я почувствовала, что моя жизнь только начинается, лишь когда выбралась оттуда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44