Я ещё раз внимательно посмотрел на речку, на церквушку с крестом и сказал:
– Широка река Хуанхэ! Редкая птица долетит до середины Хуанхэ…

Поцелуи.
Когда я был маленьким, я очень не любил поцелуи.
Помню, как к нам в гости пришли мои дядя с тетей. Зная их обычай целовать, я вышел к ним навстречу весь в бинтах. Как мумия. Один глаз только торчал.
– Что с тобой?! – испугались они.
– Это от поцелуев, – сказал я.
Тут они испугались ещё больше. Они подумали, что меня кто-то перецеловал.
Но мама им объяснила:
– Это он забинтовался не от тех поцелуев, которые были, а от тех, которые будут.
– Значит, тебе не нравятся наши поцелуи? – удивилась тётя.
– Да, – сказал я. – Ходите только с поцелуями. Лучше с чем-нибудь вкусным пришли.
Тогда я ещё не знал, что самое вкусное для взрослых – есть поцелуи.
Я хотел стать солдатом и считал, что тело мужчины должно быть покрыто не поцелуями, а шрамами.
Тут мама отвела меня в другую комнату и сказала, что если я сейчас же не исправлюсь, она меня отлупит.
– А! – сказал я. – Подлизываешься ко мне!
Я знал, что мама не умела лупить. И мама знала, что я это знал. Поэтому она сказала:
– Я попрошу дядю, чтобы он снял ремень и тебя отлупил!
– Но если дядя снимет ремень, – сказал я, – то как же он меня догонит?! У него же штаны свалятся!
Тогда мама решилась на самую жестокую меру. Она сказала, что теперь будет называть меня при всех словами, которые я ненавидел ещё больше, чем поцелуи: кисонька, лапонька и пупсик.
И тогда я сдался. Я вышел к дяде с тетей и, сорвав с себя бинты, крикнул:
– Целуйте, палачи!

Искусство математики.
Лучше всех знают математику пожарные. Когда они играют в домино, а играют они всегда, если нет пожара, или есть, но ещё не очень сильный, они, эти пожарные, перемешав костяшки, берут их в руки и сразу говорят: «Рыба», – или: «У вас – двадцать пять. У нас – пятнадцать», – и снова тщательно перемешивают.
Совершенно иное отношение к математике у женщин. Особенно – когда поднимается вопрос об их возрасте. Какой-то знаменитый математик даже сказал: «Возраст женщины – величина постоянная».
Обучение математике начинается с детства, но родители – не самые лучшие учителя. Родители вообще довольно странно представляют себе процесс обучения.
Помню, как наш учитель, проверив домашнее задание, сказал одному мальчику: «Мне кажется, ты решал задачу не один, а с двумя неизвестными».
Отца другого мальчика вызвали в школу. Вернувшись, отец ему сказал: «Я поговорил с твоим учителем. Больше он тебе двойки ставить не будет».
Некоторые родители, не зная, как объяснить ребёнку, что такое «прямой угол», просто его в этот угол ставят.
Отсюда можно вывести закон: родители ставят ребёнка в угол, когда он ставит их в тупик.
* * *
Многие родители огорчаются, что их дети не умеют считать даже до десяти. Но это не страшно. Страшно, когда дети умеют считать до тысячи.
Когда я научился считать до тысячи, для моих родителей настали кошмарные дни. Только я начинал считать – они сразу затыкали себе уши. Или мне – рот. Как правило – яблоком или конфетой. Возможно, именно потому я и научился хорошо считать.
Кто-то посоветовал моим родителям использовать меня как средство от бессонницы. Но я считал так громко, что просыпались даже соседи.
Когда у нас был кто-нибудь в гостях, родители просили меня посчитать что-нибудь и для гостя. Но обычно – в том случае, если его было по-другому не выгнать.
Я начинал считать, и улыбка сползала с лица гостя. Он молча вставал, одевался и, не прощаясь, уходил. А я шел за ним, продолжая считать ему в спину. При этом интонация моего счета походила на лай собаки.
Иногда я предлагал кому-нибудь поспорить со мной, что сосчитаю до тысячи за пять секунд.
Человек спорил, и я считал:
– Сто, двести, триста, четыреста, пятьсот, шестьсот, семьсот, восемьсот, девятьсот, тыща!
Правда, соседи думали, что я считаю деньги, и даже заявили на нас в милицию.
Но деньги я стал считать намного позже. Когда пошел в школу.
Дело в том, что учился я очень плохо. И отец однажды сказал, что будет платить мне за каждую пятерку пять рублей, за четверку – четыре и т. д.
На следующий день я тянул руку на всех уроках и получил шесть единиц.
Отец долго отсчитывал шесть рублей, а потом сказал, что впредь будет мне платить только за пятерки.
На следующий день я притащил шесть пятерок.
Через месяц, когда я уже заработал больше, чем получал отец, он сказал:
– Пять рублей за каждую пятерку – не много ли это, сынок?
– Нет, – сказал я ему. – Я ведь ещё делюсь с учителями.
* * *
Единственный, кто не имел с меня ни копейки, был учитель математики, хотя именно он больше других нуждался в деньгах. Он мечтал совершить какое-нибудь научное открытие и был ужасно расстроен, когда его после института направили в школу. Одно время он пытался совершить научное открытие прямо на уроке, но ученики стали делать ему замечания, что он занимается на уроках не тем, чем надо. И даже грозились вызвать в школу его родителей.
Учитель понял, что с наукой все кончено, и решил переключиться на деньги. Он дал в газету объявление, что решает любые математические задачи.
По этому объявлению к нему пришёл только один человек: кассир, у которого не сходился кассовый отчет.
Учитель вмиг решил ему эту задачу: сказав, что надо взять из кассы оставшиеся деньги и сматываться.
Кассир так и сделал, а учителя в знак благодарности устроил на своё место. Даже не устроил, а просто подсказал ему адрес магазина, в котором работал.
Учитель пришёл в магазин и спросил, правда ли, что они ищут нового кассира. «Правда, – ответили ему. – И старого – тоже».
Его приняли, заставили оплатить недостачу за старого кассира и тут же уволили.
Но учитель не отчаялся. Он научил считать свою собаку и стал выступать с ней в цирке.
Говорят, там была одна хитрость. Собака в действительности считать не умела. Просто учитель, громко задав вопрос, проходил затем мимо собаки и шепотом ей подсказывал: «Четыре».
Хотя другие утверждают, что собака всегда лаяла четыре раза, а учитель только менял вопросы: «Сколько будет – дважды два?.. Сколько будет – три плюс один?.. Сколько будет – десять минус шесть?..»
Но и с собакой учитель проработал недолго. Или он решил, что сможет зарабатывать вдвое больше без собаки, или собака решила, что сможет зарабатывать вдвое больше без учителя, а только они расстались.
Причем перед этим долго лаялись во время дележки денег.
Говорят ещё, что кто-то из них сказочно разбогател на игре «Три наперстка». Там надо отгадать: под каким наперстком лежит камешек. А сделать это без высшего математического образования довольно трудно, поскольку камешка нет ни под одним наперстком.
Последнее обстоятельство, вероятно, и привело учителя в тюрьму, где у него, наконец, появились все условия для занятий высшей математикой: одиночество и масса свободного времени.
Я же для себя сделал вывод: математика – это наука, а умение ею пользоваться – искусство.

Наяда.
Среди многочисленных жильцов нашей квартиры была такая Аська. Дед называл её ренуаровской женщиной, местами переходящей в рубенсовскую.
А жильцы называли по-разному: когда ругали толстухой, а когда хвалили – толстушкой.
Но Аська почему-то на эти прозвища обижалась. И говорила:
– Я вам не толстуха, и не толстушка!
– А кто же тогда? – не понимали жильцы.
– Я – женщина, склонная к полноте.
А это уже не понимал я. Кто склонял Аську к полноте? Жених? «Давай, дескать, Аська, ты будешь полной»? А она что отвечала? «Что мне за это будет?» А – он? «Женюсь на тебе»? Не понятно.
Дед мой реагировал на это выражение обычно так:
– Склонные к полноте должны по склонам лазить!
Иногда мой дед советовал Аське меньше есть, но как правило, тогда, когда много выпьет.
Однажды Аська мылась в ванной, и я решил за ней подсмотреть через замочную скважину.
Тут меня и застукал дед:
– Ты что там делаешь?
– За Аськой смотрю, – сказал я. – Чьим полотенцем она будет вытираться.
– Ну-ка отойди! – строго сказал дед. – Посмотрю, может, – моим!
С тех пор мы заключили с дедом тайный союз: один из нас подсматривал за Аськой, а другой стоял на стреме.
Понятно, что на стреме всегда стоял я.
Дед сказал, что мне ещё рано – смотреть такие картины.
– А тебе – уже поздно, – сказал я. – Ты бы лучше за бабкой смотрел.
– Три «ха-ха»! – сказал дед. – Мы ж с тобой не на войне, где и бабушка – божий дар!
В этом месте надо сделать небольшое военное отступление.
Дед мой был участником войны, дошел до Берлина или, как он сам говорил, «прошел славный путь от рядового до генерала и обратно».
А солдат о чем мечтает? О бане да о бабе. Что, в принципе, одно и то же, говорил дед. Баба – как баня: прежде, чем раздеваться, надо её хорошенько растопить.
Наверно, с войны он и привез свою любимую присказку: «Хорошо после бани! Особенно – первые три месяца»!
Но вернемся к нашей ванной. Однажды я не выдержал и сказал:
– Дед, у тебя ж зрение плохое! Давай я буду смотреть за Аськой и рассказывать тебе, что я вижу.
– Спасибо за заботу! – сказал дед. – Но я плохо вижу только мелкие детали. А у Аськи все крупные.
И дед снова стал смотреть за Аськой. А я – за дедом. Что оказалось не менее интересно.
Дед приседал. Вертел задом, словно пес хвостом. И так сильно потел, что Аська как-то выйдя из ванной, сказала ему:
– С легким паром!
Один раз, когда мы заступили на очередное дежурство и дед прильнул к замочной скважине, как к перископу, у него схватило поясницу. Причем – так, что он не мог не только разогнуться, но даже отойти от двери.
– Может, принести шахматный столик? – сказал я. – Как будто мы в шахматы играем.
– Около ванной?! – прошипел дед. – Может, ещё в туалете разложимся?!
– Вы чего там шепчетесь? – вдруг спросила из-за двери Аська.
– А ты не подслушивай! – прикрикнул на нее дед.
В другой раз я от нечего делать уснул на своём посту, и нас засекла соседка. Неизвестно, чем бы все это кончилось, если б не Аська. Она прервала своё купание и, высунувшись из ванной, стала орать на соседку:
– Что вы на старого человека орете?! У него даже телевизора нет!
Интересно, что сам дед, когда мылся в ванной, наказывал мне стоять у двери и следить, чтобы за ним никто не подсматривал.
Нет нужды говорить и о том, что дед был влюблен в Аську. Но странною любовью. Помню, как он выговаривал её жениху за то, что тот на ней не женится.
– Чего ты резинку-то тянешь? – говорил дед. – Хорошая же баба!
– А вы откуда знаете? – вдруг насторожился жених.
– Да мужики говорят, – замялся дед.
– И чем же она хорошая? – мрачнея, спросил жених.
– Чистая, – сказал дед. – По пять часов моется. Пока все мыло не смылит. И своё, и чужое.
Когда Аська наконец-таки выскочила замуж и уехала к мужу, дед стал всем хвастать, что она выскочила благодаря ему. Правда, потом выяснилось, что Аська выскочила не совсем за того жениха, с которым дед вел агитационную работу. Тот после дедовской агитации наоборот смылся.
Но дед все равно настаивал на признании своих заслуг.
– Может, она и матерью стала благодаря тебе? – спрашивали деда.
– Сомневаюсь, – говорил дед. – Благодаря мне она только стала женщиной. Это ж театр одного актера был. И одного зрителя. Думаете, она не видела, что за ней подсматривают? Она ж лепила себя под моим художническим оком! Это ж водная феерия была! Купальщица! Наяда!

Драма с собачкой
У моей тети была собака. Фокстерьер – по национальности.
Однажды, когда тётя была в магазине, у нее эту собаку украли. Она даже видела сквозь витрину, как вор отвязывал собаку от водосточной трубы, но не в силах была покинуть очередь за костями для собаки.
На другой день после кражи мы с мамой пошли к тете, чтобы поддержать её в трудную минуту, а заодно и пообедать.
Я надеялся, что обед будет хороший, поскольку собаки теперь нет и тёте не на кого сваливать вину, что котлеты без мяса.
Но обед оказался хуже, чем я надеялся, и состоял из трех блюд: на первое – стакан чая, на второе – второй стакан, а на третье – полстакана.
Тётя сказала, что не смогла нам устроить котлеты, поскольку они ей напомнили бы Тобика. Тобик – это фамилия фокстерьера.
Помню, я спросил тетю, какой породы её фокстерьер – кобель или сука?
Тётя сказала:
– Когда он гуляет с другими собаками, это – кобель. Но когда он ворует котлеты…
Мы с мамой стали пить чай, а тётя стала рассказывать, какой замечательный у нее был Тобик. Она называла его: умница, золотой ребёнок и собачий Карл Маркс.
Вообще, когда тётя рассказывала о Тобике, казалось, что речь идёт не о фокстерьере, а о супермене. Он защищал тетю от некрасивых хулиганов, нырял с вышки и плавал всеми способами, включая кроль, брасс, баттерфляй и немного по-собачьи.
Хотя позже тётя проговорилась, что плавал он только на спине. Да и то – на тетиной.
– А как мы с Тобиком загорали на пляже! – говорила тётя.
– И Тобик загорал? – спрашивал я.
– Нет, – говорила тётя. – Тобик лежал без дела. Но всякий раз, когда я выходила из воды, он приносил мне полотенце. Правда, один раз он принес чужое. Но оно оказалось ещё лучше моего.
Я уже с отвращением допивал пятый стакан чая, когда мама вспомнила, что у нее есть один знакомый инспектор уголовного розыска.
– А он захочет искать моего Тобика? – спросила тётя.
– Это зависит от того, сумеешь ли ты его к себе расположить, – сказала мама.
И они стали обсуждать, как лучше расположить испектора.
– Лучше всего приготовить хороший стол, – сказала мама. – И бутылочку хорошего коньяку.
– Боюсь, что такой стол будет напоминать мне Тобика, – сказала тётя.
– Он что, пил коньяк? – спросил я.
– Нет, он был порядочной собакой, – сказала тётя. – Не пил, не курил.
Мы с мамой наседали на тетю с трех сторон: мама с одной и я – с двух. Потому что когда тётя от меня отворачивалась, я заходил с другой стороны.
– Нет! – говорила тётя. – Устраивать такое застолье, когда Тобик не известно, где!
– Наоборот, – говорила мама. – Посидим, выпьем, помянем Тобика.
В назначенный день мы пришли к тете. Тётя надела на себя все украшения, какие у нее были, кроме, кажется, медалей Тобика.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40