Да, забыл ещё о Суслове с теплотой вспомнить. Серый Кардинал его называли. А я думаю: почему только он Серый Кардинал? Все они были кардиналы. И все – серые. Серые – потому, что с головой было плохо. А кардиналы – потому, что с сердцем. У них одна была линия – прямая! Как извилин, так и кардиограммы!
Да, многих я знал. Только они меня не знали.

1825 – 1998. Взятие Бастилии. Из недавнего прошлого.

– За что двойку-то получил, сынок?
– За взятие Бастилии.
– А это что такое?
– Это крепость такая.
– Сколько градусов?
– Не знаю. её штурмом брали.
– Крепкая, значит. Раз её так брали.
– Да, папка, там такая битва была! С солдатами!
– Конечно, солдатам же тоже надо.
– Но народ все-таки прорвался!
– То есть взяли Бастилию-то эту?
– Взяли, папка. И устроили такой праздник!
– Конечно, это всегда праздник, когда взял.
– А потом они её разбили.
– Целую?!
– Да. Только уже пустую.
– Ну, слава богу! Пустую не жалко. её всегда разбивают. Или сдают.
– А потом они ещё генерала захватили.
– Так уж и генерала! Полковничка, наверно. Три звездочки. А Наполеон, кстати, там был?
– Наполеона не было.
– Ты внимательно читал? Наполеон – он такой маленький, пузатенький.
– Там Вольтер был. Томился.
– Потому что дорогой, наверно. Как Наполеон.
– Нет, он потому томился, что вольные мысли пробуждал.
– Так вольные мысли не только Вольтер пробуждает. Но и Смирнофф тоже. И Распутин. И Менделеев с Горбачевым.
– А ещё там гильотина была.
– Тоже вольные мысли будит?
– Наоборот, голову отрубает. В момент.
– Хорошая штука, значит, если так моментально отрубаешься.
– Короче, скоро Бастилии не стало.
– То есть быстро её разобрали?
– Быстро, папка. Когда все ушли, там одни развалины остались.
– Ну, развалились-то, наверно, только те, кому досталось?
– Да, папка, те, кому досталось, подняться уже не смогли.
– Конечно, сынок. Самому подняться, без мильтона, очень трудно. А мильтон, он тебя и подымет, и отвезет, и обмоет, и обчистит.
– А Мильтон – это кто, писатель?
– Писатель, сынок, писатель. На работу тебе такое напишет.
– В общем, с историей у меня плохо, папка.
– Ну, почему же, сынок? Хорошую историю рассказал.

В город, или Напутствие.

– А пуще всего, бабка, бойся рэкиту.
– Ракиту?! Это – которая у пруда?
– Нет, бабка, – рэ-ки-ту. Это когда деньги берут и не возвращают. Вот, для примеру, Анфиска у тебя руб попросила до получки. А ты, не будь дура, – сразу в милицию беги. Они Анфиску-то и накроют. С автоматами. И все у ней анфискуют.
– Да, дед, не думала я, что Анфиска-то наша такая… рэкитутка.
– А ещё, бабка, бойся парнухи.
– А это от чего бывает? Краснухой болела, желтухой тоже.
– Парнуха, бабка, – это такое кино, что просто цирк! Когда эту парнуху смотришь, пар идёт!
– Парилка – значит?
– Нет. В парилке – как? Сперва – мужики, а после – бабы. А в парнухе
– все вместе.
– Парятся?
– Да, бабка, иной раз так спарятся – водой не разольешь!
– Поняла, дед. Чтоб я ещё раз в баню…
– А ещё, бабка, бойся спиду.
– Аспид?! Гад, что ли, ползучий?
– Хуже, бабка. Спид – это гадость такая иностранного производства. Чтобы её не подцепить, у тебя все должно быть одноразовое. И ложки, и тарелки.
– Так это ж сколько ложек на одну тарелку уйдет?!
есть один раз – с одним, другой раз – с другим.
– А у Анфиски мужик как раз многоразовый. Значит, как? – они друг от дружки уже спидцепили?
– Может, и спидцепили. Спид, он же, родимый, через что угодно передается.
– И через рукопожатие?
– А это, бабка, смотря – что пожимать. Ежели обнаженную руку, тогда – да. А ежели в рукавице, тогда – прощай спид!
– Ну, значит, у Анфиски спиду нема. Она со своим мужиком никогда за руку не здоровается.
– А болезнь эту, бабка, принесли голубые.
– Голубки?
– Нет, бабка, – голубые. Это – мужики, которые без бабы живут.
– Как сторож Михеич?
– Вряд ли, бабка. Их тогда двое должно быть сторожей.
– А почто двое-то, дед, когда у нас и одному охранять нечего? Все уже растащили! Как голуби.
– В общем, бабка, увидишь – два мужика идут, – знай: это – голубые. Сразу домой беги и запирайся!
– Так что ж мне там, в городе, всех бояться?
– Нет, бабка, не всех. Вот, например, зеленые. Это – наши ребята.
– Алкаши, что ли?
– Нет, зеленые они не потому, что пьют, а потому, что природу охраняют. То есть вот перед тобой болото лежит – не смей его лапать грязными пальцами! Или шапку на тебе увидят из кролика – прощай шапка!
– А что, там, в городе, других-то цветов нет? Получше?
– Есть, бабка. Оранжевые. Это – тетки такие, в оранжевых жилетках. Вот их ты не боись. Это – рельсоукладчицы. Одной рельсой она может десятерых мужиков уложить!
– В постель?
– Эх, испортили тебя, бабка! На асфальт.
– Совсем я в этих цветах запуталась! Раньше, помню, были только красные и белые. А теперь – и голубые, и зеленые, и оранжевые, и коричневые…
– Эх, бабка, серая ты! Куда тебе – в город? Оставайся лучше в деревне!
По брачному объявлению. Разговор двух дам.
– И вот он мне говорит, что он – молодой, высокий, блондин.
– Ну, не пугайся. Нормальный мужик.
– Да, но он это мне говорит, сидя напротив меня.
– Ну, может, он так шутит.
– Но я же вижу, что он – старый, маленький, лысый и пузатый.
– Ну, может, у него душа тонкая.
– Да, такая тонкая, что её не заметно. Я говорю: «Вы какую музыку любите?» А он говорит: «Классическую. Под нее засыпаешь быстрей».
– Значит, правдивый. Все о себе рассказывает.
– Правдивый, как же! Он мне говорит: «Я так решил. Если вы мне понравитесь, совру, что я – известный артист. А если – нет, совру, что я – на учете в психдиспансере».
– Ну, тогда он – настоящий джентльмен! Не хотел тебя обидёть.
– Да, джентльмен! Я когда с ним по телефону договаривалась, спросила, где мы встретимся: «В кафе или ресторане?» То есть дала ему полную свободу выбора. А он говорит: «Где хотите. У меня все равно денег нет».
– Значит – не транжира. Все деньги – в дом. Мамочке.
– Короче говоря, встретились с ним в какой-то забегаловке. Я говорю: «Вы пьете?» Он говорит: «Завязал». Я говорю: «Давно?» Он говорит: «С утра. Три часа уже не пью, как последняя скотина».
– Значит, волевой, раз завязал.
– Да нет. Он говорит: «Пить не на что». Я говорю: «Так вы бы что-нибудь продали. Из мебели». Он говорит: «Я и так уже все продал. На полу сплю. А ночью забываю, что не на кровати, и не могу слезть».
– Видишь, как он один на этом голом полу мучается! Без любимого человека.
– Я говорю: «А вы хоть были женаты?» Он говорит: «Почему – был? Я до сих пор женат».
– Ну, ничего, разведется. Детей-то нет?
– "Детей нет, – говорит. – Они сейчас в лагере отдыхают".
– Заботливый, значит. Отправил детей в пионерлагерь.
– Да лагерь-то – исправительно-трудовой строгого режима! Он говорит: «Еле туда их устроил. Ограбил квартиру, а вину на них свалил».
– Ну, это уж… За это надо… Хотя – как сказать… Иван Грозный вообще своего сына…
– Так то – царь. А этот – олух царя небесного! Поспорил со своей девушкой на доллар, что прыгнет с парашютом. Только с самолета прыгать испугался, а прыгнул из окна третьего этажа. С парашютом. В общем, на свидание со мной он в коляске приехал инвалидной.
– Ну, что, без ног – ещё лучше. Далеко не убежит.
– Не убежит! Он, знаешь, как на этой коляске гоняет! Троих уже сбил!
– А действительно, зачем тебе такой мужик?! Дай-ка мне его телефончик. Я тебе потом отдам. Лучше плохой муж, чем никакого!

Рыжий.
– Доктор, что-то у меня с организмом!
– А что вас беспокоит?
– Лысина.
– Так у вас же её нет!
– То-то и оно! А у всех в моем возрасте уже есть.
– Так это ж хорошо, что у вас голова такая волосатая!
– А чего хорошего? В транспорте место не уступают.
– Так вы бы бороду отпустили!
– Отпускал, доктор. Я в ней ещё моложе. ещё краше. Она ж густая, как украинский борщ. И такого же цвета. Рыжая.
– Так вы, значит, рыжий?!
– Он, доктор. И с женщинами у меня проблемы.
– Пробелы?
– Вы что, доктор, плохо слышите? Не пробелы, а проблемы! Что, впрочем, одно и то же.
– Так может, лекарство вам какое – возбуждающее?
– Наоборот, обуздающее надо.
– А остальные органы как себя чувствуют?
– Так же, как и я. Превосходно!
– Это настораживает.
– ещё как, доктор! Мне девяносто – и ничего не болит! Какой-то сбой в организме.
– Да, тяжелый случай.
– Мне батя так и сказал: «Сходи к врачу. Может, это у тебя – наследственное?»
– Не исключено. Боюсь, голубчик, с таким организмом вы проживёте ещё лет сорок. А может, даже и двадцать!
– Вряд ли, доктор. День рождения тут мое отмечали, так дед мой все мне кричал: «Чтоб ты прожил ещё столько же!» А дед у меня – очень строгий!
– А прадеда у вас нет?
– Прадеда нет. Помер прадед. В прошлом году. От испуга. Как узнал, что у него ребёнок в другом конце города родился, так и помер!
– А цианистым пробовали?
– Кого, ребёнка?
– Нет, себя.
– Не берет. Организм так привык к нитратам, пестицидам, выхлопным газам и экономическим новостям, что цианистый калий принимает за сахарный песок!
– Что ж это у вас за порода такая? Звать-то вас как?
– Доберман.
– Собачья фамилия.
– А жизнь какая? В меня только стреляли раз десять.
– И что, вы остались живы? Или нет?
– Конечно – да! Все ж десять пуль – навылет! Одна только между пальцев ноги застряла.
– Да, не везет вам!
– А недавно я утонул.
– Нашли?
– Баграми зацепили. Порвали, правда, новое пальто. Стал жаловаться. Столкнули опять.
– Это хорошо. Выплыли?
– Да. Но на другой день.
– Нет, так вы никогда не помрете, голуба!
– Потому к вам пришёл, доктор!
Сладкая женщина.
Прихожу к ней домой. Голодный как волк. А она ничего не дает: ни сладкого, ни острого.
Это я – не про еду.
Из острого у нее – только язык.
Сколько с ней договаривались, созванивались, заходили в театр, пили там – между антрактами – и закусывали.
Это я как раз – про еду.
А тут прихожу – картина Сальвадора Дали «Не ждали».
А я, может, месяц не ел. Или – два.
Это я – не про еду.
Причем, знаю, что еды полно. Но все – в холодильнике.
Ну, делать нечего, лезу в холодильник. Надо же как-то её разогревать!
Это я – не про еду.
Лезу в её холодильник – она говорит:
– Руки уберите!
Но дверца чуть-чуть приоткрылась. И вижу: все у нее есть. Все на месте.
Это я, разумеется, – не про еду.
И все – что надо! Грудинка. Филей. Окорока.
И все копченое. Очевидно – на юге.
Я её спрашиваю:
– Для кого?
Мужа у нее нет. Во всяком случае – сегодня.
Тогда для кого все эти прелести гастрономии?
Я уже давно – не про еду.
Она говорит:
– Я люблю французское шампанское – и маленькими глотками.
Я говорю:
– Какие ещё глотки?! Я уже перебродил! У меня сейчас газы пойдут! Из ушей.
В общем, ушел от нее кислый, как уксус.
Позвонил своей бывшей. Она говорит:
– Стюдень будешь?
А я её стюдень очень хорошо знаю. Из копыт сорокалетней свиньи.
Она говорит:
– Стюдня навалом. Девяносто кило. Хрена только нет.
Короче, притащил ей хрен. В полруки длиной. Навернули с ней все это дело. С бутылкой водки. Потому что без бутылки – не идёт.
Я, конечно, – её стюдень. Она – мой хрен.
Это я – и про еду, и не про еду, и про все на свете!

Анюта, я тута! Письмо от тети Мани.
"Привет, Анюта, а также привет твоему Николаю и вашим Галочке, Леночке и Славику и кто там у вас ещё подродился со времени моего отъезда за границу.
Не буду описывать, какая жизнь за границей, тем более, за нашей. Напишу только, как я здесь живу.
Фрукты здесь такие и столько, что старик Мичурин, увидев бы эту роскошь, сразу бы прекратил свои опыты по скрещиванию малины с лимоном, чтобы лимон был слаще, а малина тверже, почесал бы свою репу и переключился бы на какую-нибудь кулинарию, где тоже скрещивают все, что попало под горячую руку, но называют это торт, винегрет, бутерброд или пирожок с ливером, хотя что бы человек ни съел, внутри у него все превращается в винегрет. А потом уже – в ливер.
Короче, пища и мясо – здесь чудо! Во всяком случае, так уверяют меня те, кто все это ел. Я же из мясных продуктов ем, в основном, вермишель, потому что цены на мясо так кусаются, что это мясо скоро сожрет меня!
А вообще свои обещания они сдержали. То, что они обещали мне в России, они продолжают обещать мне на Западе.
Помните, я вам показывала рекламную книжку – синее море, желтый песок, оранжевое солнце? Так вот – солнца и песку здесь навалом!
Но ночью почему-то холодно, хотя я подтыкаю под бока газету.
И это при том, что квартирка у меня – грех жаловаться: спальня, ванна, кухня и туалет. Правда, всё – в одной комнате.
Недалеко от моего дома – уютный ресторанчик. Буквально – подать рукой. Но поскольку никто не подает, я туда не хожу.
Вы спрашиваете: владею ли я ихним иностранным языком? Да, владею. Как бы на меня ни орали, всегда молчу. И всегда – на ихнем языке.
Страна, конечно, – здоровенная. Врачей больше, чем больных. Особенно – зубников. Этих даже больше, чем зубов с кариесом. Но лечение все равно дорогое. Поэтому сюда лучше ехать со своими зубами.
Вы спрашиваете: когда у меня будет отпуск? Отвечаю: я уже давно в отпуске. Со дня приезда. То есть третий год.
Встретила одного знакомого. Он сказал, что у него – своя лавка. «Продуктовая?» – спросила я. «Деревянная, – ответил он. – В одном из лучших уголков городского парка». Потом угостил меня жевачкой, которая у него осталась от завтрака, и предложил мне выгодное дело на миллион долларов.
Доллары должна дать я.
Я сказала: «Благодарю за доверие. Но миллионами просто так я не бросаюсь!» И хорошо ему вспомнила, как однажды на улице незнакомый бандит вырвал у меня сумочку. Я крикнула стоявшему рядом со мной полицейскому: «Милиция!» – и тому удалось довольно быстро поймать машину и скрыться от этого бандита.
Бандит же открыл мою сумочку и, увидев, что в ней ничего нет, даже кармашка, спросил на чистом русском языке: «Зачем же ты её носишь?!» И вернул мне назад, бросив туда немного денег. Правда, выпущенных Ленинградским монетным двором в 1961 году.
Вы пишите, что одеваетесь в модном салоне, и спрашиваете: где одеваюсь я? Отвечаю: там же, где и раздеваюсь. У стула. Один раз оделась в магазине одежды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40