Я полагаю также, что из его собственных уст рассказ прозвучит наиболее убедительно.
— Разумеется, достопочтеннейший Эак, — согласился с судьей Фаустофель. — Я с готовностью уступлю трибуну ответчику, дабы послушать, как он сам огласит собственное обвинительное заключение.
— Дай полный, но сжатый отчет, — бросил мне совет Голиас.
Я начал свою оправдательную речь. Перед такими судьями мне незачем было взывать к особому снисхождению и пытаться раздуть свое участие в пережитых приключениях или же расцветить их фантазией. Повествуя о своих странствиях, начиная с момента крушения «Нагльфара», я чувствовал в себе все большую уверенность. Завороженный собственным красноречием, я не сомневался в том, что мой рассказ произведет на слушателей самое благоприятное впечатление.
Наступившее бесстрастное молчание показалось мне поэтому вдвойне тягостным.
Прокашлявшись, Минос загудел:
— В самом деле, обширные лакуны в багаже впечатлений ответчика свидетельствуют о его недостаточной компетенции и ставят под сомнение его пригодность к продолжению маршрута. Вряд ли мне нужно напоминать о том, что дозволение вернуться в подлунный мир превратит и без того приятный для послушника недолгий заключительный этап паломничества в сплошное удовольствие; таким образом, благоприятное решение суда будет равносильно дарованию ответчику доступа в вышеупомянутый храм. Кроме того, в высшей степени уместное напоминание о существующем прецеденте, сделанное Фаустофелем, налагает на нас обязательство применять суровую меру пресечения в тех случаях, когда мы сталкиваемся с недостойным или же только отчасти подтвердившим свои возможности соискателем.
В замешательстве я лихорадочно подыскивал хоть какие-то доводы в свою пользу, однако Голиас взял эту задачу на себя.
— С позволения суда, смею заметить, что мнение, высказанное чуть ранее высокоученейшим Эаком, чрезвычайно существенно для прояснения наиболее важных спорных пунктов. Высокоученейший Эак заметил, в сущности, что человека следует судить по имеющимся у него достоинствам, а не по отсутствию у него чужих совершенств, и я совершенно с этим согласен. Действительно, представший перед вашим судом не побывал во многих местах, где ему следовало бы побывать, — а среди них есть и наиболее примечательные во всей Романии. К списку, открытому Фаустофелем, надо прибавить и дом Ясона, и Шенди-Холл: ответчик миновал их стороной. Да, он не скрывался в прериях вместе с Мартином Фьерро, не охотился за Сампо, не встречался ни с Налем, ни с Дамаянти — и так далее, и так далее… Я мог бы перечислять имена до самого вечера и до полной хрипоты и все равно не вспомнил бы даже десятой доли. Дело в том, — взмахнул рукой Голиас, — что, кроме вас троих и, разумеется, самого Делосца, ни единой душе не удавалось еще заглянуть во все утолки Романии. Пек утверждает, что побывал всюду, однако я усматриваю в этом простое бахвальство. Хотя, конечно же, любому из нас до него далеко…
— А, Пек! — пробормотал Радамант. Бесстрастное лицо его оживилось изнутри, мне почудилось даже, что по его высохшим губам скользнула улыбка.
— Хм-м, ну-ну… Прошу вас, продолжайте.
— С вашего разрешения, я продолжу, сэр. Поскольку полный обзор достопримечательностей неосуществим в принципе, давайте попытаемся определить разумные его пределы. Ответчик совершил три основных перехода: на первом им управлял случай, на втором — выбор, на третьем — Оракул. Укорять его за непосещение ряда местностей — все равно что указать на пройденные им иные направления. Если он потратил излишнее время на окольные тропки, в стороне от больших дорог, то и главного навидался тоже предостаточно.
И последнее. Я неколебимо верю: в план Делоспа отнюдь не входило зелеными заграждениями надежно уберечь драгоценную влагу от жаждущих. В храм могут войти только посвященные, это верно, но также верно и то, что пустующий храм перестает быть храмом.
Воцарилась полная тишина. Нервы мои были на пределе, Голиас сохранял вид человека, уверенного в успехе. Но и Фаустофель, отнюдь не утратив самоуверенности, держался победителем. Лица судей оставались непроницаемыми. Минос, сложив руки на груди, уставился в пол. Радамант сцепил перед собой пальцы и сосредоточенно барабанил ими друг о дружку. Эак правой рукой подпер подбородок. После продолжительной паузы они переглянулись, не скрывая своего неодобрения. Сердце у меня екнуло. Если они не сделают мне поблажек — все, дело можно считать проигранным.
Наконец Радамант расцепил скрюченные пальцы и положил руки на край стола.
— По мнению моего брата Миноса, — жуя губами, провозгласил он, — ответчик не сумел неопровержимым образом доказать свое право на продолжение паломничества и подлежит возврату под опеку Владыки Тьмы. Я склонен поддержать эту точку зрения.
Фаустофель издал ликующий вопль и ринулся ко мне, но я плохо его слышал. Подхватить меня он не успел: колени мои подкосились — и я замертво рухнул на пол.
Остатками потрясенного сознания я даже не в силах был уловить смысл слов Радаманта, которыми он, помолчав, закончил оглашаемый им приговор:
— Однако же мой уважаемый коллега Эак рекомендует прислушаться к доводам опытного адвоката Орфея, выступившего защитником обвиняемого. Я, со своей стороны, также усматриваю определенную долю справедливости в системе аргументации, развернутой Орфеем, и, следовательно, по общему мнению суда, не представляется возможным, не подрывая авторитета нашего высокого трибунала, воспрепятствовать дальнейшим перегринациям ответчика. Суд постановил: освободить обвиняемого из-под стражи и разрешить, по мере его сил, возобновление прерванного движения навстречу своей судьбе, какой бы она ни оказалась. Введите следующего, пожалуйста.
30. Приятное общество. Иппокрена
Фаустофель катался в истерике, но никому уже не было до него никакого дела. Я с трудом приходил в себя. Голиас помог мне подняться, я оперся на его руку — и мы двинулись к выходу.
Горе охватывает человека мгновенно, однако радость далеко не сразу способна заполнить пустоту, оставленную в душе продолжительным несчастьем. Чувства мои притупились: в голове было пусто, слов тоже не находилось. Смутно вспоминается переправа через подземную реку, старик-паромщик с длинным веслом… Как в тумане вспоминается и трехголовый пес, которого Голиас усыпил бренчаньем на арфе.
Облегчение наступило, как только мы выбрались из пещеры в тенистую рощу. Осознание свободы пришло ко мне толчками. Погода стояла отличная, но и там, внизу, жара не особенно меня донимала. Да и вокруг, казалось, было ничуть не светлее, чем в подземном царстве. Нигде не виднелось ни листочка, но я давно привык к пейзажам без единой былинки. Для того, чтобы раскрутить маховик моей жизнедеятельности и вновь запустить шестерни в движение, требовалось иное.
Какое-то время я бессмысленно вслушивался в доносившиеся до меня нестройные звуки — пронзительно сладостные, мучительно неотвязные звуки.» Потом вдруг понял:
— Да это же лягушки!
— Угадал, — подтвердил Голиас, усаживаясь на гладкий валун. — Уф! Устал как черт.
Я продолжал, словно проснувшись, напряженно вслушиваться, вглядываться, внюхиваться… Воздух полнился запахом свежести, рощу окутывал предзакатный сумрак, а на безлистых ветвях набухали почки. Не веря глазам, я спросил у Голиаса:
— Куда же подевалась зима?
— Ушла в подполье. — Он широко улыбнулся. — Ты уже успел проголодаться?
— Пока нет. — Мне вдруг вспомнилось, что с момента встречи с Фаустофелем у меня и маковой росинки во рту не было. — Скоро, чувствую, быка съем.
— Отлично. Растянись-ка пока на травке: прикосновение к земле придает силы. А я пойду разыщу наш НЗ, который я припрятал где-то поблизости перед тем, как ломиться в ворота Орка.
Пока Голиас разводил на выступе скалы костер, я, опершись на локоть, предавался блаженному созерцанию. Напротив входа в пещеру, к западу от нас, в расстилавшейся внизу долине, в сумерках уже зажигались первые огоньки в городке, который раскинулся по берегам извилистой реки. Потом я перевернулся навзничь и долго следил, как в бездонном темнеющем небе проступают контуры созвездий. Ветерок овевал мое разгоряченное лицо. Отовсюду доносились пьянящие, диковинные запахи. Квакши неумолчно разливались о чудесном начале новой жизни и о волшебных надеждах, которые обещало будущее…
— Ну и красотища! — невольно вырвалось у меня.
— Еще бы! Сейчас ведь пора Дионы, — отозвался Голиас. — Будем надеяться, что на сытый желудок жизнь покажется тебе еще прекрасней.
Принимая толстый ломоть хлеба, я спросил:
— А как тебе удалось меня разыскать?
— Пришлось раскинуть мозгами, вот и вся недолга. Главное, я узнал, что приговор тебе еще не вынесен. К Владыке Зла я еще мог найти подступы, но если бы тебя упекли куда-нибудь в тартарары — пиши пропало: плавать по геенне огненной я пока еще не выучился. Помнишь, я взял на буксир Тиля? Так вот, после этой передряги мы с ним долго прятались по разным углам, а потом, когда опасность миновала, я навестил Тиресия. Он-то мне все про тебя и выложил: дескать, угодил в ад, а обратно ни-ни. К счастью, — Голиас впился зубами в кукурузную лепешку и докончил уже с набитым ртом, — Глазгерион и Амфион не одни навострились управляться с арфой.
— Это уж точно, — поддакнул я, примеряясь к зажатому в кулаке изрядному куску бекона. Усиленно работая челюстями, я промычал: — А теперь мы — куда?
Голиас махнул ножом в сторону городка.
— Завтра отправимся в Гендерклев, а оттуда — к Гробнице Всадников. Хороших полтора дня пути.
Следующий день и вправду выдался не просто хорошим — скорее даже замечательным. По небу плыли легкие пушистые облака. Дорогу, по которой мы шли, с обеих сторон обрамляла зеленая изгородь из зацветающего кустарника. Гендерклев оказался уютным крошечным городком; главную достопримечательность его составляла таверна «Алый Лев». После долгой пешей прогулки аппетит у меня разыгрался по-настоящему.
Хозяин гостиницы, некто Эмброуз, оказался старым другом Голиаса.
— Мистер Шендон, — обратился он ко мне сразу после того, как нас познакомили. — В нашем доме великолепный стол; он будет накрыт для вас когда только пожелаете, но это не означает, что мы отказываемся от надежды попользоваться вашим кошельком и на другой манер. По виду вы настоящий мужчина, но я должен откровенно поделиться с вами горестным итогом моих многолетних наблюдений: увы, далеко не каждый представитель сильного пола способен оправдать возлагаемые на него ожидания и выказать силу таланта и богатство души, необходимым образом сопутствующие расположению к доброй выпивке.
Я заколебался. Обретенная цельность существования была еще мне в новинку, и мысль о том, чтобы это дело отметить, как-то не приходила мне в голову.
— Видите ли, я уже так давно ни капли не брал в рот…
— Бедняга! — посочувствовал мне Эмброуз. — Но спасти себя от верной гибели, думаю, вам еще не поздно. В трезвенники, судя по всему, записываться вы не собираетесь.
Если он и рекламировал свой товар, то со знанием дела. Хозяин не скрывал искренней заинтересованности во мне, и его дружелюбие меня покорило. Мог ли я обидеть его отказом?
— Глоточек чего-нибудь крепкого, пожалуй, не повредит. А виски у вас есть?
Вопрос этот я задал не без тайного душевного трепета, поскольку почти всюду в Романии предпочтение отдавалось другим напиткам.
— Неужели вы думаете, что я укрепил телесное здоровье, обрел душевное равновесие, развил гибкость ума, приобщился к философии, ближе узнал людей, заручился любовью окружающих и в совершенстве овладел девятью искусствами, восьмое из которых — умелое ведение домашнего хозяйства, а девятое — умение не довести дело до банкротства, — неужели вы думаете, что все эти способности дались мне через посредство горячего шоколада или, упаси Господи, одной только неразбавленной содовой воды?
Эмброуз доверительно положил руку мне на плечо.
— Сэр, — тут он почтительно понизил голос. — У меня в запасе есть не просто виски. У меня есть «Гленливет».
«Гленливет» оказался выше всяких похвал. Это было именно то, что мне требовалось. От первого же глотка бесследно исчезла скованность — единственный след моей недавней беды. Вновь наполнив себе стакан, я с облегчением откинулся на спинку кресла и стал прислушиваться к беседе Голиаса с хозяином гостиницы.
Эмброуз, как обнаружилось, рекомендовал клиентам только хорошо испытанные им на себе средства.
— Вы, конечно, направляетесь к Гробнице Всадников? — осведомился он, в два счета осушив свою вместительную посудину.
Голиас кивнул:
— Я не упускаю случая туда наведаться, если посчастливится оказаться по соседству. А вот Шендон — он намерен попасть к Иппокрене.
— Неужто? — Хозяин взглянул на меня с удвоенным любопытством. — Что ж, тогда большую часть пути мы проделаем вместе. Славная получится поездка. В этом году у нас очень большой наплыв паломников.
— Я уже заметил. — Голиас отхлебнул из бокала, разглядывая сидящих вокруг нас приезжих. — Вон старина Фальстаф, рядом Динадан, а вон там сидит Альцест — тебе, Шендон, неплохо было бы обменяться с ним впечатлениями, — дальше Гелиас, Бирон, Мель-мот… Кто еще прибыл из тех, кого я знаю?
— Конечно же, несравненная Фьяметта, еще Тартарен в сопровождении Жуана; кроме того, капитан Саггз, Фигаро, Гисли, миссис Брех — и так далее. Сразу всех и не перечислишь: гостиница забита до отказа.
Эмброуз вдруг вскочил на ноги.
— Ричард, — крикнул он слуге, — проводи, пожалуйста, мисс Уотсон к нашему столику.
Мисс Уотсон только что вошла. Мы приветствовали ее стоя. Девушка была красива неброской обезоруживающей красотой, но стоило только заглянуть ей в глаза, как вопрос о ее красоте снимался сам собой. Взгляд ее свидетельствовал не столько об умудренности опытом, сколько о способности оценивать окружающее с проницательной чуткостью.
— Нет, с мисс Эммой раньше мы никогда не встречались.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51