Уши его съеживались, словно горящая бумага. Когда остались одни только раковины, они прилегли к голове по бокам и шерсть на них исчезла.
Похоже было, будто какой-то молниеносный карикатурист взялся показать, как несколькими штрихами можно из осла сделать человека. Морда превратилась в лицо, вслед за нею, укоротившись, преобразилась шея, и, наконец, передние ноги с копытами стали человеческими руками. Я был захвачен зрелищем перемен и начисто позабыл, что имею к ним отношение.
Джонс первым отреагировал на то, что с ним произошло. Как только у него пропал хвост, он тут же ринулся к котомке с одеждой, которую я держал. Я торопливо стал помогать ему. Вдруг мы услышали грозный оклик Голиаса:
— Меч, Луций! Проклятье, ведь ты уже не осел! Шендон, дай ему меч!
Из одежды Луций ограничился брюками. Он впрыгнул в них и натянул до пояса, с которого теперь исчезла шерсть. Я тем временем вытащил меч из ножен и сунул его рукояткой прямо Джонсу в кулак. Наступила пора, так как чары уже не действовали.
Вперед выступил дон Родриго.
— А, это мой милый кузен, вышедший из собственного портрета!
Джонс оперся на меч.
— Милорд, — ответил он, — при нашей последней встрече вы пригласили меня на свою свадьбу.
— Совершенно верно, — признал Раван. — И приглашение было искренним. Но ввиду розысков, предпринятых родственниками моей невесты, король решил, что будет лучше сыграть свадьбу в одном из моих дальних, вновь приобретенных имений, а не при дворе.
Однако из-за моего любовного нетерпения, что вполне извинительно, я позабыл тебя известить.
Несмотря на насмешливый тон, Раван смотрел на Джонса пронзительным взглядом. Небрежно, как бы между прочим, он извлек из ножен свой меч. И вдруг подскочил и сделал молниеносный выпад Но Луций увернулся и так втянул живот, что он прилип к позвоночнику. Затем Луций шагнул к Равану и двумя быстрыми ударами снес ему башку. Она подкатилась к моим ногам, точь-в-точь как голова зеленого рыцаря. Но дон Родриго не поднял ее, подобно Берсилаку. Тело его задергалось в конвульсиях; кровь, фонтаном бьющая из шеи, залила весь пол. Затем тело замерло, как может замереть только мертвое тело. Я на всякий случай подобрал меч Равана. Но никто не двинулся с места, кроме Гермионы.
— Милый, — спросила она, качнувшись к Джонсу, — ты не ранен?
Луций смотрел на Равана. Ярость убийцы еще не затихла в нем, и все же ему удалось смягчить свой голос.
— Нет, дорогая. Не беспокойся за меня.
— Я совершенно спокойна, — заверила его Гермиона и упала на руки проходившему мимо Голиасу.
— Гюон не справился бы лучше, — одобрил он Луция. — Не тревожься, с ней все в порядке. Это естественная реакция. Девушки позаботятся о ней. Подойдите и возьмите ее! — велел он им. — У меня и без того дел по горло.
— Талиесин, — сказал король своим ровным, бесцветным голосом, когда девушки приняли Гермиону от Голиаса. — Вы осуществили все, что намеревались сделать? Разумеется, за возможным исключением выбраться отсюда живыми.
— Почти все, ваше величество.
— Тогда позвольте мне заметить вам, что, хотя в действиях ваших было немало занятного, на свадьбе они не слишком уместны.
Я уже чувствовал острие меча, приставленного к горлу. Голиас пожал плечами.
— Если вы имеете в виду потерю жениха, у нас найдется получше.
К моему удивлению, король задумался над его словами.
— Мертвый фаворит — не фаворит, — сказал он наконец, не обращаясь ни к кому в особенности. Он взглянул на меня, затем на Джонса. — Я уже много лет ношу корону, но мне еще не приходилось посылать человека на плаху, не выяснив прежде, кто он такой.
Дерзкий вид Луция будто испарился. Молодой человек сконфузился.
— Я и сам не знаю, кто я такой, ваше величество. Глупо, конечно, но говорят, что имя, которое я ношу, не принадлежит мне.
— А что это за имя?
— Луций Джил Джонс, ваше величество.
— Что? — Казалось, король заинтересовался. — Вы внук старого барона и ближайший родственник лорда Равана?
— Да, внук и наследник старого барона, сир. — Вспыхнув, Джонс поклонился. — Но законность моего рождения под сомнением.
— Бастард — такой же внук, как и все.
— Да, но не в том случае, когда его отец — кто-то посторонний. — Луций говорил хрипло, едва ли не шепотом. — Вот этим вопросом и задался мой дедушка, вероятно, по наущению лорда Равана. Я, конечно, не могу ни в чем быть уверенным, и отец мой не встанет, чтобы заговорить.
— Именно так, — задумчиво ответил Джамшид. — Я всегда подозревал, что дон Родриго замешан в неожиданном исчезновении вашего отца. Эта мысль пришла мне в голову после того, как он стал домогаться руки и сердца, а также собственности вашей вдовствующей матери. Она отказала ему и, что любопытно отметить, вскоре после этого умерла.
Джонс взволнованно вскрикнул, на что король не обратил ни малейшего внимания.
— Вложите мечи в ножны — и ты тоже, с серебряной прядью. На колени перед вашим монархом!
Пока я торопливо пытался вложить меч в ножны, так как бесполезно спорить там, где нет ни судьи, ни арбитража, Джонс перешагнул через тело Равана, встал на колени перед королем и склонил голову. Я взглянул на Голиаса и увидел, что он затаил дыхание. Долгую минуту король смотрел на человека, поверженного к его ногам. Луций был обнажен до пояса. Ослиная шерсть совершенно исчезла с его мускулистого торса. Гладкость и белизну кожи оттеняло единственное родимое пятно. Оно находилось на его плече и имело очертания сердечка. Король указал на него пальцем.
— Встаньте, — приказал он. — Несколько лет назад, когда я был еще принцем, — продолжал он, когда Луций поднялся, — я знавал сына старого барона. Он считал меня близким другом, а я считал его своим приятелем. Я провожу эту разницу для вас, поскольку вы, не являясь монархом, никогда не сделаете этого сами.
Наверное, когда-то Джамшид выглядел весьма величественно. И сейчас его черты казались благородными, но то была одна видимость. Вглядевшись, вы понимали, что чувства здесь не более, чем в улыбке светящейся маски. Следя за его взглядом, я содрогнулся, так как вспомнил, где раньше наблюдал эту мертвенную замкнутость.
Это случалось всякий раз в течение многих месяцев, а может, и лет, когда я смотрел на себя в зеркало. Так я жил до путешествия на «Нагльфаре». Меня потрясло, что и в Романии я встретил наконец что-то знакомое и в то же время тревожное. Во мне пробудилось смутное предчувствие зла.
— Вы юный Джонс, — закончил король свои пояснения. — Как приятель вашего отца, я знал, что сын его был зачат во время медового месяца. И этот сын — вы. Я пытался развлечь вашего отца, когда ваша мать лежала в родовых муках, и видел вас прежде, чем на вас надели первый нагрудник. Расположение и очертания родимого пятна совпадают с вашим именем. Я извещу об этом вашего дедушку. — Прежде чем Луций успел что-то ответить, король повернулся к нему спиной.
— Поставьте эту девушку на ноги, — приказал он. — Я приехал сюда на свадьбу, следовательно, будет свадьба.

ПЕРЕХОД ТРЕТИЙ
Вниз и наружу навстречу развязке
23. Список пассажиров у Лореля
На свадебном пиршестве я, что называется, отвел душу. Настроение у меня слегка портилось только при виде монарха. Мы с Голиасом всячески старались не переусердствовать: осушали бутылку до дна — и не брали в рот ни капли, пока не подавали следующую. В итоге три дня ушло на то, чтобы хоть немного прочухаться. Джамшид тем временем отбыл во дворец, вслед за ним начали разъезжаться и гости. Луций с Гермионой воспользовались первой же возможностью и отправились в свадебное путешествие.
Наши собутыльники тоже разбрелись кто куда, и на трезвую голову я почувствовал себя не очень уютно под чужой крышей.
— Послушай, — сказал я Голиасу за завтраком на четвертое утро, — что-то мне эта распивочная разонравилась. И эти постные рожи вокруг вконец обрыдли.
— Да, пожалуй, есть места и повеселее. В Замке Ниграмус редко когда удается развеяться, — согласился Голиас.
— Тогда давай отсюда свинчивать, и по-быстрому, — загорелся я от предвкушения, подзадоривая Голиаса, хотя он и не собирался возражать. — Куда махнем?
Выражение его лица показалось мне странным: он как-будто колебался с ответом.
— Не знаю. Я еще не решил, — задумчиво произнес он. — Это я себя имею в виду. А насчет тебя все ясно, как дважды два: тебе предстоит отправиться к Иппокрене.
— Ах да, верно ведь! — Предписание Делосского оракула начисто вылетело у меня из головы. Напоминание о нем мало меня обеспокоило, однако тон Голи-аса мне не понравился. — А, что разве мы не вместе отправимся?
— Обо мне ни слова не говорилось. — Голиас положил себе на тарелку еще один кусок яичницы с ветчиной.
— Ну и что? — Раздражение во мне нарастало, однако мне не хотелось его выказывать. — Выбирай дорогу себе по вкусу, а я тебе составлю компанию, — заявил я с наигранной беспечностью.
Голиас только теперь взглянул мне прямо в глаза:
— Я бы ничего не имел против, Шендон, но карты легли иначе.
— Да пошел ты ко всем чертям! — взорвался я. — И если тебе вновь припадет охота сбагрить попутчика с рук, режь прямо — без экивоков.
Когда мы, покинув замок, ступили на уже знакомую тропку, я все еще кипел от негодования. Особенно злило меня то, что Голиас не делал ни малейших попыток к примирению. Напротив того: повстречавшись у насыпи с Тилем, он отвел его в сторону, подальше от моих ушей, и долго с ним калякал, не обращая на меня никакого внимания. Теряясь в догадках, я тоже молчал с сердитым видом, но у развилки поневоле пришлось взяться за дело всерьез.
— Итак, — свирепо потребовал я у Голиаса, — куда теперь?
— Только сюда, — ответил он, указывая налево. — Другие пути тебе заказаны.
— А, катись ты! — рявкнул я. — Захочу — сверну направо, а захочу — и обратно вернусь.
С этими словами я оглядел простиравшуюся перед нами топь. Стоя на пригорке, мы могли обозревать ее от одного края до другого, но сколько я ни напрягал глаза, высившейся посередине крепости нигде не было видно. Чертыхнувшись, я хотел было устремиться направо, навстречу утреннему солнцу, однако не в силах был шевельнуть и мизинцем.
Я знавал людей, утверждавших, что они физически не в состоянии принудить себя взойти на крутой мост. Хотя прочность постройки не вызывает у них сомнений, ничто, по их словам, не заставит их подняться так высоко в воздух. Я воспринимал эти рассказы с недоверием, но теперь ничего не оставалось, как убедиться в их правдивости на собственном опыте. Случившееся тем более меня обескураживало, что сам я стоял как вкопанный на твердой почве, оцепенело уставясь в пространство перед собой. Удивительнее всего было то, что я как будто лишился способности предвидеть собственные действия. Меня охватила паника: что же это — выходит, мне больше не суждено собой распоряжаться? Развернувшись лицом к топи, я по-прежнему не владел своей волей. И только скосив глаза налево, в сторону дороги, ведущей к западу, почувствовал, что ко мне возвращается уверенность в себе.
— Таково предначертание Оракула, — пояснил Голиас. — Твои собственные планы на будущее должны совпадать с повелением Делосца.
— Да какая, в конце концов, мне разница, куда идти?
Высвободившись из невидимых тисков, я с облегчением перевел дух, однако притворился, будто делаю выбор самостоятельно, а не по глупой указке.
— Далеко ли до этой самой Иппокрены, и, когда я туда доберусь, чем прикажете заняться?
— Отвечу сначала на последний вопрос, — строго проговорил Голиас. — Иппокрена — это источник.
— Источник? Ладно, пускай так. Я должен отпить из него глоток, или достаточно просто полюбоваться на свое отражение?
По лицу Голиаса было совершенно ясно, что моей шутливости он поощрять не намерен.
— Ты сделаешь из источника три глотка — если, конечно, сможешь их сделать и если вообще сумеешь туда добраться.
— Идет! — окончательно развеселился я при виде насупленных бровей Голиаса. — А скажи, с какой стати мне вообще надо хлюпаться в этой самой Поколене?
— А с такой стати, чтобы ты не прозябал всю свою жизнь слизняком с ничтожной душонкой! — взревел Голиас. Мне все-таки удалось задеть его за живое. — Слушай, Шендон. Ты получил это предписание не случайно: в тебе угадали подходящего человека. Разве не ты говорил мне однажды, что пробовал как-то сочинить песню?
Пришлось сознаться:
— Пробовал, да только ничего не вышло.
— Ты не обладал умением, но это дело поправимое. Тут помогает Иппокрена. Первый глоток наделяет даром памяти: ты уже никогда не забудешь всего того, что видел и слышал в Романии, какие поступки здесь совершил. Со вторым глотком тебе как бы вручается обратный пропуск: ты всегда сможешь сюда вернуться. Третий глоток превратит тебя в творца: Иппокрена станет твоим напитком — качество гарантируется по усмотрению, высший предел не оговаривается.
Я мысленно просмотрел перечень.
— Для пропуска, говоришь, достаточно двух глотков? А сколько требуется для получения гражданства?
— Можешь не волноваться, — успокоил меня Голиас. — Гражданство близ Иппокрены получают либо в момент рождения, либо уже никогда… Что касается второго твоего вопроса, далеко ли туда добираться, — помочь ничем не могу. Я, разумеется, бывал в тех краях — и не раз, но путь к Иппокрене исчисляется не в милях. На этом указателе, кстати, тоже никаких цифр не выставлено.
Я взглянул на придорожный столб. На прибитых к нему стрелках, обращенных острием на запад, было написано:
Озеро Эшеров
Темная Башня
Пещера Гнипахеллир
— Про Иппокрену тут ни слова не говорится, — запротестовал я.
— Какая тебе разница? Помни только об одном: лишь бы не заблудиться, — хладнокровно заметил Голиас. Его черствость еще пуще разожгла во мне чувство обиды.
— Понятно. Нам с тобой, значит, не по пути?
— Шендон, об этом и речи не может быть, — отрубил он, раздосадованный моей настойчивостью. — Сколько раз тебе твердить! Это странствие каждый должен совершать в одиночку.
Мне почудился в его словах намек на нежелательность того, чтобы посторонние совались в его дела, и я, двинувшись в путь, с оскорбленным видом бросил ему через плечо:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51