Узкие рамки обязанностей не стесняли нашей свободы и согревали домашним уютом. Плот был подобен острову; но он увлекал нас вперед так же плавно и мягко, как автомобиль с хорошо накачанными шинами.
Днем наш плот был материком, а ночью — планетой. Он скользил по Млечному Пути белой от тумана реки, равный Марсу, Меркурию и всем звездам, кружащимся со своими созвездиями. Землю поглощала тьма; мы различали только зубчатые края деревьев, когда течение перебрасывало наш плот, будто челнок, от одного берега к другому. Затем появились огни города, и рано утром, перед самым рассветом, мы миновали Тройновонт.
Голиас разбудил меня близ самого города. Ему хотелось показать мне величественные черные башни на фоне гаснущих звезд. Мы проплыли под мостом, стараясь держаться подальше от каменных опор.
Только после двух дней пути вдали мы заметили еще один мост. Теперь мы подплывали к Валенции. Обогнув излучину, мы устремились прямо по направлению к нему. Издали было видно, как какие-то люди карабкаются вверх по пауковидному сооружению. До нас отчетливо доносились гулкие удары.
— Наверное, заканчивают постройку, — предположил я.
— К сожалению, «закончить» и «покончить» — глаголы, как правило, разные, — возразил Голиас. — Похоже, стучат топором, а не молотком.
Да, он был прав. С недоумением я вглядывался в даль.
— Зачем рушить мост, пока не выстроен новый?
— Ты еще спроси: зачем строить новый мост, пока не разрушен старый?
Он говорил взволнованно, и я заметил, что он не сводит глаз с западного берега.
— Они взялись за это неспроста. И, если повезет, они добьются своего.
Подплывая ближе, мы увидели правое окончание моста. Оказывается, шумели и вопили не только на левом берегу. И на правом толпилось множество народа. Но оживление их было иного свойства. Вооруженные люди запрудили вход на мост и рассыпались по берегу. Полки их стояли на дороге, насколько хватало глаз; ветер развевал боевые знамена. Это была могучая армия, по сравнению с которой войско Бродира казалось небольшим отрядом.
Преимущество плавания на плоту состоит также и в том, что, проплывая вдоль берега, вы можете следить за развитием событий. В данном случае мы как бы находились в центральном проходе. С интересом человека, наблюдающего действия пожарников, я переводил взгляд от завоевателей, подступивших к мосту, к горстке защитников, пытающихся уничтожить подход к городу. Сначала я не понимал, отчего враг медлит с наступлением. Наверное, подумал я, их предводитель считает, что ступать на мост уже небезопасно. И, в свою очередь, встревожился.
— А не обрушится ли эта махина аккурат на наши головы? — предположил я.
— Ты имеешь в виду мост? — Голиас был так занят, что даже не повернулся ко мне. — Тут уж ничего не поделаешь…
Так оно и было. Мы сумели бы высадиться на берег, если бы своевременно догадались об этом; но теперь, вблизи от моста, о высадке не могло быть и речи. Теперь нам только следовало заботиться о том, чтобы избежать столкновений с деревянными опорами моста. Я поднялся и взял в руки шест.
— Ты бы мне помог, Голиас.
— Сейчас-сейчас… Смотри вон туда!
Я увидел здоровенного верзилу, выходящего из вражеских рядов. И только тогда понял, кто такие те трое парней, прохлаждавшихся у западного входа на мост. Они не были воинскими диспетчерами, следившими, чтобы не возникало толкотни. Напротив, они, заблокировав проход в самом уязвимом месте, обороняли мост от целой армии захватчиков, пока их соратники потели, стараясь отрезать путь врагу. К ним-то и направился верзила.
Я не был равнодушным зрителем, однако поначалу не склонялся ни к той, ни к другой стороне. Но теперь выбор был мною сделан.
— С большой высоты больнее падать, — заметил я. Однако я не был настроен слишком оптимистически.
Великан — именно великан, без малейшего преувеличения — был вооружен мечом длиной в человеческий рост. Мне показалось, что сейчас он обезглавит всех троих с такою же легкостью, как дети сбивают палкой головки чертополоха. Похоже, что и он не сомневался в легкой победе. Мы подплыли уже достаточно близко и могли различать ухмылку на его лице.
— Атакуйте же его, вы, дуралеи! Атакуйте! — не выдержал я.
Против человека-горы выступил только один. Великан ударил его мечом, да так, что бедняга закружился на месте. Его противник был уверен, что все уже кончено. Так же подумал и я. Но пока верзила намеревался нанести последний сокрушительный удар, защитник города подскочил к нему вплотную, подпрыгнул и ткнул в лицо мечом.
— Черт побери, вот это да! — с восторгом крикнул я. И тут же завопил: — О, Боже! Голиас! Помоги!
Засмотревшись на сражение, я перестал следить за течением. Оно несло нас прямо на деревянный бык. Город тут построили, потому что удобно было перекинуть мост. А мост соорудили именно здесь, в самом узком месте реки. Наш плот стремительно летел меж тесными берегами. Голиас бросился мне на помощь, но было уже поздно. Оставалось хотя бы ослабить удар. Плот углом стукнулся об опору; мы упали, потеряв равновесие; Луций тоже свалился долой с копыт.
Придя в себя, мы оглянулись на мост. Там все переменилось. Из охранников остался всего лишь один — наверное, тот самый, что убил великана. Двое других отходили к восточному берегу. Возможно, они получили приказ покинуть пост. А иначе они бы до сих пор стояли на страже. Последний защитник один прикрывал собой весь город.
Я и ахнуть не успел, как с оглушительным треском восточный конец моста рухнул в воду. Течение увлекло его на дно, сорвав с деревянных быков все сооружение. Они одни остались торчать над водой.
К счастью, мы были уже далеко от водоворота. Но течение все еще было очень быстрым. Волны колебали плот, накатывались на бревна, Луций, бедолага, поскользнулся и едва не свалился в воду. Если бы Голиас не удержал его за хвост, мы бы остались вдвоем. Когда мы вытащили осла, я вновь оглянулся на город. Меня беспокоила судьба последнего защитника. Ведь он остался на вражеском берегу.
Я как раз успел увидеть, как он, в полном боевом снаряжении, прыгнул в воду. Уж не предпочел ли плену добровольную смерть? Но, к моему изумлению, он вынырнул и поплыл.
— Как ты думаешь, доплывет? — спросил я. Голиас все еще держал Луция за хвост. Опомнившись, он выпустил его.
— Парню предстоит еще немало приключений на берегу. Взгляни, как плывет! Какой молодецкий размах! Я уверен, для него все закончится благополучно. Что ж, посоветуем Ларсу Порсене убираться восвояси? Или он сам догадается?
Вскоре и мост, и войско остались позади. Реку вновь обступили леса.
Джонс все еще продолжал валяться на боку. Мы с Голиасом, усевшись рядом и раскуривая трубки, с ленивым одобрением смотрели, как мимо нас проплывает мир.
Плот разворачивался то к одному берегу, то к другому; по временам были видны сразу оба берега, если мы плыли по самой середине реки. Беседы наши были неторопливы, как и наше плавание. Мы свободно заходили в любой порт на карте размышлений и надолго бросали там якорь.
Даже в Арденском лесу я не чувствовал такой родственной связи со стихиями. Воздух и даже вода упоительно пахли зеленью и цветами. И день, и ночь без остатка принадлежали нам. Легкий бриз смягчал летний зной. Сумерки несли с собою прохладу, но воздух становился неподвижен и ласково касался нашей кожи. Забыв об одежде, мы считали нелепым прятаться от теплого дождя. Спали мы под открытым небом и в шалаш забирались, только когда начиналась гроза.
На берегу мы запасались дровами, да еще Голиас охотился. Однажды, где-то на пятый день плавания, мы плыли вдоль берега по мелководью. К ужину Голиас хотел добавить немного дичи. Он уже заряжал свое ружьецо, как вдруг мы услышали человеческий голос.
— Неужто вы и впрямь собираетесь оскорбить нежный слух Божьих рыбок грохотом этого смертоносного мушкетона?
На крутом берегу стоял господин с удочкой, сачком и корзиной для рыбы. Несмотря на жару, он был в камзоле и панталонах. Обут он был в изысканные башмаки с пряжками, а на голове носил щеголеватую шляпу с плюмажем. Ростом он был невелик; и если не принимать во внимание усы и эспаньолку, напоминал благодушного святого. Говорил он с нами, насколько я мог судить, со всей серьезностью, но приятная улыбка несколько смягчала бесцеремонность вмешательства.
Голиас улыбнулся ему в ответ.
— Слух у рыбок нежный, — согласился он, — чего не скажешь об их ртах.
Рыболов рад был возможности порассуждать. Он присел на берег.
— Сказать по правде, друг мой, у одних рыб жесткие рты, у других — нет. Рыбная ловля тем и хороша, что Творец позаботился о разнообразии. Так, например, у головлей, усачей, карпов и пескарей рты жесткие, будто кожа. А вот щука, окунь или форель срываются с крючка, если рыбак не имеет сноровки. Но если вы (а ваши слова допускают и такое толкование) намекаете на то, что крючок ранит рыбам рот, возражу вам: еще не от одной из них никто не слышал ни единой жалобы. Во имя избежания двусмысленностей, я могу допустить, что ваше предложение правдоподобно. Возможно, рыбы наделены ощущениями, но не менее возможно, что ощущениями наделены и деревья. Ведь не зря же считалось, что каждое дерево имеет душу — прекрасную дриаду, которая страдает и умирает вместе с ним. А ведь они не обладали красотою нимф, которые от любивших их богов породили племя героев и удильщиков. Не могли бы вы мне ответить на один вопрос?
— Да, но, пожалуй, не так обстоятельно.
— Не всякий предмет достоин пространной речи. — Удильщик снова улыбнулся. — Поклонники далеко не всякого увлечения обладают досугом, чтобы обсуждать свой предмет. Можно даже утверждать, что они не имеют способностей к рассуждению. В противном случае они все бы склонились к занятию рыбной ловлей. И это возвращает нас к моему вопросу. Отчего человек, наделенный, бесспорно, немалыми умственными талантами, предпочитает бегать, кричать, взрывать порох, загрязняя окружающую среду, проливать кровь и будоражить всю лесную округу, вместо того чтобы предаваться куда более утонченному способу охоты, находящемуся у него под боком?
— Чтобы подстрелить куропатку, вовсе не требуется ни бегать, ни кричать, — возразил Голиас, — и я не усматриваю ни малейшего несходства в наших пристрастиях.
— Почему же, милейший Охотник? Неужели вы не видите разницу между грабителем, который нападает на вас сзади и проламывает голову, чтобы отнять кошелек, и жуликом, которому удается выманить ваши денежки только в том случае, если он хитрее вас? Даже по духу охота не идет в сравнение с рыбной ловлей. Пуля, стрела, охотничья собака совершают насилие над своей жертвой. Рыбка же свободно выбирает, глотать ей крючок или нет. А ведь сделать крючок привлекательным — это тоже искусство.
— У вас интересная точка зрения, Рыболов, — согласился Голиас, — но ведь не стоит никакого труда поймать в Лонг Ривер бычка. Он хватает любую наживку.
— Бычка! — Удильщик был потрясен. — Да ни один уважающий себя рыболов не станет ими заниматься. Уверен, что даже шеф-повар Трималхиона не состряпает из бычков мало-мальски съедобное блюдо. Давайте оставим этот спор, и позвольте поймать мне для вас такую рыбу, вкус которой показался бы отменным даже самому заядлому удильщику. Я подстерегал здесь щуку, но у вас, наверное, нет необходимых специй, чтобы приготовить ее как должно. Но давайте проплывем вниз по реке еще немного, и я поймаю для вас окуня.
Его слова не оставили меня равнодушным.
— Я готов отправиться вместе с вами, мистер Рыболов, — заявил я. — Даже один, без Голиаса.
— Садитесь на плот, — пригласил Голиас, — поплывем вместе.
— Благодарю за любезность, — отвечал Рыболов. Он сошел с берега и забрался на палубу. Я положил его удочку в шалаш, чтобы Луций не наступил на нее, и мы отчалили. Стремнина оставалась в стороне. Из-за жары нам лень было орудовать шестами, и наш плот тихо плыл по мелководью. Но, как и мы, наш пассажир не торопился. У него оказалась при себе трубка, и он влился в нашу с Голиасом компанию.
— Этот плот пригоден только для рыбаков и прочих философов. И потому я склоняюсь к выводу, что вы тоже не чужды мудрости, — проговорил Рыболов. — И если у вас хватило рассудительности внять моему превосходному совету, я отважусь дать вам еще один.
— Какой именно? — спросил Голиас.
— Так как мы еще не скоро доберемся до берега, где я предполагаю рыбачить, не лучше ли будет занять себя пением песен?
— Но понравится ли это рыбкам с их нежным слухом? — вставил я. Рыболов рассмеялся.
— Я не Арион, чтобы зачаровывать рыб, но в моих песнях нет ничего оскорбительного. В них не содержится никаких непристойностей, ни прочих неподобающих материй, и потому их можно петь любому слушателю. Кто из вас начнет?
— Нет-нет. — Голиас плавным жестом указал на него рукой. — Вы наш гость, вам и начинать. Не возражаете?
— Отнюдь, — заверил его Рыболов. — После ловли рыбы первое удовольствие для меня — сочинять песни. Но петь об ужении рыбы — двойное удовольствие. Сейчас я вам спою именно такую песню.
Ловля рыбы — путь ко благу:
С чистою душой Окунать уду во влагу —
Есть ли путь другой?
Пробираться вдоль реки тропкой неприметной:
Ждут там щука и лосось в заводи заветной;
Леску ловко размотать и закинуть в воду —
Только так и стоит жить, возлюбив свободу.
Разум — быстрая протока:
Мысли, как форель,
В тень скрываются глубоко,
Огибая мель.
Не приманит их к себе, гибких и сверкающих,
Твой пустой крючок, коль наживки нет:
Лишь искусство рыбарей, дело свое знающих,
Вытащить поможет их на Божий свет.
— Да, теперь я вижу, что вы удите рыбу вполне глубокомысленно, — заметил Голиас. — И мне нравится, что вы вкладываете в песню всю душу. Я также спою о реке, об этой реке. Не обойду вниманием и рыбалку.
Вниз по течению один только брод,
Но его перейти нельзя.
Здесь подстерег Фердиада тот,
С кем были его друзья.
Окрасилась алой кровью вода —
Сама Морриган явилась сюда,
А река стремится на юг.
Зимой рыболова у бережка
Греет из фляжки глоток.
Броня ледяная прозрачна, крепка:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51