Та едва успела отскочить в сторону, больно ударившись локтем о стену.
— Берегись, любимая, я никому не дам тебя обидеть. Я убью их. Что, испугались? — грозно крикнул он кому-то в ванной и начал шарить гибким клинком рапиры под раковиной, гремя тазами.
— Что ты стоишь колом, дура?! — неожиданно грубо оборвал он Анну, которая пыталась что-то пролепетать. — Хватай, бей их тазом!
Анна попятилась, чувствуя, что погибает.
— Ушли, гады, — огорченно вздохнул Герман и, обернувшись, поймал испуганный взгляд Анны. — Что? Не веришь? — Он прыгнул к ней и, больно схватив за руку, потянул на пол. — Смотри, вон одна маленькая чертовка сидит там, в самом углу. Такая верткая, — злобно фыркнул Герман и длинно, грязно выругался. Анна почувствовала, что ее сейчас вырвет от страха, она вдруг ясно вспомнила, как вывернула на нее из-за угла красная «девятка» и как до последней секунды балагурил Егор, пока не уронил ей на колени тяжелый револьвер со взведенным курком. Все ее существо сжалось и выскочило, выдавилось в другое безопасное измерение. Из этого параллельного мира отрешенная и спокойная Анна мягко ответила:
— Давай задвинем ее тазом и закроем дверь на рапиру, тогда эта тварь не сможет выйти. — И, энергично прихлопнув тазом об пол, Анна деловито взяла из рук озадаченного Германа рапиру и, выведя его из ванной, ловко заклинила вход стальным смертоносным жалом. — А ты иди в комнату. Я ее еще немного покараулю.
Герман послушно поднялся и враскачку побрел в сторону комнаты. По дороге он остановился, раздумчиво оглядел коридор, вынул из ширинки пиписку и стал деловито метить углы. Анна, никогда не видевшая вблизи, как писают мужчины, залилась краской и замерла от любопытства, не в силах отвести взгляда от импровизированного фонтанчика.
«Вот откуда эта вонища в комнате. Он метил углы от чертей. У него белая горячка. Он может меня убить», — вяло подумала Анна. Как только Герман зашел в комнату, она выдернула рапиру, метнулась к входной двери, выскочила на лестничную клетку и запустила сверкнувшей змеей клинок далеко в колодец лестничного пролета. Потом, придерживая дверь ногой, чтобы не захлопнулась, она нащупала у себя в кармане мобильный и набрала телефон Гагика.
— Гагик, мне трудно тебе сейчас все объяснить. Пожалуйста, пусть твоя секретарша поможет мне найти врача-нарколога. У меня друг в запое.
— Анна, с тобой все в порядке? — тревожно спросил тот.
— Да, спасибо, я тебе потом перезвоню.
— Хорошо, я переключаю тебя на Аллу Евгеньевну, береги себя.
Через полчаса в подъезд вошли два молодых человека с чемоданчиком и штативом для капельницы. Все это время Анна провела на лестничной клетке и только следом за ребятами боязливо вошла в квартиру и заглянула через их плечи в комнату. Герман смирно лежал на матрасе, трясся и зло скалился по сторонам. Больше всего она боялась, что он будет драться с врачами. Но двое крепких улыбчивых парней, чем-то напомнивших ей Николая, быстро оглядели обстановку и стали распаковываться.
— Он буйный, осторожнее, — выдавила из себя Анна, боясь, что они уйдут, и стыдясь, что вляпалась в такую ситуацию.
— Если будут осложнения, это обойдется вам дороже, — добродушно успокоил ее один из них и широко улыбнулся собственной удачной шутке.
— Сколько дней запой?
— Не знаю, наверное, три, — неуверенно ответила Анна. Весельчак наклонился к клиенту и легонько хлопнул его по плечу:
— Привет, старик. Давно не виделись. О! Да у тебя тут пир горой!
Герман встрепенулся, привстал на постели, но драться не стал.
— Тяжело тебе, друг? — участливо спросил второй, быстро устанавливая капельницу. — Сейчас полегчает.
— Я присяду? — весело скалил зубы первый. — Давай руку, дружище!
Одним легким движением он распахнул в локте руку Германа. В пальцах у него, как у фокусника карточная колода, мелькнул шприц. Герман, продолжая таращить глаза, сделал слабое отмахивающее движение, но тут же затих. Три минуты спустя по тонкому желтоватому пластиковому желобу к нему в вену уже устремилась живительная влага покоя и умиротворения.
— У нас есть часа два. Чаем напоите? — спросил врач. — Да, кстати, после капельницы его нельзя оставлять одного. Мы ему снотворное дали, чтобы он проспался, так что он будет дрыхнуть до утра, но за ним надо проследить. Потом пусть «лимонтар» пьет он остатки отравления уберет и мозги почистит. Воды побольше минеральной.
— Скажите, ребята, он алкоголик?
Они посмотрели на Анну и весело фыркнули:
— Да ваш голубчик не только алкоголик, но и наркоман. В прошлом уж точно. Явных следов нет, но сам рисунок вен и пигментация на коже изменены. Он, наверное, с «герыча» соскочил, а алкоголем просто тягу, когда подкатывает, заливает.
— Ты что, с «герыча» не соскакивают, — не согласился с ним коллега.
— Как видишь, бывает. Видно, сильный мужик или лечиться подперло. Такие чаще всего быстро допиваются до чертиков и попадают в психушку. Вы за ним последите. От героина вялость, отрешенность, а от «винта» человека может пробить на смех или на обжорство, машину винтовой ведет, как самолет.
— Да, — с радостной торопливостью подхватил другой, — все винтовые буйные. Кокаин тоже дает активный приход.
Тогда человеку все нипочем, он думает, что может горы свернуть. Все, кто сидит на траве, страдают сушняком. Словно их сорок лет по пустыни водили, воду лакают и лакают. Если зрачки маленькие, как точка, — клиент только укололся. Если большие и не сужаются на свету, значит, скоро понадобится доза или его начнет ломать.
Проведя с хозяйкой ликбез, ребята стали оживленно обсуждать между собой, почему нельзя соскочить с «герыча» и прочие животрепещущие детали своего бизнеса. Два сильных, здоровых мужика говорили об этих несчастных, как о стаде баранов или коров, которых надо проштамповать клеймами и выбрать парочку для будущего ошкуривания. Спокойно и буднично. Они давно скинули этих бедолаг со счетов человечества. Так, материал, контингент. Бракованный причем. Как в лагере или в тюрьме, когда от заключенных остается только внешнее подобие людей, но сами они уже не люди, а зеки. Скорлупа от выеденных яиц.
Анна сидела со скорбным лицом, словно в доме был покойник, а два веселых гробовщика трескали бутеры и травили байки про нарков. Ей хотелось хрястнуться как подкошенной об пол, выть, рвать на себе одежды, биться головой о стену, но два весельчака спокойно прихлебывали чай и хитро поглядывали на нее: пора, мол, за вашего красавчика расплачиваться.
— Спасибо вам, ребята, — с трудом проговорила Анна, доставая стодолларовую бумажку.
— Не за что. Звоните еще.
— Больше алкашей, хороших и разных. Если решит зашиться, тоже обращайтесь. Я вообще-то по специальности хирург, — разоткровенничался в дверях врач, — но семью-то надо кормить! — И, сунув ей импровизированную визитку с домашним телефоном, радостно насвистывая, заспешил вниз.
Анна механически прибралась в комнате, выставила бутылки на подоконник соседней лестничной клетки, чтобы сестра не догадалась о случившемся. Спустилась в палатку за минералкой. Вымыла полы. Постирала его белье. Сполоснула посуду. Герман мирно спал, тихо постанывая. В комнате стоял ужасный дух перегара, старости и лекарств. Только сейчас она догадалась открыть форточку. Она забралась с ногами на подоконник и, обхватив колени, стала внимательно вглядываться в силуэт на матрасе. Гера застонал во сне. Она спрыгнула с подоконника, подошла, укрыла его пледом и прилегла рядом. Он повернулся к ней лицом и, глядя на нее пустыми глазами, совершенно ясно произнес:
— Предательница, какая же ты предательница. Ты ему сына родила. Ему, а не мне.
Анна еще раз заглянула в его раскрытые, полные сновидений глаза.
— Дай попить, — тихо попросил Герман, но, когда она поднесла к его губам стакан с минералкой, несчастный так и не смог сделать ни одного глотка и снова отключился.
«Вот так картина! — грустно подумала Анна. — Теперь понятно, почему он запил. — Значит, он не смог ей простить, что она родила ребенка от другого мужчины? Рожая детей, ты теряешь мужчину? — Все это была ерунда, дорогой. Пена. Дешевые понты. Теперь-то я знаю это точно. И ты узнаешь, если сможешь. — Вот, оказывается, каков ее избранник. Она провела рукой по его небритой щеке. — А действительно, каков?»
С недавних пор ее мозг приобрел новое качество. Он теперь все время ударно трудился, как случайно запущенный и забытый Господом вечный двигатель, у которого заклинило выключатель. Он терроризировал теперь свою хозяйку, все время требуя информационной загрузки. Даже засыпая, Анна чувствовала ровное гудение его силовых линий в голове. Заметивший в ней эту перемену насмешливый Герман как-то сказал: «По-моему, Господь дал тебе мозг в утешение, вместо члена». Даже в самые драматические моменты, когда, казалось бы, надо и возможно жить только сердцем, мозг продолжал анализировать ситуацию с холодным превосходством третейского судьи. Ее цепкий, огромный ум нуждался в работе, как легкие нуждаются в воздухе, а паровозная топка в угле. Вот и теперь, пробиваясь через боль сердца, он хладнокровно пытался вычленить стержень людей такого типа.
«Они эгоисты, полны гордыни и самодовольства, — монотонно бубнил свое разум. — Ужасно то, что это самодовольство имеет под собой некоторое основание, так как природа обычно щедро наделяет их различными талантами. Беда в том, что человек со многими дарованиями часто не добивается ничего, так как ничем не дорожит, ибо все получает слишком легко.
Зато эти таланты дают ему возможность считать, что все вокруг второсортные особи, кроме его величества. Все человечество — это рабочие муравьи, а они соль нации, муравьиные матки, хотя на самом деле — трутни.
Они любят хвастать и привирать, когда надо и не надо. Иногда настолько талантливо, что сами верят в свою ложь. Живут и чувствуют на грани реальности и вымысла.
Они не способны ни к какой систематической деятельности, предпочитают предаваться неге и безделью, но иногда вспыхивают какой-нибудь идеей и тогда бывают чрезвычайно упорны и настойчивы, но на короткое время.
Они дают сладкие обещания и говорят именно то, что ты жаждешь услышать и во что жаждешь поверить. Поэтому их слова часто звучат как пароль, открывающий все двери.
По большому счету они очень несчастны. Всегда не в ладах с собой. Им трудно выносить самих себя. Они всегда одиноки. Их посещают минуты мучительного осознания своего истинного положения и жалкой растерянности перед жизнью.
Они артистичны. Внешне необыкновенно привлекательны. От них исходит сексуальное обаяние, парализующее женщин. В них маленький моторчик по производству феерии. Если он заработал, ни одна не устоит. Они потрясающие любовники, с которыми можно ощутить всю глубину и полноту чувственного счастья. Они нежны, ласковы и разнообразны в ласках. Они потрясающие целовальщики.
В них остается всегда что-то юношеское, то, что идет от незрелости личности. Они очень ребячливы и поэтому безответственны. Ребячливость отменяет ответственность. С ними вы всегда чувствуете себя молодой девчонкой. Они максималисты в чувствах. Могут только любить, забыв обо всем на свете. Кормить их должен в это время кто-то другой.
Они потрясающие интуиты. Они бросят вас за час до того, как вы подумаете, что вам все это начинает надоедать.
Они умны, остроумны, быстры на насмешку и иронию и часто обижают людей без причины, только для красного словца или чтобы подпитать свою гордыньку. Они обладают великолепным критическим умом, который им отказывает, только когда речь заходит о них самих.
Они тратят деньги без разбору и часто совершенно бесцельно, будто хотят поскорее избавиться от них, словно те жгут им руки.
Это вымирающий тип, так как на свете все меньше сентиментальных женщин, готовых им служить до самопожертвования. Их надо беречь и оберегать от жизни. Они, как слишком породистые коты, не выносят ее сквозняков.
Они щеголи и любят хорошо одеваться. Обладают прекрасным вкусом.
Если они в хорошем настроении — вы самый счастливый человек на свете. Если в плохом — убегайте со всех ног, вы можете быть больно ранены их гадким и ядовитым языком.
Они не волки, но и не барбосы. Скорее дикие собаки Динго. Одичавшие овчарки».
Что ж, именно эта дикая собака Динго ей и нужна. Именно она — кусачая, как капкан, — и есть ее половинка. Ладно, видели мы капканы и пострашнее. Плавали, знаем. Теперь ее уже ничем не напугаешь, ничем не оттолкнешь. Жизнь и так сыграла с ней слишком злую шутку, расставляя ей ложные флажки по пути следования. В первый раз она встретила Германа в девятнадцать. Тогда она только слегка пригубила предназначенную ей чашу с нектаром, а теперь, когда ей тридцать пять, для нее осталось всего несколько глотков на самом дне, и то с осадком. Весь прекрасный сок жизни, предназначенный для Анны, был безалаберно расплескан хозяином в дороге или воровски выпит другими. Что ж, она не будет обиженно отказываться от опивок. Она соберет все со дна, все до последних горьких капель. Возможно, только тогда это наваждение отступит. Что-то ведь приворожило ее к Герману. Банально думать, что это был только «член семьи». Нет, главной притягательной силой оставался все-таки голос. Хотя его завораживающий баритон оказался богаче и глубже хозяина, но своим наличием, присутствием в его жизни голос указывал, что и человек, в котором он поселился, тоже уникален, раз именно его выбрали обладателем такого дара. Голос подталкивал наверх своего носителя, обещая выход вместе с ним за обычные горизонты бытия. Соприкосновение с могучим, пусть и невостребованным, талантом гипнотизировало Анну и давало ей надежду проникновения в иные, недоступные ей миры. И хотя с музыкой давно было покончено, голос Германа все эти годы тихо звучал у нее в ушах, заглушая многие фанфарные, но бытовые звуки. Именно этот голос, а вовсе никакая не секретарша в небесной канцелярии, нашептал ей строчки ее белых стихов. Его отзвуки она слышала всюду: и в счастливом смехе Васечки, и в треньканье трамваев в хрустальном январском воздухе, и в бормотании ветра в пасмурную летнюю ночь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37