На выходные она поехала к Бекки и Энди.
— Естественное желание — быть с теми, кто тебя любит, — с сочувствием произнес Энди, открывая дверь.
— Да нет, я тут не потому. Просто Марк наверняка явится ко мне посреди ночи и будет висеть на звонке, пока я его не впущу.
— Выпей винца, забирайся с ногами на диван и обо всем забудь, — посоветовала Бекки.
— Не могу. — Тут как раз зазвонил ее мобильный. Она взглянула на дисплей. На этот раз не Марк. Она ответила.
— Приветствую вас, Натан Фрей! Да, я звонила. Просто хотела узнать, не звонил ли вам Ричи Гант, не обещал ли золотые горы.
Жожо вышла с телефоном в коридор и продолжила разговор, выхаживая взад-вперед. Потом вернулась и повалилась на диван.
— Натан Фрей. Этот Гант, похоже, до всех моих клиентов добрался. Во всяком случае, до крупных. Придется выходные посвятить минимизации ущерба — попробую вернуть их назад.
Телефон опять затрезвонил, она снова бросила взгляд на экран и преувеличенно весело ответила:
— Мистер Эймон Фаррел, как поживаете?
Жожо опять вышла и опять стала мерить коридор шагами под аккомпанемент своих энергичных фраз. Потом вошла в гостиную.
— Господи ты боже мой! Какой-то кошмар! Гант предлагает ужать свои комиссионные до такого мизера, что он ни гроша не заработает. Он это делает назло.
Телефон снова ожил.
— Не подходи, — попросила Бекки.
— Не могу. — Но, проверив дисплей, она защелкнула телефон и отшвырнула на стол, словно ожегшись. — Опять Марк.
Телефон звонил и звонил, громкость нарастала. Все трое с испугом смотрели на него, потом трезвон прекратился, и в воздухе повисла благословенная тишина.
— Отключи немедленно, — взмолилась Бекки.
— Милая моя, да не могу я, ты уж прости. Мне еще должны отзвонить… — она пересчитала на пальцах, — восемь авторов. Я, как узнала, что этот Гант творит, всем крупнякам позвонила. Он им наплел, что в одиночку меня ждет погибель. Нужно их переубедить.
Телефон два раза звякнул.
— Сообщение от Марка, — сказала Жожо.
— Слушать не будешь?
— Нет нужды. Он опять скажет, что любит меня и мы можем все уладить.
— А ты не хочешь? — спросила Бекки. — Уладить, я имею в виду.
Жожо решительно мотнула головой и снова подскочила от звонка.
Она вгляделась в высветившийся номер и протянула телефон Энди:
— Ответь ты.
— Опять Марк?
— Номер не его, но я подозреваю… Энди осторожно ответил.
— А, Марк.
— Вот настырный, — сказала Жожо на ухо Бекки. — Небось из будки звонит.
Энди немного поговорил и попрощался.
— Марк, — доложил он. — Стоит у тебя под дверью. Жмет на звонок уже полчаса. Говорит, не уйдет, пока ты его не впустишь. Готов всю ночь стоять.
— Долго же ему ждать придется. — Голос звучал бодро, но на душе у Жожо было очень скверно. Она не хотела, чтобы он так себя вел.
Все выходные и начало следующей недели телефон надрывался беспрерывно, но звонки все были не те, которых она ждала. Ее уход — естественно — вызвал бурную реакцию в издательских кругах; она уволилась в тот день, когда было объявлено о ее назначении партнером — почему? Высказывались всевозможные версии. Она узнала, что Ричи Гант — ее внебрачный сын, которого она родила в двенадцать лет и отдала на усыновление (версия редактора, специализировавшегося на сагах). У нее был лесбийский роман с Ольгой Фишер, которая затем предпочла Ричи Ганта (версия какого-то сотрудника «Вираго»). У нее был роман с Марком Эвери, который сначала проголосовал не за нее, а потом и вовсе бросил (превалирующая версия).
Но куда более огорчительными по сравнению с этим неприкрытым любопытством были звонки от ее авторов. Вечером во вторник позвонила Миранда Ингланд и официально поставила Жожо в известность, что переходит к Ричи Ганту. Для Жожо это было равносильно удару бейсбольной битой.
В среду к Ричи перешла Марджори Фрэнке. В четверг с корабля сбежали Кэтлин Пери, Игги Гибсон, Нора Россетти и Пола Уиллер, а в пятницу к ним примкнули и три писателя, специализирующиеся на триллерах, которые всегда успешно продавались.
С каждой новой потерей ее шансы на самостоятельное выживание все уменьшались и уменьшались.
Бекки повторяла:
— Почему ты не хочешь вернуться? Тебе же открыты двери, и ты теперь партнер. Партнер, Жожо!
— Я не участвую в этом патриархате. — Слово «патриархат» Жожо почерпнула у Шейны. Оно ей понравилось. Всякий раз, как ее принимались уговаривать вернуться в агентство, она им щеголяла. — Теперь, зная, что там творится, я тем более не могу вернуться, это последнее дело. Это значит совсем себя не уважать.
Но искушение было весьма и весьма велико.
И непрерывно ее бомбил сообщениями Марк. Денно и нощно он слал ей имейлы, сообщения на телефон, письма по почте, цветы и подарочные наборы от Джо Малоуна, он звонил ей домой, звонил на мобильный, он торчал под ее дверями. Две ночи он в подпитии провисел на ее звонке, оба раза — по три часа кряду. Он стоял на улице и кричал ей в окно. Соседи жаловались и грозились вызвать полицию, но на него это не производило никакого эффекта. Она могла бы и сама вызвать полицейских, но эта мысль произвела на нее тот же эффект, что лимонный сок — на устрицу. Она не может так с ним поступить, это уже слишком.
Еще хуже были минуты просветления. Тогда Марк слал ей сообщения, в который раз напоминавшие, что ее ждет место партнера и что они могут начать жить вместе, когда она только пожелает. Это уж точно было заманчиво.
Коронной фразой было: «Ты только скажи, что ты хочешь, Жожо, — ты это получишь».
Но единственное, чего она хотела, получить было невозможно. Невозможно было переписать прошлое: она хотела, чтобы Марк проголосовал не за Ричи Ганта, а за нее.
Странное дело: она знала, что злится на него, даже когда этого не ощущала, и хотя ей его не хватало, как отрезанной конечности, назад пути не было. То, что произошло — а Жожо и сама не смогла бы в точности сказать, что именно, — разрушило их отношения до той степени, когда восстановление невозможно. Все было кончено.
Удивительное дело: хотя он фактически ее преследовал, она ни разу с ним не говорила и даже не виделась. Но благодаря этому ей было легче стоять на своем. Она опасалась, что при личной встрече может размякнуть. На данный момент положение дел не внушало никаких надежд, и она вряд ли бы устояла перед соблазном вернуться в кокон прежней жизни, где ее берегли и любили.
Понедельник, утро
Второй понедельник в шкуре независимого агента. Жожо была преисполнена уверенности в себе и надежд, как будто за поворотом ей вот-вот должно было открыться светлое будущее.
Раздался звонок. Это была жена Натана Фрея, она звонила сказать, что отныне ее мужа будет представлять Ричи Гант.
Елки.
Остался единственный крупный автор — Эймон Фаррел.
Она решила позвонить Ольге Фишер. Прошла неделя с хвостиком, а та до сих пор не сообщила, когда выйдет на работу в новом качестве.
— Привет, Ольга. Уже подала заявление? Когда начнем?
— Послушай, не будь такой назойливой. Конечно, никакого заявления я не подавала.
— Ну, вот что, могла бы мне и сказать, — вспылила Жожо. — Я думала, ты переходишь ко мне.
— Но… милая моя девочка, вся эта затея до того нелепа… С какой стати мне… Ох… — На этом раздосадованном вздохе Ольга прервала разговор.
Во вторник отвалили два незначительных клиента. Зато в среду покатился снежный ком.
Сначала, включив компьютер, Жожо обнаружила имейл от Эймона Фаррела с сообщением, что он нашел себе нового представителя. Она прислонила лоб к экрану. Вот оно, теперь крупных писателей у нее не осталось.
Потом зазвонил телефон: Марк. Каждое утро примерно в это время он звонил и оставлял ей отчаянное сообщение с мольбой вернуться. Но сегодня его голос звучал по-другому. Он звучал вполне вменяемо.
— Жожо, — сказал Марк, — я больше не стану тебя беспокоить. Мне жаль, что мы не исправили ситуацию, никогда в жизни я ни о чем так сильно не жалел. Мы были на волосок от полной гармонии, мы уже почти ее достигли, но я всегда знаю, когда я проиграл. Удачи тебе во всем. От души говорю.
После этого он отключился, и она почти физически ощутила, как молекулы ее телефона вмиг расслабились после невероятного напряжения предшествующих дней.
Это не была дурацкая уловка, чтобы заставить ее передумать. Его способ действия она знала: он поставил себе задачу, отдал ей всего себя, но, не достигнув цели, ретировался. Игра окончена.
Этого она и добивалась. Она не собиралась к нему возвращаться.
И снова, как будто со стороны, она увидела, как сидит в своей квартире блеклым февральским утром; самый близкий ей человек ушел, а от карьеры остались одни руины.
От этой мысли Жожо разрыдалась и плакала так долго и так безутешно, что потом с трудом узнала себя в зеркале. Она набрала в раковину холодной воды и опустила туда лицо, чтобы снять красноту и отек, но с ужасом поняла, что ей хочется так и остаться, чтобы захлебнуться. Впервые за тридцать три прожитых года она узнала, что значит захотеть свести счеты с жизнью.
Но это длилось лишь полсекунды.
После этого Жожо взяла себя в руки. Коллеги? Кому они нужны?! Писатели? Да их пруд пруди! Марк? Он же один такой!
ЛИЛИ

18
Больше недели я жила в уверенности, что у нас с Антоном все кончено. Я держала это сокровенное знание в себе, и это было похоже на спрятанный под кроватью пистолет — он беспрерывно тебя тревожит, но сделать отчаянный шаг ты не решаешься.
Мое убеждение, что мы исчерпали время для налаживания нормальной жизни, подкреплялось моим прошлым опытом — не собственным, а родительским. Я знала, что худшее уже произошло и продолжает происходить каждый день. Мы с Антоном считали себя не такими, как все, мы думали, превратности любви нас не коснутся, но в действительности мы были самая обыкновенная пара, просто двое людей, не сумевших справиться с грузом проблем.
И тем не менее, когда я сказала Антону, что ухожу, я была поражена его реакцией. Я считала, он, как и я, отдает себе отчет: мы оба понимаем, что все кончено, но продолжаем плыть по течению в ожидании удобного момента для разрыва. За месяцы, прошедшие после нашего переезда, мы настолько отвыкли разговаривать друг с другом, что я была искренне убеждена, что нас больше ничто не связывает. И я не сомневалась, что он спокойно даст мне уйти, выразит сожаление, что у нас так ничего и не вышло, но тут же добавит, что, учитывая обстоятельства, мы еще продержались на удивление долго.
Но он был совершенно обескуражен.
В тот вечер, уложив Эму спать, я взяла в руки пульт и, ничего не объясняя, выключила телевизор.
Антон посмотрел на меня с удивлением.
— Что такое?
— Ирина сказала, мы с Эмой можем пожить какое-то время у нее. Думаю, не стоит с этим тянуть. Я бы завтра и переехала.
Я уже начала произносить заготовленную тираду о том, что он может видеться с ребенком, когда ему будет угодно, но сделать это не удалось: Антон вышел из себя.
— Ты о чем? — Он больно схватил меня за запястье. — Лили! — набросился он. — Лили! Ты что?
— Я ухожу, — неуверенно проговорила я. — Я думала, ты сам понял.
— Нет! — Он был в неподдельном ужасе.
Он умолял. Упрашивал. Забрал у меня из сумки ключи и загородил спиной дверь, хотя я и не собиралась уходить прямо сейчас.
— Лили, пожалуйста! — задыхался он. — Я тебя прошу… Я умоляю! Подумай как следует.
— Антон, я только и делаю, что думаю.
— Ну, хоть до утра подожди. Выспишься — тогда и…
— «Выспишься»? Да я уже полгода как не сплю.
Он закрыл рот рукой и невнятно что-то проворчал; я уловила только «пожалуйста» и «господи».
— А как ты себе представлял нашу дальнейшую жизнь? — спросила я.
— Я думал, дела пойдут. Я думал, они уже начали выправляться.
— Но мы больше даже не разговариваем.
— Это оттого, что мы потеряли дом, мы пережили горе. Но я думал, мы приходим в себя!
— Мы не приходим в себя. Мы никогда не придем в себя. Нам вообще не надо было быть вместе, это с самого начала было ошибкой и должно было закончиться очень плохо. Мы всегда это знали.
— Я — нет.
— Ты упорно видишь только положительную сторону, но правда состоит в том, что наша совместная жизнь — это катастрофа, — напомнила я. — Посмотри, во что мы превратили нашу жизнь. Нам открывались прекрасные возможности, но мы все растеряли. — Я сказала «мы», но на самом деле имела в виду себя. Этого можно было и не говорить, Антон достаточно умен, чтобы понять, что я имею в виду.
— Нам просто не везло, — уперся он.
— Мы были самонадеянны, высокомерны и глупы. (Ты был.)
Это потому, что мы решили купить дом на деньги, которые наверняка должны были получить? Что в этом самонадеянного? Здравый смысл, помноженный на невезение, вот как я это воспринимаю.
— А я это воспринимаю как безрассудство и неоправданный риск.
Он всем телом привалился к двери.
— Это все из-за твоего детства, из-за того, что отец профукал дом, где вы жили. Это наложило на тебя неизгладимый отпечаток.
Я промолчала. Пожалуй, он прав.
— Ты на меня злишься, — сказал он.
— Совсем нет, — возразила я. — Надеюсь, со временем мы станем добрыми друзьями. Но, Антон, мы плохо влияем друг на друга.
Он посмотрел на меня, выражение у него было убитое, и я потупилась.
— А как же Эма? — спросил он. — Наш развод на ней плохо отразится.
— Я это и делаю ради нее. — Я вдруг вспылила. — Эма — моя главная забота. Я не хочу, чтобы она росла, как я. Я хочу, чтобы у нее была уверенность в завтрашнем дне.
— Ты на меня злишься, — повторил Антон. — Очень злишься.
— Да нет же! Но если все время будешь это повторяться и впрямь разозлюсь.
— Я не виню тебя за то, что ты злишься. Я готов себе пулю в лоб пустить, что довел вас до такой жизни.
Я решила не придавать этим словам значения. Что бы он сейчас ни сказал, своего решения я не изменю. Нашей совместной жизни пришел конец, это ясно, и я чувствовала, что нам надо расстаться, что злой рок так и будет нас преследовать, пока мы не искупим свой грех перед Джеммой.
Когда я ему это сказала, он взорвался.
— Это все предрассудки! В жизни так не бывает.
— Нам не суждено было быть вместе, я всегда знала, что это плохо кончится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71