— Хорошо, принеси буклет, но учти: поедем только на неделю.
Оуэн пришел в восторг.
— Поздравляю, — сказал он. — Ты наконец начинаешь себя вести, как нормальный человек.
Это будет этапная веха. Я поеду в отпуск. Оставлю маму на целую неделю без своей опеки. Жизнь, кажется, налаживается.
— А если нам удастся пережить вместе неделю и не поубивать друг друга, то мы должны будем пожениться, я так считаю, — объявил Оуэн.
— Класс! — Я знала: этому не бывать.
— Я только что сделал тебе предложение, ты не поняла?
— Поняла. Спасибо.
— До сих пор я ни одной девушке предложения не делал. Если честно, я ожидал большего энтузиазма, чем твои «Класс» и «Спасибо».
— Жизнь — это тебе не кино.
— Ах, вот оно что. Но ты все-таки скажи: аптекарь с меня списан?
— Нет. — Врать я была не в силах.
— А с кого?
— Оуэн, — снисходительно проговорила я, — я намного старше тебя. У меня до тебя было несколько романов, и в каком-то смысле все они стали прототипами этого образа.
— Оставь свой менторский тон. Не настолько ты меня старше. И готов спорить, у меня романов было не меньше твоего.
Последовал спор о том, кто спал с большим числом партнеров, и тема Джонни Рецепта плавно рассосалась. В конце концов, когда выяснилось, что у меня связей было больше, мы жутко поругались, но это уже не имело никакого значения…
ЛИЛИ

5
Первый Национальный Банк
23А, Эджуэр-сквер, Лондон, Юго-Запад-1
5 декабря
Уважаемые мистер Каролан и мисс Райт. По поводу объекта недвижимой собственности, расположенного по адресу: 37, Грэнтам-роуд, Лондон, Северо-Запад-3, имею честь сообщить следующее.
В соответствии со ст. 76, п. 11 Соглашения от 18 июня с.г., заключенного между Первым Национальным Банком, с одной стороны, и мистером Кароланом и мисс Райт, с другой стороны, платеж: в 100 000 (сто тысяч) фунтов стерлингов должен быть перечислен банку не позднее 30 ноября. Поскольку на 5 декабря означенный платеж еще не осуществлен (и в телефонной беседе с мистером Кароланом было подтверждено, что в обозримом будущем осуществлен быть не может), мне не остается ничего иного, как адресовать вас к ст. 18а, которая гласит: «В случае невыполнения обязательств по погашению ссуды недвижимость незамедлительно переходит в собственность банка».
Исходя из вышесказанного, объект недвижимости по адресу: 37, Грэнтам-роуд, надлежит освободить не позднее 19 декабря, т.е. в двухнедельный срок, и все ключи от недвижимости переслать заказной почтой по адресу банка.
Искренне ваш,
Брин Митчелл, менеджер по кредитам.
Это был конец света.
Все произошло так быстро. Когда Жожо позвонила и сообщила свою ужасную новость о том, что «Докин Эмери» не хочет заключать новый договор, я сделала то, что всегда делаю, когда мне плохо: освободила желудок от съеденного обеда. После этого, покончив с формальностями, мы с Антоном взвесили наши скудные шансы. Самое большое беспокойство вызывала невозможность вовремя произвести второй платеж в банк. Но мы распрямили плечи и решили, что, вместо того чтобы прятаться и невнятно лепетать, мы станем вести себя как ответственные, взрослые люди и будем с банком честны. Антон позвонил Брину Митчеллу, «менеджеру по кредитам», и объяснил, что, хотя в данный момент у нас и нет денег, но в конце марта придет очередной чек с потиражными отчислениями. Не могут ли они подождать до этого времени?
Брин поблагодарил за звонок и сказал, что будет лучше, если мы явимся для личной беседы, но не успели мы назначить конкретный день, как пришло то самое письмо, где было сказано, что мы нарушили условия займа, что с учетом наших нынешних обстоятельств надежд на погашение ссуды нет, а потому банк лишает нас права выкупа заложенного имущества. К девятнадцатому декабря нам следует освободить дом, а ключи переслать им по почте.
Худший из возможных сценариев должен был осуществиться как раз перед Рождеством.
Реакция Антона была такова: «Они не посмеют», — а мне он поклялся: «Дом останется у нас». Но я знала, что он ошибается. Таких историй я уже насмотрелась, и ничто не помешает банку поступить так и с нами.
Мы, конечно, позвонили в банк и сделали все возможное, чтобы уговорить их дать нам отсрочку до марта, когда все может счастливо разрешиться. Я умоляла, Антон просил, мы даже подумали, не поднести ли Эму к телефону, чтобы она пропела что-нибудь про елочку.
Но Брин и его коллеги оказались неумолимы, и мы были бессильны на них повлиять: что мы могли им предложить? Когда мы это осознали, наша решимость лишь окрепла. Мы в изнеможении попросили отсрочку хотя бы до Нового года — и вновь получили отказ. Впервые с начала всего этого кошмара мы возмутились, но и это не помогло. Нам лишь напомнили, что по условиям контракта банк вообще не обязан нас ни о чем уведомлять, нам же подарили две недели из доброго расположения. В разгар всех этих жутких переговоров Зулема вдруг объявила о своем уходе, причем незамедлительном. Она нашла другую работу, в одной семье в Найт-гейте, и там ей предоставили отдельную квартиру и машину. Остаться без домработницы было сейчас совсем некстати, но я согласилась, что содержать ее нам больше не по карману.
Тем временем за перепалками с банком одна неделя из двух уже благополучно прошла. До Рождества оставалось двенадцать дней, так что у нас была одна неделя, чтобы найти себе жилье. Можно было переехать в Деттол-хаус, но Антон сказал — и я была с ним согласна, — что жить под одной крышей с Дебс — это уж слишком.
— Уж лучше тогда в ночлежке Армии спасения.
И вот Антон купил газету объявлений и отчеркнул несколько адресов. Еще прежде, чем я увидела эти квартиры, я их все возненавидела.
Я знаю, риелторы сочли нас с Антоном по меньшей мере странными. У Антона, всегда приветливого и общительного, был отсутствующий вид. На меня смотрели глаза чужого человека, а не Антона, которого я знала. Лицо у него было мертвенно-бледное, и я с изумлением увидела в его черной шевелюре седые пряди. Он вдруг стал намного старше.
Что до меня, то мне никак не удавалось сосредоточиться, глаза у меня бегали из стороны в сторону, как бывает с людьми в состоянии тяжелого стресса. Но про наш стресс агенты знать не могли, они наверняка видели в нас легкую добычу.
Меня так угнетал, цейтнот, что я почти физически слышала, как тикают часы, приближая нас к страшному мигу, когда мы должны будем убраться из нашего дома. В результате на все эти квартиры я даже смотреть не могла; будь моя воля, я бы вприпрыжку обежала все комнаты, чтоб побыстрее завершить эту горестную процедуру и двинуться по следующему адресу.
Мы планировали передвигаться от квартиры к квартире на такси, но, если машина не появлялась после трех секунд ожидания, я заставляла Антона идти пешком — причем очень, очень быстро. От нервного напряжения у меня был такой избыток энергии, что я должна была постоянно двигаться.
Так мы ходили по адресам, и стоило переступить порог следующей квартиры, как я уже не помнила, что было в предыдущей. Все процессы в моем мозгу протекали настолько стремительно, что никакая информация там не задерживалась.
После трех дней просмотра настало время решать, и я выбрала последнюю из показанных нам квартир, поскольку только ее и помнила. Она была в Кэмдене, недалеко от нашего дома, новая и безликая, с белыми комнатами, похожими на ящики. Мы подписали договор аренды сроком на три месяца. Платить нужно было наличными, поскольку мы спешили с переездом. А еще потому, что на нашем банковском счете было пусто.
А потом мы, стоя на коленях на пыльном полу, ночь напролет паковали бесчисленные коробки. Это было похоже на мои прошлогодние ночные кошмары, когда мы так рвались купить этот дом.
И вот наступило последнее утро, прибыл фургон с грузчиками в красной форме, и они дружно взялись за работу. Я прислонилась к стене и подумала: «Неужели это происходит наяву? Все это? И красная форма тоже настоящая?»
Дом опустел, оставаться не было смысла.
— Идем, Лили, — мягко проговорил Антон.
— Хорошо.
Я была совершенно убита. Я помедлила, прежде чем в последний раз закрыть за собой дверь, и вдруг почувствовала, что что-то у меня внутри переменилось раз и навсегда. Я прощалась не просто с четырьмя стенами (точнее — тремя с половиной, поскольку рабочие так и не удосужились закончить ремонт в маленькой спальне; впрочем, какое это теперь имело значение?), а с той жизнью, которой у нас с Антоном уже никогда не будет.
Если бы я была одна, боюсь, я бы так и не распаковала вещи на новом месте. Взяла бы свое одеяло с подушкой и тихонько жила бы себе в джунглях из коробок. Но из-за Эмы надо было немедленно наладить быт. Собрать ее кроватку, распаковать кухонную утварь. Конечно, она требовала телевизор. И диван — чтобы смотреть удобнее.
К восьми часам вечера большая часть жизненно важных вещей стояла на своих местах, и Антон даже приготовил ужин. Для меня же скорость переезда оказалась непомерным испытанием. Отныне здесь наш дом. В этой невыразительной тесной квартире, забитой нашими пожитками. А вот и мы, изображаем семейную жизнь. Но как, как это могло случиться? Я в недоумении взирала на Антона.
— Почему у нас все так не по-людски?
Я обвела взглядом гладкие белые стены. Как в больничной палате. Эта квартира уже была мне ненавистна.
Антон взял меня за руку, пытаясь добиться от меня внимания.
— Но мы-то друг у друга остались!
Я продолжала изучать унылые белые стены.
— Что?
Он бросил на меня отчаянный взгляд.
— Я говорю, мы-то друг у друга остались.
ДЖЕММА

6
Рождество вдвоем с мамой было ужасным. Я пережила этот день лишь благодаря тому, что высосала полтора литра «Бейлиса». Все бы ничего, но когда я сказала маме, что в конце января мы с Оуэном на недельку поедем отдохнуть, она побледнела от ужаса. Она старалась не показать своего огорчения, даже сказала: «Видит бог, дочка, отдохнуть тебе бы не повредило», — но от ее попыток держаться бодрячком мне сделалось только хуже.
Весь день, как затертая пластинка, она повторяла:
— Последнее Рождество в этом доме…
Последнее Рождество? Это мог даже быть последний месяц. Январь на носу, отец вот-вот подаст в суд. Как скоро это произойдет? Как скоро дом выставят на продажу? Наш адвокат Бреда сказала, это займет несколько месяцев, но, зная мою удачливость, я бы не удивилась, если бы съезжать пришлось в день отъезда в отпуск.
Ни за что не угадаете, что было дальше…
Нет, вы все же попробуйте. Соберитесь!
Восьмого января, в годовщину своего ухода из дома, вернулся отец. Вот так, запросто. Подозреваю, он даже не подумал, что это как раз годовщина, — для него это был очередной странный эпизод всей этой странной истории. Его возвращение было обставлено так же неприметно, как и уход: он просто появился в дверях с тремя полными пакетами и спросил маму — хоть на это приличия хватило! — можно ли ему вернуться. В ответ мама поднялась в полный рост и сказала:
— Что, выставила тебя твоя красотка, да? Что ж, советую помириться, потому что здесь ты никому не нужен.
Но это, конечно, было сказано не всерьез. Меня в тот момент дома не было, поэтому не могу сказать, насколько быстро мама втащила его в дом и принялась готовить ему еду, но бьюсь об заклад, что очень, очень быстро.
Я и глазом не успела моргнуть, как папа опять был дома, а статус-кво восстановлен. Когда я вечером того дня приехала с работы, он уже сидел в своем кресле и решал кроссворд, а мама колдовала на кухне. У меня даже мелькнула мысль, не привиделось ли мне все, что было в том году.
Проигнорировав робко улыбающегося отца, я вошла в кухню и приперла маму к разделочной доске.
— Зачем ты его сразу пустила? Надо было хоть немного помучить.
— Он мой муж, — сказала она и сразу стала какая-то чужая и независимая. — Я давала брачный обет перед господом и людьми.
Ах, обет. Хомут! С его помощью многие поколения женщин превращены в рабынь и великомучениц. А что сделаешь? От психоза никакие резоны не помогают.
Я хотела призвать ее подумать как следует — никогда не поздно выставить его за дверь. Должна же быть какая-то гордость! Но какой смысл? Она уже немолода, ее не изменишь. Если уж она не переменилась за прошедший год, то теперь и подавно. Я хотела, чтобы она отомстила за всех женщин, но есть такие вредные люди — ни за что не станут делать то, что следует, предпочитают действовать по своему усмотрению.
А если посмотреть с эгоистической точки зрения, то его возвращение означало мой выход на волю. Жизнь вполне может вернуться в нормальную колею.
— Почему он пришел?
Про себя я решила, что рождественские праздники в обществе двух маленьких монстров его доконали. (У меня, впрочем, не было никаких доказательств, что дети Колетт — монстры, вполне возможно, я была к ним чудовищно несправедлива.)
— Потому что он любит меня, а ее — уже нет.
— А как он объясняет, что целый год прожил с женщиной тридцати шести лет?
— Сказал что-то насчет того, что ему скоро шестьдесят, да еще брат умер…
Правильно. Запоздалый кризис среднего возраста. Все это мы и без него знаем.
— И ты его простила?
— Он мой муж. Я давала обет в церкви. — Мама произнесла это таким непререкаемым тоном, что у меня зачесались руки взять что-нибудь потяжелее и выбить из ее головы эту дурь.
Слава богу, я атеистка, вот что я вам скажу.
Случись со мной что-нибудь в этом роде, вряд ли я бы стала налаживать отношения и уж точно бы не простила. В данном случае я не сомневалась, что теперь всегда буду презирать отца. Думаю, маме помогло ее самоотречение. Она считала себя в первую очередь добропорядочной женой, а не женщиной, наделенной чувствами и правами, а значит, отцу позволено в любой момент прискакать к домашнему очагу, в котором она все это время старательно поддерживала огонь. Не могу передать, до чего я разозлилась.
— Как ты можешь быть уверена, что через месяц он опять не взбрыкнет и не повторит все сначала?
— Не взбрыкнет. Он уже переболел, не знаю только чем.
— Но он изо дня в день будет видеться со своей драгоценней Колетт на работе!
Нет, не будет. — Тон, каким это было сказано, меня заинтриговал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71