И тогда я протянул к ней руку и помог ей кончить, а ее стоны возбудили меня, и мы все начали сначала.
Два дня спустя закончился мой отпуск, я вернулся в пустыню, где ждали меня необезвреженные мины. Синайская пустыня огромна, лучше всего это понимаешь, когда ползаешь по ней на животе. Работаем шеренгами, по дюжине сразу, словно мексиканцы на табачных плантациях, от зари до одиннадцати вечера, потом вырубаемся, спим до трех, вскакиваем по сигналу — и снова работа до зари. Ночь в спальном мешке — и снова то же самое. Ползешь на животе, осторожно, дюйм за дюймом проверяешь почву армейским ножом. Минималистская работа. Слышишь, металл звякнул о металл — это мина. Осторожно, очень осторожно раскапываешь ее, достаешь, обезвреживаешь, ползешь дальше. Думать нельзя ни о чем, кроме своего дела. Эта работа требует максимальной концентрации, и я старался изгнать из своих мыслей лицо Эрики, потому что иначе нельзя: отвлечешься, что-то сделаешь не так — и тебя будут собирать по кусочкам. Жуткая эта задача — не обращать внимания на бесплатный порнографический фильм, что крутится у тебя в мозгу, на воспоминания о чудесном, невероятном сексе с девушкой, которую я безумие) желал тогда — и продолжаю безумно желать почти тридцать лет спустя.
Я до сих пор воспринимаю ее как «девушку». А теперь Эрика — зрелая женщина, с каждым ребенком она все больше округлялась, набирала вес, но, на мой взгляд, становилась только слаще и соблазнительнее. Для меня она — то, что Бог обещал Моисею: земля, текущая молоком и медом, молоко — из груди, а мед — из того местечка, прекраснее которого нет. Положи меня как печать на свое сердце.
Вот о чем я грезил, а проснулся от шороха ключа в двери и, открыв глаза, увидел, что в дверях стоит какая-то незнакомка, не Эрика, чужая женщина, по ошибке забредшая в наш номер: щупленькая, сухенькая, без бедер, почти без груди, кажется, вовсе не занимающая места в пространстве. И еще я увидел, что она пытается улыбнуться мне, но губы не хотят ей повиноваться, они застыли в бесстрастной одеревенелости и кажутся не человеческими губами, а какой-то прорезью на лице, безликой и невыразительной, словно ушко иглы.
Рука у меня все еще лежала на члене.
— Привет, Джо. Что это ты делаешь со своей пушкой?
Наша старая шутка.
— Эрика?!
— Ну да, это я.
— Что ты с собой сделала?!!
Она хлопает в ладоши и в восторге кружится по комнате. На ней новый костюм — таких я никогда прежде на ней не видел: узенький черный пиджачок, коротенькая черная юбочка, едва доходящая до середины бедра, серебряная цепочка на шее. А где же бисер? Куда она его дела? И все остальное, коль уж на то пошло. Когда мы познакомились, в ней было сто двадцать фунтов, год назад — сто сорок пять; а теперь сколько? Сотня? Еще меньше? Девчонка, напялившая костюм матроны; так и ждешь родительского возгласа: «А ну-ка сними это с себя!» Но я не хочу, чтобы она что-то с себя снимала. Мне страшно представить, что прячется под этими черными тряпками.
— А ты как думаешь?
— Что ты с собой сделала, черт побери?!
— Это новая я.
— Вижу. А где ты старая?
— С Эрикой-толстухой покончено. Я ее убила. Висячие сиськи и двойной подбородок остались в прошлом. Навсегда.
Закрываю глаза. Снова открываю. Она не исчезла.
— Чего ты моргаешь? Что-то в глаз попало?
«А может, это все сон?» — со слабой надеждой думаю я.
— Ну, скажи же что-нибудь! Что ты об этом думаешь?
Молчу. Ни говорить, ни думать я не в силах.
— Мог бы сказать по крайней мере, что я классно выгляжу. Хотя бы из вежливости. Знаешь, как было больно? Вот где мне пригодились и мужество, и терпение, и прочие военные добродетели, о которых ты частенько вспоминаешь. Что делать — лежа на диване и глядя в потолок, ничего не добьешься. Чтобы быть красивой, приходится страдать. — Она снова пытается улыбнуться, но губы ей не повинуются. От прежней сияющей улыбки ничего не осталось.
— Что ты сделала с лицом?
— Подтяжку в Денвере. Мне эту клинику порекомендовала Бернис Фишер, помнишь ее?
— Нет.
— Бернис из читательского клуба.
Так я и знал, что без книг тут не обойдется! — Доктор Дэвис меня просто спас. Вернул мне мою личность.
— Но это же не ты! Тебя узнать невозможно! Ты никогда в жизни такой не была!
— Знаю. Странно получилось, правда? Он сказал, что я смогу выглядеть на двадцать пять, но на себя двадцатипятилетнюю буду непохожа. А я ответила: «Вот и отлично, мне и в двадцать пять не мешало кое-что подправить».
— И ты… ты позволила ему это сделать? — Боже правый, какой-то чужой человек изуродовал мою жену!
— Он сделал то, о чем я попросила, вот и все.
— А меня спросить тебе и в голову не пришло? С ним ты посоветовалась, а со мной — нет? Зачем ты это сделала?
Она садится на кровать, почти не приминая одеяло, гладит меня по щеке. Вместо пухлых подушечек на пальцах — висячие складки лишней кожи.
— Джо, пожалуйста, постарайся понять. Это решение помогло мне выйти из кризиса. Я сейчас кое-что тебе расскажу… знаешь, такие вещи женщины обычно не рассказывают мужьям. Подругам — может быть, но не мужчине. Но я не вижу другого способа все объяснить. Пару лет назад меня несколько месяцев мучили боли в правой груди…
— Что?!
— Тише. Слушай. Приступы острой боли, внезапные, иногда в самый неподходящий момент. Я сходила к врачу, он ощупал грудь и ничего не нашел. Отправил меня на маммограмму — то же самое. Ничего. Никаких опухолей, я совершенно здорова. Но боль не уходила. А год назад в «Маршалл-Филдс» я покупала лифчик, и, когда расплачивалась, кассирша спросила: «Вы дочке покупаете?» Нет, говорю, это я себе. А она: «Это же не ваш размер». Я говорю: «Я много лет ношу один и тот же размер, тридцать шестой, с чашечками С». Она смотрит на мою грудь и говорит: «Знаете, вы извините, но, по-моему, у вас 40 DD. Может быть, примерите?» Я возвращаюсь в примерочную, меряю и понимаю, что она права, что я уже много лет ношу лифчики, которые мне малы. И еще понимаю, что ни за какие сокровища мира я не соглашусь купить лифчик сорокового размера — даже такой красивый, белый, с кружевами, с бисерной оторочкой по швам, потому что у меня не сороковой размер, а тридцать шестой. Я всегда ношу тридцать шестой, понимаешь? И вот я стою перед зеркалом в магазине и думаю: вот до чего ты дошла. Тебе под пятьдесят, лифчик сорокового размера, и никогда больше ты не будешь стоять на остановке, дожидаясь автобуса в Ванкувер, и никогда не почувствуешь себя так, словно у тебя на ногах крылья. Я возвращаюсь к кассе с первым лифчиком, и девушка говорит: «Что, не подходит?» «Да нет, — говорю я, — подходит. Просто я не хочу носить сороковой размер!» И знаешь, что она мне тогда сказала? «Знаете, от слишком тугих лифчиков бывают боли в груди. Многие женщины воображают, что у них рак, и с ума сходят от страха, а потом выясняется, что про-
сто лифчик им мал». Пришлось мне вернуться и купить тот, что побольше.
— Извини, но я ничего не понимаю. Какое отношение размер бюстгальтера имеет к нашему браку?
— Очень просто. С тех пор я не могла избавиться от этой мысли. Где бы ни была, что бы ни делала. Стираю — и думаю, еду в магазин — и думаю, сижу на работе — и думаю. И все об одном. Как же так? Значит, вот оно и началось? Я становлюсь старухой? Еще несколько лет — и сделаюсь такой же, как моя мама или как твоя? Но я не хочу быть старухой! Это невозможно! Только не я! Я в это поверить не могу!
— Подожди-подожди. Все равно не понимаю. При чем тут размер бюстгальтера?
— Да при том, что 40 DD — старушечий размер! Молодые женщины такого не носят.
— Ну так ты уже и не молода. И я не мальчик. Оба мы становимся старше. Что же тут такого?
— Для женщины возраст — совсем не то, что для мужчины.
— Да почему же?
— Потому. Поверь мне, совсем не то же самое.
— Значит, ты это с собой сотворила, чтобы остаться молодой?
— Я хотела изменить свою жизнь. Чувствовала, что должна что-то изменить. Читала журналы, выясняла, что делают в такой ситуации другие женщины. Начинают писать, рисовать, учатся играть на каком-нибудь инструменте — все то, на что прежде не хватало времени; нет, меня все это не привлекало. Путешествовать тоже не хотелось — мы с тобой уже чуть ли не весь мир объехали. И все же что-то было не так. Что-то экзистенциальное, понимаешь, глубоко в душе. Мне требовалось время и место, чтобы в этом разобраться. Я чувствовала, что целая эпоха в моей жизни подходит к концу, что настала пора проснуться и понять, кто же я. У нас с тобой, Джо, была прекрасная семья; проблема лишь в том, что я не хотела быть старой замужней толстухой!
— Эрика, ты никогда не была толстухой! Да если бы и была, мне это… Но, послушай, почему же ты не поговорила со мной? Почему все не объяснила?
— Джо, тебе не понять, что происходит с женщиной в пятьдесят лет. Человечеству я больше не нужна. Своим детям тоже. Кому же нужна?
— Мне.
— Тебе? Ты вполне самодостаточен. В армии тебя научили ни в ком и ни в чем не нуждаться.
— Эрика, ты мне нужна, и армия тут ни при чем!
— Знаешь что? Я устала от твоих разговоров о логике, о самоконтроле, о том, как женщинам не хватает того, что есть у мужчин. Пойми, Джсь я люблю тебя, мне ничто и никто, кроме тебя, не нужен. Но я хотела понять, что же мне делать с оставшейся жизнью — жизнью, в которой для меня нет места.
— Как это нет места? У тебя есть дети — ты мать. Когда-нибудь станешь бабушкой. И твоя мать еще жива — ты ее дочь.
— Я говорю не о ролях, Джо. О том, кто я на самом деле. Знаешь, я начала чувствовать себя невидимкой. Словно я стеклянная. Все смотрят сквозь меня.
— Эрика, что за чушь?
— Вот и я долго спрашивала себя, что это за чушь. Даже к психоаналитику ходила. Она уложила меня на кушетку и принялась копаться во мне. Четыре месяца копалась. Месяц ушел на поиск вытесненных эмоций. Не обижали ли меня родители? Не домогался ли меня отец, или брат, или еще кто-нибудь из родных и друзей семьи? Нет.-Нет ли у меня вытесненных воспоминаний? Ни единого. Ну, может, сексуальная жизнь меня не удовлетворяет? Нет, сексуальная жизнь у меня лучше некуда. Вот так я ходила к ней и ходила, но однажды посмотрела на нее — ее зовут Тоня Рубен, — так вот, знаешь, я посмотрела на нее твоими глазами. И спросила себя: что сказал бы об этой женщине Джо? И конечно, сразу нашла ответ. Ты назвал бы ее шарлатанкой, а все, чем мы с ней занимаемся, — ерундой на постном масле. И знаешь что? Оказался бы прав. Ерунда на постном масле. Пустая трата денег.
Я вернулась домой, достала из сумочки какую-то старую квитанцию, села за стол и принялась составлять список. Список того, что мне в моей жизни не нравится. Чтобы подытожить все это одним словом. Подытоживать мне пришлось двумя словами: старая и жирная. Вот так просто. Смотрю на эти слова и спрашиваю себя: что сказал бы Джо? Джо сказал бы, что это проблема, а всякая проблема имеет решение.
— Ты что, хочешь сказать, что в этом я виноват?
— Пожалуй, да. Я сказала себе: считаешь, что ты жирная? Так сделай то, что тебе говорит врач: сядь на диету. Выглядишь старой? В наше время, если есть деньги и сила воли, это не проблема. Видишь, я подошла к этим проблемам так же, как ты подходил к своим, когда служил в армии. Разработала план и привела его в действие. Решила похудеть до шестого размера. Может, даже до четвертого. Чтобы, войдя в магазин, не спрашивать: «А нет ли у вас вот такого же, но побольше?», а говорить: «Покажите мне самый маленький размер». Я потеряла сорок пять фунтов, чуть не умерла, восемь месяцев сахара в рот не брала. Но, Бог свидетель, дело того стоило! За один этот поход по магазинам я согласилась бы вытерпеть еще столько же! Лицо — дело другое. Не скрою, мне было страшно. Даже очень страшно. Но, в конце концов, я не первая женщина в Чикаго, которая через это прошла. Ужасно долго не исчезали синяки. Поэтому я не встретилась с тобой в Чикаго — не хотела, чтобы ты видел меня такой. Дети все знают, разумеется, они в восторге, так меня поддерживают^рни вообще молодцы. Сначала, когда сняли бинты, я в ужас пришла. Смотришь в зеркало и думаешь: кошмар какой-то, как после автокатастрофы. А потом постепенно появляется… она. Новая ты. Понимаешь? Я прошла через все это, через боль, через страх, и добилась того, чего хотела. Ну, что ты об этом скажешь?
— Господи, что за ужас!
— Да ладно тебе, Джо, не ворчи!
— «Не ворчи»? Да я просто не знаю, что еще сказать — настолько все это мерзко! Господи, как будто смотрю римейк «Вторжения похитителей тел»! А самое отвратительное — что ты почему-то вбила себе в голову, будто почерпнула эту кошмарную идею от меня! Черт тебя побери, почему же ты сначала со мной не посоветовалась?
— Я же тебе объяснила. Потому что сделала это не для тебя, а для себя.
— Между прочим, ты моя жена.
— Ну и что? Это не значит, что ты можешь мной командовать.
— Командовать — не могу. Но ты могла хотя бы спросить моего мнения!
— Я думала, тебе понравится.
— Что ж, как видишь, ты ошиблась. Черт возьми, Эрика, уж не знаю, что ты видишь в зеркале, но могу тебе сказать, что вижу сейчас я. Вместо своей жены я вижу какую-то чужую бабу!
— Не кричи на меня!
— Встреться мы на улице, я бы тебя не узнал. Во-первых, выглядишь ты так, словно только что из концлагеря. Во-вторых, лицо. Ты погляди на себя! У тебя же лицо не двигается, как замороженное! Этот коновал тебя изуродовал! На него надо в суд подать!
— Это естественное онемение. Он говорит, через несколько месяцев все пройдет.
— И ты соглашаешься?
Я отворачиваюсь от нее с ужасом и отвращением. Господи, что она с собой сотворила? Лицо, словно у греческой статуи; фальшивая безмятежность — не от душевного покоя, а от неподвижности мышц. А эти скулы? Никогда прежде я не замечал ее скул. Эти выпирающие на лице кости пугают меня, воскрешая в памяти воспоминания, двадцать семь лет назад похороненные в песке на берегу Суэцкого канала. Мне не нужны скулы, черт побери — мне нужна Эрика! Вот у Алике Ребик со скулами все в порядке — и что?
Я не могу встать с кровати, да что там — шевельнуться не могу. Я парализован. Может быть, это все-таки сон? Стоит встать, и я проснусь? Я поднимаюсь, подхожу к окну, закрываю глаза, потом снова открываю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45