Остальные воры, отсидевшись в течение суток и не обнаружив никаких признаков слежки, отваживались спускаться вниз, в общую комнату. Зефрити даже продолжала свои ежевечерние представления. Из всей шайки наибольшая опасность оказаться опознанным и схваченным угрожала, конечно, Конану. Это ведь его в жреческом указе поименовали вредителем и шпионом.
– Если бы только мы могли избавиться от тебя, киммериец!.. – тоскливо вздохнул как-то Осгар и тут же неуклюже поправился: – Э-э... то есть я имею в виду... тайно выпроводить тебя из Абеддраха. Тогда уже точно никто не дознался бы, что мои люди могут быть как-то причастны к цареубийству!.. – И хозяин гостиницы с сожалением покачал головой. – Нет, нет, бояться тебе нечего. Пока ты остаешься в моем доме, я о тебе позабочусь. А потом уж придумаем, как тебе бежать из страны.
Конан на это промолчал. Он сам отлично понимал, сколько хлопот с ним Осгару. Соответственно, чтобы его благодетель не вздумал пырнуть его ножичком, киммериец почти не спал. А ел, опасаясь быть отравленным, и того меньше. Настроение у него было препоганое. Ссутулившись, он тупо сидел на плетеном сиденье в углу темного чулана.
– Между прочим, и в убиении Ибнизаба обвиняют опять же тебя, а не Азрафеля. Если тебе это интересно, конечно, – продолжал ванир, присаживаясь возле подноса с нетронутой пищей, стоявшего на низком деревянном столике посреди комнаты. – Кое-кто из рабочих опознал тебя как того самого стигийского подсыла, которого разыскивают власть предержащие.
Конан пожал плечами.
– А какая мне разница? – сказал он мрачно. – И потом, лучше уж действительно пускай обвинят в цареубийстве меня, а не юного сорвиголову Азрафеля, который всего-то мстил за родных. – Он переменил положение тела, и плетеное сиденье зашуршало. – Крому известно, что ложных обвинений на мне и так по самое не балуйся. Пусть уж если повесят, так не только за убийство никогда не существовавшей козы, но и за то, что пристукнул одного такого откормленного быка... – И он наклонил жалобно скрипнувшее кресло назад к глинобитной стене, в глазах появился былой блеск. – Если честно, терять мне особо нечего, так почему бы и не поднять ставки еще повыше? Право же, меня так и подмывает возобновить наш план по ограблению царской усыпальницы. Что скажешь?
Осгар улыбнулся, недоверчиво грозя пальцем киммерийцу, почти невидимому в полутьме:
– Во имя грудей Иштар, украшенных звездами! Ты точно свихнулся, Конан! Соваться на кладбище сейчас... когда повсюду разыскивают воров... – Он пожал плечами. – Я еще понимаю – через несколько месяцев, скажем, этак через годик, когда все успокоится и страсти остынут...
– Кого ты обманываешь, Осгар? – Глаза киммерийца блеснули в тени. – Мы с тобой оба отлично знаем, что ты бегом побежишь на дело в тот же миг, как я буду убит или скроюсь. Только к тому времени самый лакомый кусочек от тебя уже уплывет...
Он замолчал: в дверь постучали особым, заранее оговоренным образом. Хозяин гостиницы поднялся и, откинув щеколду, впустил Зефрити и Исайаба. С той стороны дверь представляла собой всего лишь секцию резной деревянной панели, ничем не отличавшуюся от других. Когда она закрылась за вошедшими, танцовщица возбужденно заговорила:
– Отличные новости! Дворцовая стража понятия не имеет ни о том, как мы удрали, ни о том, где нас искать. Конечно, они вовсю утверждают, будто вот-вот нас найдут, но это так, просто треп, чтобы успокоить народ.
– Я бы не обольщался, – сказал Конан из своего темного угла. – Не удивлюсь, если Хораспес сумеет проследить наш путь не только внутри пирамиды, но и под ней. Стоит ему пустить в ход свои сверхъестественные способности...
– Если он что и знает, то держит это при себе, – сказал Исайаб. – Нам-то откуда знать? Может, ему не особо охота нас и ловить. У него и так весь двор на ушах стоит. Он же колдовской стигийский заговор разоблачил, и наша разборка с Ибнизабом ему здорово помогла!
– Да, и у людей только и разговоров, что о завершении пирамиды и завтрашних похоронах!
Зефрити грациозным движением опустилась на пол рядом с Осгаром и оперлась о его колено.
– Все, кому не лень, осаждают дворец, требуя, чтобы царица велела выкопать их недавно умерших родственников и похоронить с Ибнизабом в качестве свиты! Не менее дюжины молодых воинов и вовсе утопилось в храмовом пруду, чтобы лечь в одну могилу с царем и продолжать служить ему на том свете... – И она изумленно тряхнула вороными кудрями. – Даже у нас в Стигии не настолько с ума сходят. Жрецы, помнится, объявляли, кто отправится в пирамиду, и люди шли. Но чтобы добровольно...
– Ты что-то говорила про царицу, – перебил Конан. – Ты какую имела в виду, прежнюю или новую?
– А прежняя, она и есть новая, – развела руками Зефрити. – Порядок наследования определил сам царь, покуда был жив, и двор поддержал его выбор. Теперь Абеддрахом правит Нитокар... или будет править, когда отгремят похороны. Так что мои глубокие соболезнования всем, кто был еще недоволен правлением Ибнизаба...
– Что слышно про царевну? – спросил киммериец.
Зефрити беззаботно рассмеялась:
– Что про нее может быть слышно? Пала жертвой дворцового выяснения отношений, я полагаю. Может, она и спаслась бы, не будь ее имя связано с изменой...
– Измена? Какая еще измена?.. – Передние ножки плетеного кресла, в котором сидел Конан, резко стукнули об пол.
– Ну как же, о том самом заговоре с целью обрушить пирамиду! Его еще Нефрен раскрыл. Там оказался впутан Арамас, капитан дворцовой стражи, и ты сам, Конан, насколько я помню. Имя Эфрит всплыло перед самой гибелью Ибнизаба, после того как в глубинах пирамиды нашли клочок зеленого шелка. А ты что, неужели не знал?
– Нет, – мрачно глядя на нее, ответил Конан. – Я ничего об этом не слышал.
– Ну, ты даешь! Ведь царь оградил ее от немедленного наказания только по большой отеческой любви. Да только скандал лишил ее последней поддержки, на которую она могла рассчитывать при дворе! – Танцовщица обвела слушателей весело блестевшими глазами: рассказ о дрязгах и неприятностях власть имущих доставлял ей искреннее наслаждение. – Вообще-то, – продолжала она, – как вам отлично известно, по абеддрахскому закону Нитокар должна была бы отправиться вместе с Ибнизабом вкушать в раю царские наслаждения. Но ее муженек переменил это обыкновение, и привилегия достанется счастливице Эфрит. А бедняжечке Нитокар – труды и тяготы земного правления!..
– Хватит выкрутас, девочка, говори прямо! – Конан так и подался вперед. – Ты что, хочешь сказать, что Эфрит закопают в могилу вместе с царем?..
– Закопают. Причем, по сугубому повелению любящего отца, живьем, дабы никоим образом не портить ее прекрасного юного тела. Девчонку прикуют к его саркофагу золотыми цепями и закроют с ним в пирамиде.
– Да уж, царица наилучшим образом обо всем позаботилась, – вставил Исайаб. – Теперь корона перейдет к ее сынку, Иблису. Который, несмотря на нежный возраст, уже теперь обещает стать тираном еще покруче мамаши...
– Хорошо, нам-то какая разница? – Осгар бросил огрызок фрукта и сыто рыгнул. – Кто бы ни правил в Абеддрахе, мое дело не пострадает. Самое важное, что они, расследуя преступление, не вышли на нас... пока не вышли, по крайности. Так что если мы еще немножечко выждем...
– Давай, ложись на дно, да еще закопайся, как ты один и умеешь! – прорычал Конан из потемок. – Чтоб тебе пусто было, хитроумный ванир! – И киммериец вскочил на ноги, сжимая рукоятку меча. – В общем, знайте: я полезу в пирамиду завтра, как мы и собирались! Эфрит спасла мне жизнь, когда вы все меня бросили. Так вот, и я не допущу, чтобы ее живой зарыли в могилу! – Он обвел свирепым взглядом обращенные к нему удивленные физиономии. – Я спасу ее. Или прикончу своей рукой, если другого выхода не будет.
– Слушай, оставь-ка в покое свою живорезку и сядь! – сказал Осгар. Как это на первый взгляд ни странно, ванир говорил безо всякой ярости, размеренно и даже торжественно. – Лично мне глубоко наплевать на твои любовные шашни, Конан. Как и всем остальным, кто здесь сидит. Ты только пойми меня правильно. Мы ни в коем случае не можем допустить, чтобы ты очертя голову ринулся туда и благополучно свернул себе шею. Тебя поймают и будут пытать, пока не заговоришь. Или проследят за тобой и явятся прямиком сюда. – Осгар с терпеливой усталостью покачал головой. – Ты всех нас хочешь под топор подвести, неужели не ясно?
– И где это ты у нас заделался таким знатоком риска?
Неожиданным движением Конан выдернул меч из ножен. То и другое он не выпускал из рук вот уже два дня.
– Я тебе покажу, что такое настоящий риск! Собрался меня остановить – давай, останавливай! – Его меч смотрел прямо на Осгара, глаза горели кровожадным предвкушением битвы. – Либо обожди и выдай меня кладбищенским стражникам. Только не думай, что я им про твои преступления все как есть не выложу, когда меня будут пытать!.. – Он ощерился в улыбке, в которой, как показалось остальным, была немалая доля безумия. – Есть еще путь – идите вместе со мной, и разбогатеете! Дорогу мы теперь знаем, все необходимое приготовили. Ну?.. Так что вы выбираете?..
Осгар держал руку на рукояти кинжала. Он не спускал с Конана злых глаз. Зефрити смотрела на хозяина гостиницы, и на ее смуглом лице было написано плохо скрытое возбуждение. Исайабу было явно не по себе. Он ежился, но помалкивал.
– С вами или без вас – в любом случае вечером я пойду, – сказал Конан, и было ясно, что поколебать его решения не удастся. – Если попробуете меня удержать, пеняйте на себя!

Глава пятнадцатаяПорог вечности

День похорон должен был одновременно стать и днем коронации. Народ Абеддраха с раннего утра высыпал из домов. На широкой улице, что вела от дворца к западным городским воротам, было не протолкнуться. Здесь присутствовало без малого все население города-государства. Большинство были бедные земледельцы; Многие, лишившиеся земли, держали при себе весь свой нехитрый скарб, увязанный в потертые узлы, и опирали на плечо длинные черпаки для воды. Несмотря на то что в ночь гибели Ибнизаба (поистине, могло ли это не быть проявлением божественной воли?) разлив Стикса начал спадать, вода стояла еще очень высоко, так что возвращение в полузатопленные дома вполне можно было отложить до окончания торжественных похорон. Незадолго до полудня невероятная толпа заполнила широкую, недавно расчищенную площадь перед великой пирамидой и даже выплеснулась на возвышенные берега ближних каналов.
Люди в толпе были преисполнены благоговейного ужаса и восторга. Им предстояло провожать в последний путь не простого смертного человека, но существо, чью природу они едва могли уразуметь, существо, чье великолепие и величие светило им, как солнце, из невообразимого далека. Они знали, что очень скоро на трон взойдет еще один, вернее, одна, из той же таинственной породы полубогов. Вельможи ожидали на стене или занимали места в траурном поезде, расположившемся пока во дворе царской резиденции. Одни молились, другие по крайней мере сохраняли приличествовавший случаю вид благочестивой задумчивости. Все они понимали, что переход власти из рук сумасшедшего царя в руки сумасшедшей царицы, да еще при посредничестве советника, сдвинутого на религии, сулил много невероятнейших выгод, катастрофических падений... и всевозможной неопределенности.
Когда наконец скорбная процессия выдвинулась из дворцовых ворот и потянулась по улице к воротам, толпа подалась в стороны и расступилась без лишнего шума и неподобающей толкотни. Ко всему прочему, впереди кортежа выступала целая фаланга дворцовой стражи, мерно шагавшая под бой барабанов из слоновой кости. Лица стражников дышали такой безмятежной решимостью, что улица перед ними очищалась сама собой: не понадобилось пускать в ход ни дубинки, ни черенки алебард.
Это был отборный отряд добровольцев, изъявивших желание последовать за Ибнизабом в могилу и принявших особое благословение Хораспеса. Всех их замкнут в пирамиде живыми. В День, Который Грядет, воскресший царь своей рукой выпустит их на свободу и поведет под своим знаменем на завоевание Лучшего Мира.
За живыми следовала мертвая армия. Умершие вельможи и офицеры в гробах, лошади, конюхи. Рокочущие колесницы везли бренные останки своих мертвых возниц. Торопливые рабы, по четыре на каждый гроб, несли целые отряды копейщиков и стрелков, и к каждому саркофагу было прикреплено оружие, которым тот или иной воин пользовался при жизни. Тщательно сохраненные для этого случая, здесь, так сказать, присутствовали все «военные потери» за прошедшие несколько лет. И с ними – порядочное число новопреставленных молодых солдат.
В толпе при виде этого раздался возбужденный ропот. Столь великолепное зрелище военной мощи Абеддраха поневоле всколыхнуло в каждом чувство гордости за свой город.
За мертвым войском двигались припасы и провиант. Провиант частью шел своим ходом – рабы вели целые стада овец и коров. Чисто вымытые животные были умащены благовониями и увиты разноцветными лентами. Большие повозки везли походную мебель, рабы тащили корзины с едой и сосуды с питьем. Другие невольники несли ярко раскрашенные гробы, в которых покоились такие же рабы, как и они сами.
Торжественное шествие двигалось своим чередом. Завороженным зрителям довелось в одночасье увидеть столько всяких богатств, сколько при иных обстоятельствах они не узрели бы в течение всей своей жизни.
И при всем том перед ними была лишь только прелюдия! Люди поняли это, когда наконец показались повозки с личным имуществом покойного государя. Шестерка тщательно, в масть подобранных серебристых скакунов влекла золотую, в драгоценных каменьях, боевую колесницу. При жизни царь почти ею не пользовался. Четыре десятка рабов тащили модель царского корабля. Модель, нагруженная позолоченной мебелью, была слишком велика, чтобы плавать по Стиксу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37