Когда наконец это ему удалось, воздух проник в горло пополам с каменной пылью.
Где-то совсем рядом взревела медная труба. Послышался быстро приближавшийся топот.
Подняться на ноги Конан не успел: какие-то люди в долгополых одеяниях уже хватали его за волосы и гнули за спину руки. Глаза ему запорошило, так что он едва-едва видел. Все же он уложил одного хорошим пинком, а другого боднул в живот головой. Но на помощь поверженным спешили еще и еще. В конце концов киммерийца просто смяли числом и долго били ногами.
Когда прекратились удары, он обнаружил, что валяется, задыхаясь, на земле лицом вниз, а руки крепко связаны сзади. Прозвучала команда, и его без церемоний перевернули на спину. Он сморгнул, разглядывая неясные тени, столпившиеся над ним на фоне луны.
– Ну и великан! – прозвучал голос. – Какой-то варвар с севера!
– Вы только посмотрите, что за погром учинил этот глупец!..
– Что ты здесь делал? – раздался еще один голос, принадлежавший кому-то, облеченному властью. И был этот кто-то, судя по произношению, из образованных. На человеке был темный плащ, а под плащом – только набедренная повязка с окованным медью ремнем. То есть примерно то же, что и у других кладбищенских стражников, стоявших вокруг. Лишь властный и уверенный вид, а также золотой обруч на лбу изобличали в нем офицера.
Когда он наклонился над Конаном, киммериец увидел на его лице морщины, какие появляются, если человек годами свирепо хмурится.
– Ты пришел один? – спросил он пленника. – Подумай хорошенько, прежде чем отвечать!
Конан молча смотрел в хмурые глаза офицера. Он прислушивался, не происходит ли где погоня, но не услышал ни криков, ни беготни. Лишь со стороны отдаленного канала доносился плеск. Должно быть, он означал, что Осгар с Азрафелем благополучно удрали.
Какой-то миг Конан боролся с искушением обратить на этот плеск внимание стражи. А может, вообще рассказать им все как есть и тем отплатить за предательство? Но нет, ведь Исайаб был ни в чем не повинен. А может, и Азрафель, – мальчишка совсем еще юн, такого легко обвести вокруг пальца. Кто выбил клинья? Разумеется, Осгар. Выбил в расчете на то, что Конан будет либо раздавлен, либо попадет в плен. Что ж, с Осгаром он разберется позднее. Если только проживет еще сколько-нибудь долго...
Его мучители не заметили отзвуков, далекого бегства. Они снова принялись пинать киммерийца, вымогая признание.
– Во имя пояска Иштар! – наконец выругался кто-то. – Вонючий варвар, должно быть, по-шемитски не разумеет!
– Точно! Он, верно, из тех, кто является издалека, чтобы поработать на строительстве великой могилы!
– А с чего это такие, как он, воображают, будто достойны трудиться вместе с нами, шемитами?
– Тихо! – рявкнул офицер, свирепо обводя глазами своих подчиненных. – Слушай же ты, чужестранец! Знай, что тебе грозит немалая опасность, – не только телу, но и душе. Если ты хотел пробраться в лагерь рабочих и присоединиться к тем, кому платят, ты крупно ошибся. Ты совершил святотатство и за это предстанешь перед священным судом!
И он махнул рукой воинам, которые живо подхватили Конана и поставили его на ноги.
– Ну так что, северянин? Ничего не хочешь сказать? – снова обратился к нему офицер. Потом поднял руку и ухватил варвара за подбородок. – Отвечай, какая нелегкая тебя сюда принесла? Зачем тебе понадобилось скатывать камень? Ты знаешь, каких денег это стоит?.. Давай говори, и, может, этим ты спасешь себе жизнь!
Вместо ответа Конан опять попробовал вырваться. Теперь, когда он стоял во весь рост, большинство стражников были ему едва по плечо. Еще чуть-чуть, и он нырнул бы с откоса и уволок с собой несколько человек. Угомонить пленника удалось лишь с помощью длинных кривых кинжалов, приставленных к телу.
– Хватит! – прозвучало распоряжение командира. – Он либо полудурок, либо немой! В стражницкую его!..
Кладбищенские охранники плотно окружили Конана и потащили его по пандусу вниз. Потом – через залитый лунным светом строительный двор к воротам, которых он раньше и не заметил. Они выходили на ближайшую к городу часть некрополя; сторожевые огни на городских укреплениях были отчетливо видны над гладью каналов, над крышами береговых развалюх.
Оставив четверых держать Конана за связанные руки и еще двоих – покалывать его кончиками кинжалов, носитель золотого обруча подошел к воротам. Конан слышал, как один из стражников совершенно будничным тоном спрашивал офицера:
– Еще один нарушитель?.. Как обычно, – на кол?..
– Нет! – недовольно, скрипучим голосом сказал офицер. – Хотя проходимец заслужил этого больше, чем кое-кто другой! Он северянин... довольно любопытный тип. Одно телосложение чего стоит! – Офицер кивнул в сторону пленника, и стражник окинул Конана оценивающим взглядом. – Пускай с ним при дворе позабавятся, может, придумают что поинтересней кола. А мы свое дело сделали!
Сделав пометку на вощеной дощечке, он отдал ее привратнику и возвратился. Щурясь на киммерийца в желтом факельном свете, привратник спросил удалявшегося офицера:
– Значит, держать его до утра?
– Не надо. Пускай сразу пришлют повозку... – И мрачный офицер добавил, покосившись на пленника: – Весьма сомневаюсь, что вы сумели бы продержать его у себя до рассвета!
Конан слушал их разговор, стоя молча, с каменным лицом. Кто-то из кладбищенских стражей у него за спиной подтянул путы на руках и пробормотал:
– Тьфу! Слишком легкая участь для подобного мерзавца! Я так привязал бы его к столбу посреди кладбища и оставил покойничкам на съедение!..
– Ничего, он свое всяко получит, – пробормотал другой. – Придворные игрища – это тебе не нашлепать и отпустить!

Глава седьмаяАбеддрахские вечера

Конана разбудили крики, раздававшиеся в подземелье, а потом скрежет и гулкое буханье дверей. Киммериец поднял веки. Лежать этой ночью ему не довелось: в тесном каземате удалось только сесть и прислониться к стене. Предутренние часы были мучительны. Тем не менее в какой-то момент Конан умудрился пристроить голову в выбоине камня и твердо решил заснуть. Какая бы судьба его ни ждала, силы еще пригодятся.
Найти мало-мальски удобную позу оказалось непросто. Ему не только не освободили рук, но еще и притянули связанные запястья кожаной петлей к шее. Так что попытка расслабить руки кончалась удушьем.
Однако киммерийца недаром закаляли многочисленные войны и путешествия. Он все-таки сумел урвать чуточку неглубокого сна. И вот теперь, судя по свету, проникавшему в крохотное окошечко с толстым железным прутом посередине, день клонился к вечеру. Конан проснулся, и вместе с пробуждением пришла боль. Побои, полученные ночью, не прошли для него даром. А уж сидеть, все время прижимая спиной скрученные руки, и вовсе было форменной пыткой. В иных местах Конан совсем не чувствовал собственного тела, а там, где чувствовал, оно нещадно болело.
Когда заскрипела дверь его камеры, он попытался перевалиться вперед и хотя бы сесть на пятки, чтобы в случае чего быть готовым к немедленным действиям. Выяснилось, однако, что ни о каких немедленных действиях и речи быть не могло. Конан попросту упал на колени. Его шатало. Он чувствовал себя совсем беззащитным.
Сводчатый потолок был очень низок; даже если бы Конан сумел встать, он не смог бы выпрямиться. Дверь же и вовсе едва достигала половины его роста. Она со скрежетом приоткрылась, пожилой тюремщик привычно согнулся и проник внутрь.
– Твоя еда, раб! – сказал он, опуская возле двери два подноса. – По великодушному соизволению царя я принес тебе вино и окорок с высочайшего стола. Мне велено развязать тебе руки и проследить, чтобы ты наелся досыта. Только учти, без шуток! – И тюремщик подобрался к Конану, держа на отлете короткий блестящий клинок. – Когда поешь, тебе дадут вымыться и одеться, дабы ты достойно послужил Его Величеству!
Конан, пожалуй, сделал бы попытку грохнуть стража и вырваться на свободу, но тот просто перерезал его путы и тотчас выкатился наружу. Пока пленник освобождался от веревок, дверь закрылась и снаружи лязгнул засов. К тому же пошевелить измученными руками оказалось очень непросто. Каждое движение порождало волну судорожной боли. Когда суставы начали более-менее нормально сгибаться и разгибаться, Конан подполз к двери и занялся едой.
Хваленый окорок с царского стола, как ему вскоре пришлось убедиться, достиг тюремного подземелья отнюдь не в полной сохранности. Верно, баранина была неплохо приготовлена и разделана... но после этого в нее явно запускали зубы все, кому было не лень, – от поваров до последнего конюха. Конану пришлось немало потрудиться, обгрызая жалкие остатки жира и хрящей, а потом – высасывая застывший мозг. Пустую кость он взвесил на руке, соображая, не оставить ли ее в качестве оружия. Для дубинки она была слишком тонкой и легкой, для кинжала – недостаточно острой. Конан отшвырнул кость. Короткое движение вызвало такую боль в плече, что пришлось опять его растирать.
Еще на подносе обнаружился грязный кусок черствого хлеба и глиняная кружка вина. Это последнее представляло собой пакостную смесь отстоев самого разного свойства. В мерзкой кислятине густо плавали хлопья.
На другом подносе стояла деревянная чаша с надушенной первоцветом водой для умывания и лежала свернутая одежда. Конан с сомнением понюхал воду и счел ее достаточно чистой для мытья, но слишком загаженной духами для того, чтобы ее пить. Он принялся умываться и отскребать с себя грязь со всей тщательностью, какую позволяла тесная каморка. Его собственная одежда была изорвана в драке и перепачкана тюремной грязью. Он скинул ее и натянул новую – накидку без рукавов, скроенную из зеленого шелка, и красный кушак из хлопкового полотна.
Конану одеяние не понравилось – уж очень веселенькое и легкомысленное. Однако делать было нечего, и киммериец только пожал плечами. Скоро узнаем, в какую игру они тут играют. Вне всякого сомнения, впереди его ждали опасные испытания. Умом Конан это понимал, но особого беспокойства не испытывал. Его больше волновало, удастся ли удрать! На воле у него оставались кое-какие недоделанные дела, – в частности, возвратиться в Осгарову халупу, поймать мерзавца и башку ему раскроить за предательство. Ведь это Осгар так хитроумно сдал его кладбищенской страже!..
При мысли об этом Конан сжал кулак и гулко треснул им по ладони, не обращая внимания на боль в помятых запястьях.
В скором времени по ту сторону двери опять началась какая-то возня. Потом дверь отворилась.
– Ну вот и чудненько!.. – проквакал дряхлый тюремщик. – Наш гость сыт и принаряжен, как велит благородный шемитский закон. Значит, наш гость готов принять участие в дворцовых игрищах. Именем царя, выходи, ты!..
Конан выскочил наружу гораздо проворнее, чем того хотелось бы тюремщику. Но быстрота киммерийца пропала втуне: старик уже укрылся за спинами двоих могучих стражей в посеребренной броне. Плечи здоровенных молодцов почти перегораживали коридор. Один был чернокожим из Куша, другой – курчавобородым шемитом. Они нацелили на Конана короткие копья и, покалывая ими, погнали пленника перед собой. Так быка гонят на бойню.
Босоногий варвар шел молча и только сутулился, чтобы не чиркать по потолку головой. Коридор явно не был рассчитан на могучий рост северных уроженцев. Маленькая процессия добралась до крутой винтовой лестницы, где ждало еще двое охранников, и Конан без пререканий зашагал наверх по ступенькам. Когда в двух пальцах от твоей спины покачиваются отточенные, как бритвы, бронзовые острия, охота спорить пропадает как-то сама собой.
Скоро тюремные казематы остались далеко позади. Конана вели коридорами и анфиладами царского дворца Абеддраха – громаднейшего здания из камня и кирпича, творения замечательных зодчих. В богато убранных залах суетились нарядные слуги. Они расступались, чтобы пропустить стражу и пленника. У одних на лицах было написано легкое раздражение, другим было все равно.
Потом киммериец увидел перед собой высокую арку, завешанную расшитым блестками бархатом. Тюремщики пихнули его вперед, он раздвинул тяжелые складки... и впервые увидел перед собой царский двор Абеддраха.
Он оказался в огромном зале. Солнечный свет вливался сквозь высокие окна, забранные жалюзи. В противоположной стене виднелись главные двери. По одну сторону находился престол, предназначенный для высших лиц державы. Середина зала оставалась совсем свободна, так что можно было рассмотреть яркую мозаику пола, зато вдоль стен стояли столы и длинные скамьи. Там уже сидело несколько десятков знатных шемитов, и новые толпы вельмож входили в зал сквозь парадные двери. В зале стоял сплошной гул голосов, а за столами рекой лилось вино, которое слуги только успевали подливать из золотых кувшинов.
Конану не дали времени полюбоваться роскошным приемом. Его сразу провели в небольшую нишу, отгороженную полукруглой решеткой. Там уже сидел на корточках еще один пленник, – смуглый малый из восточного Шема, одетый в такое же яркое тряпье, как и сам Конан. Его караулили двое стражей, стоявших спиной к блистательному собранию. Конану велели войти внутрь сквозь дверцу в решетке, и возле нее заняли место двое из четырех его конвоиров. Двое других вернулись к двери с бархатной занавесью и встали по обе ее стороны.
В зарешеченной конуре не было ни сиденья, ни подстилки, и Конан, следуя примеру своего товарища по несчастью, опустился на корточки рядом с ним. Парень не обратил на него никакого внимания, он отрешенно смотрел прямо перед собой. Сквозь густой загар на его лице проступала пепельная бледность.
– Нарядное собрание!.. – вполголоса обратился к нему Конан по-шемитски. При этом он покосился на стражников, но те как будто и не слышали. Его сотоварищ ничего не ответил, и Конан попробовал стигийский диалект: – Не знаешь, что за развлечение они решили устроить?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37