Квейль показал ему свой документ. Часовой осведомился о Елене.
— Нам надо видеть отца Никсона, — сказал Квейль.
— Зачем?
— Чтоб обвенчаться.
— Что ж, ваши документы как будто в порядке.
— Хотите, я схожу за священником и приведу его сюда? — спросил Квейль.
— Нет. Не надо. Можете въехать.
— Спасибо, — сказал Квейль, и они въехали в лагерь.
Квейль велел шоферу остановиться у небольшого дощатого домика. Он помог Елене выйти из машины и при этом обратил внимание на ее загорелые ноги.
— И чулок нет, — сказал он с улыбкой.
— Это ты виноват, — ответила она.
— Будем надеяться, что священник не обратит внимания.
— Нам придется что-нибудь говорить?
— Нет. Не беспокойся.
Она взяла его под руку, и они вошли в дом. Там стоял столик с пишущей машинкой. Небольшого роста, совершенно седой человек, в очках без оправы на облупившемся от солнца носу, вышел к ним с какими-то бумагами в руках.
— Добрый день, — приветствовал он их.
— Нельзя ли поторопиться и сделать это сейчас? — спросил Квейль.
— Вы желаете сейчас же обвенчаться?
— Да. Документы в порядке?
— В порядке. А с вами есть кто-нибудь?
— Никого, — ответил Квейль. — Разве это необходимо? Познакомьтесь: мисс Елена Стангу, мистер Никсон.
Они пожали друг другу руки, и священник положил бумаги на стол. На нем была только рубашка и короткие штаны защитного цвета. Елена заметила у него на шее красный треугольник загара.
— Нужны какие-нибудь свидетели.
— Шофер, — сообразил Квейль.
Он крикнул в дверь шоферу, чтобы тот вошел.
Дремавший на солнце широкоплечий йоркширец медленно вылез из машины. Квейль спросил его, не согласится ли он присутствовать при церемонии. Тот улыбнулся и ответил, что с удовольствием. Священник надел сюртук защитного цвета и принес из соседней комнаты молитвенник.
Квейль и Елена стали рядом. Пока священник читал молитвы, Квейль смотрел на пыль Египта, впитавшуюся в шершавый переплет, и на побуревший от жары золотой обрез книги. Он не слушал, что читает священник, и не думал прямо о Елене, а неопределенно обо всем, что связано с ней. Ему хотелось, чтобы Хикки был здесь, и Макферсон, и Нитралексис. Вот Нитралексис порадовался бы. Квейль представил себе, как Нитралексис радостно хохочет по случаю их бракосочетания, и задал себе вопрос, уехал ли бы Нитралексис из Греции, если бы был жив; вероятно, нет; ушел бы с Мелласом в горы. Меллас тоже одобрил бы поступок Квейля. Как было бы хорошо: Хикки, Нитралексис, Макферсон и Меллас. И больше никого не надо, и все было бы в порядке.
Его взгляд упал на белый лист бумаги возле машинки, покрытый пылью, на белые палатки за окном и марширующих новозеландских солдат в островерхих шляпах, потом на белые брови седого священника. «Сколько ему может быть лет?» — подумал Квейль. И почувствовал теплую руку Елены в своей руке, в то время как священник продолжал что-то говорить. Теперь Квейль нарочно старался не слушать, но уже не мог и слышал все.
Наконец священник закрыл книгу, как бы закончив одну часть церемонии, и велел им протянуть руки.
— У вас есть кольцо? — спросил он Квейля. Квейль опустил руку в карман куртки и вынул серебряное с бордюром кольцо. Он увидел коричневый налет загара на руке Елены — след ее пребывания здесь в течение нескольких дней, — и свою большую широкую руку, и длинные пальцы Елены. Тут священник стал что-то говорить о святости брачного союза, и Квейль старался запомнить, что он говорит, но не мог, а священник неожиданно назвал их имена и произнес: «Сочетаю вас как мужа и жену», и велел Квейлю надеть кольцо Елене на палец. Она протянула правую руку.
— Другую, — сказал ей Квейль.
Она взглянула на него с удивлением и протянула левую. Квейль надел ей кольцо, и оно оказалось велико; она согнула палец, чтобы кольцо не свалилось.
— Вот и все, — сказал священник, а они все стояли. — Я пришлю вам брачное свидетельство.
Он глядел на них с улыбкой.
Елена ничего не испытывала. Квейль тоже, кроме ощущения чего-то нового, что совершаешь в первый раз, — вроде первого полета, — потому что это было началом чего-то такого, что делаешь всерьез и надолго, с определенной целью и неопределенными последствиями.
— Спасибо, — сказал Квейль, в то время как священник пожимал им руки.
— Я немножко сократил для вас, — сказал священник, внимательно глядя на Квейля.
— Правда?
Елена промолчала, только пожала священнику руку и улыбнулась ему, а широкоплечий шофер пожал руки им обоим и объявил, что он очень доволен, очень доволен, потому что это первое венчанье, на котором ему довелось присутствовать.
— Ну, поехали, — сказал Квейль. — Всего наилучшего. Спасибо, — прибавил он, обращаясь к священнику.
— До свидания. Желаю вам счастья, — ответил тот, кланяясь ему.
— Спасибо, — повторил Квейль, садясь в машину.
— До свидания, — сказала Елена.
Священник посмотрел на нее понимающим взглядом. Когда грузовик стал заворачивать, он расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, улыбнулся и помахал рукой.
— До свидания, миссис Квейль! — крикнул он.
Елена взглянула на него с удивлением.
Грузовик запрыгал по неровностям грунтовой дороги. Часовой на посту спросил их, обвенчались ли они; шофер ответил: «Понятно, обвенчались», — и тронул машину. Елена чувствовала тяжесть кольца на пальце. Она прижала кончик пальца к ладони из спасенья, как бы кольцо не соскользнуло. Она услыхала, что шофер насвистывает свадебный марш из «Лоэнгрина». Квейль взглянул на нее и улыбнулся.
— Нельзя ли что-нибудь пооригинальней? — крикнул он шоферу.
— Что?
— Ничего, — отвечал Квейль со смехом.
— Где ты достал кольцо? — спросила Елена, подняв руку с колен.
— Я искал его чуть не целое утро. Нашел в Кании.
— Мне придется отрастить себе палец потолще.
— Не держится?
— Плохо.
— Попробуй, разогни палец.
— Оно спадет.
— Подставь другую руку.
Она поняла, что он смеется. Поглядела на него, потом на руку и покачала головой.
— Вот, — сказал шофер, — обмотайте этим.
Он протянул Елене тесемку.
— Вы хотите привязать мне кольцо к пальцу?
— Нет, обмотайте этим кольцо.
Квейль взял тесемку. Он продел ее между кольцом и пальцем Елены, так как она не захотела снимать кольцо. Он намотал тесемку на кольцо и связал концы. Потом он засмеялся и повернул кольцо узелком вниз.
— Вот и все, — сказал Квейль.
— Очень хорошо.
— Как бы я хотел, чтобы Хикки был с нами, — продолжал он с тихим смехом.
Она не удивилась, а он не стал печальным, — он продолжал смеяться и в его восклицании не было скорби. И так как он сам вспомнил Хикки, что бывало довольно редко, она заговорила о Хикки.
— Как бы он к этому отнесся? — спросила она.
— Он был бы рад, — уверенно ответил Квейль.
— А где Тэп?
— Не знаю. Он удивится. Он думал, что мы шутим.
— А Хикки? — спросила она. Это было очень важно.
— Нет, — тихо ответил Квейль. — Он знал.
Она замолчала и стала смотреть, как пыль клубится из-под передних колес высокого грузовика и садится на окаймляющий дорогу низкий кустарник. Она увидела, как впереди, вверх по склону, по которому они только что спустились, бегут люди из другого грузовика.
— Налет, — сказал шофер и остановил машину.
Елена вылезла вслед за шофером, подождала Квейля, и они побежали вверх мимо поросших кустарником скал. Прямо перед ними изгибались очертания Суда-Бэй и двигалась тень от нависшего с одной стороны над городом облака.
Елена услыхала гул самолетов; это было неожиданно, так как они прятались за облаком. Она увидела что-то черное, с лапами, несущееся в стремительном пике, и услыхала, как Квейль произнес:
— Пикировщики!
Она присела за скалой, потому что так поступил шофер. Увидела, что Квейль стоит, и услыхала разрывы бомб.
— Спрячься, — сказала она ему.
— Ничего. Это далеко.
Она выпрямилась. Увидела, как первый пикировщик вышел из пике и как пикировал второй, и заметила солнечный отблеск на большой бомбе, отделившейся от него.
— Они бьют по «Йорку», — сказал Квейль.
— Это что?
— Линкор. Полузатоплен в бухте. Оттуда и зенитный огонь.
Елена увидела белые дымки, провожавшие первые два самолета, в то время как третий снижался, и услыхала пулеметную очередь.
— Берегись, — сказал Квейль и присел.
— Что это? — крикнула она, перекрывая шум моторов.
— Пулеметы.
Взрыв бомбы потряс скалу. Поднявшись, они увидели, что самолеты уходят: эхо разрывов донеслось до них с гор. Елена ждала, чтобы Квейль пошел к грузовику, но Квейль стоял на месте. Наконец пошел шофер. Тогда и Квейль двинулся обратно. Он помогал Елене спускаться с утесов, хотя она в этом не нуждалась. Наконец они сели в машину и уехали.
В городе еще стоял особенный запах от взрывов; по улицам торопливо шагали солдаты; попадались австралийские сестры в серой форме, и Елена думала, кто же они такие. Квейль остановил шофера на перекрестке и попросил его вернуться за ним часа через два.
Они поднялись, пешком по склону, ведущему к оливковой роще. Подошли к полоске травы, отделяющей обрабатываемый участок краснозема от твердой скалы. Квейль сел и снял куртку. Елена села рядом. Тут росла крапива, которую она не заметила и задела рукой.
— Ой! — вскрикнула она и отдернула руку. Квейль пристально поглядел на нее и засмеялся. Он наклонился к положил ей руку на плечо. Это было сделано довольно неловко, но она, видимо, ничего не имела против. Он повалил ее на мягкую землю, и она тоже засмеялась. Он поцеловал ее с той уверенностью в своем праве, которая дается законным браком.
— Чудесно, — сказал он.
— Нет, больно, — возразила она.
— Чудесно, — повторил он. И прибавил: — Но надо подумать о том, как увезти тебя в Египет.
— Так скоро?
— Тебе здесь не место. Ты видела, какие бомбежки?
— Это только в городе.
— Да, но все может случиться.
— Не так скоро.
— Здесь будет нехорошо.
— Почему?
— Мало ли что может быть. И потом меня во всяком случае переведут в Египет.
— Когда?
— Это может произойти в любой момент.
— Дай мне побыть здесь немного.
— Посмотрим, — ответил он. — Кстати, что с Лоусоном?
— Он где-то в другой части острова. Подожди минутку.
Елена заметила, что на левой щеке у него под глазом отпадает струп. Она вынула носовой платок, сняла корку, и под ней открылась тонкая полоска красной кожи.
— У тебя сходят струпья с лица, — сказала она.
Он хотел поднести руку к лицу, но она ему не позволила. Она увидела, как он сощурился и сморщил свой прямой нос. Она провела рукой по его мягким волосам, и они горячо и нежно защекотали ее ладонь. Он приподнялся, снял рубашку и подложил ее под себя. Елена сняла джемпер, и он увидел ее загорелую шею.
— Ты любишь солнце, — сказала она.
— Солнце хорошая вещь, — ответил он.
— У вас в Англии солнца нет?
— Там, где я живу, нет.
— Что вы делаете у себя на острове?
— У нас занимаются главным образом земледелием. Там почти нет никаких заработков.
— А чем ты жил?
— Я там только учился в школе. А потом уехал в Лондон.
— Зачем?
Она вытянулась почти во весь рост рядом с ним, только подогнула колени.
— Какой специальности ты учился?
— На инженера. Строить мосты.
— А почему бросил?
— Я не бросил. В университете я сделался летчиком. Я знал, что рано или поздно буду летать, и вступил в университетскую учебную эскадрилью. Когда началась война, из нее сформировали эскадрилью бомбардировщиков, а я перевелся в восьмидесятую эскадрилью.
— Как же с мостами?
— Не знаю, — ответил он. — Впереди еще много всего. Мне еще долго нельзя будет думать об этом. А солнце уже собирается скрыться за гору. Не подняться ли нам повыше?
Она встала. Он отдал ей свою куртку и надел рубашку.
— Сними, — сказала она.
Он пожал плечами и снял. Они стали подыматься по склону, и она несла его куртку. Он карабкался по скалам и не поддерживал ее, так как она взбиралась вверх так же проворно, как и он. Наверху почва была темная, и скалы поросли мягкой травой. Наконец они остановились. Он взял у нее из рук свою куртку и расстелил для нее. Они легли. Елена не стала поправлять юбку, которая приподнялась, обнажив ее ноги. Она скинула сандалии.
— Это, должно быть, странно, когда нет солнца.
Он промолчал.
— Неужели там никогда нет солнца?
Она повторила вопрос, желая заставить его говорить об этом.
— Где?
— У тебя на родине.
— Иногда бывает. Но нет такой жары.
— Там будут недовольны, что я гречанка? Англичане такие смешные.
— Может быть. Но мы ведь пока здесь. Это слишком далеко, чтобы стоило беспокоиться.
Она закинула руки за голову и подставила лицо под солнечные лучи.
— Ты сможешь вернуться в университет после войны?
Ей хотелось расспросить его как следует. Хотелось установить близость, которая должна быть между ними.
— Не знаю.
Глаза его были открыты. Он молчал в раздумье. Он думал: я хотел бы рассказать Елене обо всем сложном, что есть во мне. Но не могу рассказать, потому что не умею говорить; получится сбивчиво и сентиментально. Я хотел бы рассказать ей и хотел бы, чтобы она рассказала мне о себе, но она не хочет по той же причине.
— Я хотел бы вернуться, — начал он, пытаясь приступить к разговору. — Хотел бы, но чтобы было по-другому. Я хотел бы, да… Но…
Он запнулся, потому что ему хотелось сказать больше, объяснить, что ему хочется чисто физического чувства удовлетворения, какое бывает, когда делаешь настоящее дело, а это все не настоящее. Но он не мог выразить этого.
— Я понимаю, — сказала она.
Но она понимала, что лишь смутно улавливает его чувства, и хотела знать больше.
— Ты хочешь, чтобы не было пустоты… — сказала она.
— Может быть, — ответил он. И продолжал: — Может быть, все было бы иначе, если бы… — Он остановился, потом очень осторожно прибавил. — Если бы ты была со мной.
Она кивнула. Она понимала, что он хочет сказать что-то еще.
Она сама хотела сказать больше. Но понимала, что этого нельзя делать, потому что он должен прокладывать путь. Ей хотелось говорить о том, как оба они воспринимают все. Но ей мешало его нежелание говорить обычными словами. Он отверг бы обычные выражения, потому что боялся их и относился к ним недоверчиво, а она только ими и владела по-английски.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48