— Я еду с вами, — заявил Квейль.
28
Афины были наводнены австралийскими грузовиками, направлявшимися на юг. Квейль понял, что эвакуация началась. Он только не мог понять, началась ли эвакуация из Афин. В пути их застала воздушная тревога; они видели, как над Пиреем заработали прожекторы и зенитки; до их слуха донеслись взрывы бомб. У гостиницы «Король Георг» Квейль вышел, а остальные поехали в ночной ресторан к «Максиму». В тускло освещенном вестибюле гостиницы Квейль справился у швейцара относительно Лоусона. Швейцар был новый и смотрел на Квейля с любопытством.
— Мистер Лоусон поехал обедать к «Максиму», — объяснил он.
Квейль поблагодарил и стал пробираться между большими дорогими чемоданами и портпледами. Это особы из генерального штаба спешили выехать, пока не поздно. Он кое-как добрался по темным улицам до ночного ресторана. Если Лоусон не знает, где Елена, надо будет опять поехать к Стангу. Слишком опасно потерять ее из вида. Слишком опасно. Спускаясь по ступенькам в ресторан, он услыхал шум за дверью и, открыв ее, увидел множество синих и защитного цвета мундиров и охваченную чувством безнадежности толпу возле стойки. Он стал всматриваться в посетителей, отыскивая Лоусона.
— Хэлло, Квейль! Ах ты, чертов сын! — крикнул ему кто-то.
Все были в восторге. Он помахал рукой. Лоусона нигде не было видно. Квейль увидел Финна и направился к нему. Финн стоял у стойки и пил с Хикки виски.
— Ты не видел Лоусона? — спросил Квейль.
— Выпьем, Джон.
Он покачал головой. Тогда Хикки указал на один из столиков у эстрады. В то же мгновенье заиграл оркестр: выскочила отчаянная девушка, та самая, которую они видели в «Аргентине», и начала свой неистовый танец. Квейль направился к Лоусону, который был в штатском.
— Хэлло! — сказал он.
Лоусон пристально поглядел на него, не узнавая, потом вскочил:
— Квейль? Я думал, вы погибли. Господи боже! Садитесь.
— Спасибо, — ответил Квейль, и Лоусон назвал обеих сидевших за столиком женщин и армейского офицера.
— Вы не знаете, куда уехали родные Елены Стангу? — тихо спросил Квейль.
— Стангу?
— Да.
— Ах, да. Я знаю, где работает отец… Вы, я вижу, не теряете времени даром.
— Там теперь можно кого-нибудь найти?
— Не знаю.
— Дело в том, что я хочу увезти ее отсюда. Вы эвакуируетесь?
— Завтра, — понизив голос, ответил Лоусон.
— Послушайте, — сказал Квейль. — Может быть, вы возьмете ее с собой?
— Мы, наверно, не поедем дальше Крита.
— Я хочу только отослать ее отсюда. Она очень скромная и не причинит вам беспокойства.
— Дело не в этом.
— Вы можете мне объяснить, как пройти к нему на службу? Я не хотел бы отрывать вас от компании.
— Нет, я с удовольствием, — ответил Лоусон, вставая. — Я скоро вернусь, — обратился он к остальным.
Они вместе вышли на улицу.
— Они выехали из дома, — объяснил Квейль.
— Да, — подтвердил Лоусон. — Отец боится пятой колонны. Вы знаете, что сегодня греки подписали перемирие?
— Нет, не знаю.
— Да, да. Пятая колонна с минуты на минуту захватит город.
— Всюду мертвая тишина.
— Да. Все ждут этого момента. Эти ублюдки из ЭОН весь день рыскали по городу и срывали плакаты с призывом к защите родины. И расклеивали ангелов, порхающих над головами греческих солдат.
— Разве все они из пятой колонны?
— Очень многие. События назревают. Это чувствуется.
Они шли по темной, безлюдной улице. Было такое ощущение, как в пустыне перед дождем. В тишине и безлюдности улиц таилась угроза. Полиции нигде не было. Лоусон вошел в один подъезд и нажал кнопку лифта, но оказалось, что лифт не действует, так что им пришлось подыматься по темной деревянной лестнице. На верхнем этаже они прошли две маленькие комнаты и вошли в большую. Там за одним из столов сидел Стангу. Он взглянул на вошедших.
— Я привел к вам знакомого, — сказал Лоусон.
— Мистер Квейль! — воскликнул Стангу. Он вскочил и протянул Квейлю руку.
Квейль поймал себя на том, что пристально смотрит на этого человека, как на отца Елены, и думает о его судьбе.
— Елена здорова? — спросил он.
— Да. Она не застала нас и догадалась, что мы переехали к моему брату.
— Я пойду, — сказал Лоусон.
— Благодарю вас, — ответил Квейль. — А как насчет парохода?
— Скажите ей, чтобы она зашла ко мне в гостиницу завтра часам к двенадцати.
— Спасибо, Лоусон. До свидания.
Лоусон вышел.
— Я к вам по поводу Елены. Можно мне видеть ее? — спросил Квейль.
Стангу пригласил его сесть, и Квейль сел по другую сторону стола.
— Елена сказала нам, что вы хотите обвенчаться.
— Мне очень неприятно, но я хочу, чтобы она завтра уехала отсюда с Лоусоном.
— Это ее дело.
— Да. Но что намерены делать вы? Вам здесь придется не сладко.
— Хотите, пойдем к нам. Мы теперь у брата.
— Пойдемте, — ответил Квейль.
Он понимал, что еще не убедил Стангу. Понимал также, что все будет так, как захочет Елена. Но теперь он не был уверен в самой Елене. Стангу взял шляпу, и они вышли.
После долгого ожидания они сели в автобус. Стангу спросил Квейля, как ему удалось вернуться, и Квейль рассказал. Они нарочно старались не говорить о Елене. На одной из остановок на набережной они вышли и направились к небольшому каменному дому. Г-жа Стангу была дома; у нее сидели какие-то двое — женщина и мужчина. Она поднялась навстречу Квейлю.
— Как я рада, что вы вернулись, — сказала она. Вид у нее был подавленный.
— Благодарю вас, — ответил Квейль. — Я тоже очень рад вас видеть.
Вошла Елена. Она вымылась, надела блузку, синюю юбку и туфли на низких каблуках, причесалась, слегка подкрасила губы, — это он сразу заметил, — и лицо ее светилось радостью и свежестью.
— Хэлло, — сказала она Квейлю и пожала его протянутую руку.
— Вы обедали? — спросила г-жа Стангу.
Она познакомила его с гостями.
— Спасибо, обедал, — ответил Квейль.
Все уселись вокруг железной печки, и к Елене на руки прыгнула большая кошка. Все засмеялись, когда Елена сказала ей что-то по-гречески. Квейль осмотрелся: здесь, в тепле, он чувствовал себя менее твердым; ему казалось странным, что вот он сидит в этом доме, а весь мир за стеной содрогается от громовых ударов. Но так как рано или поздно надо было заговорить об истинной цели его посещения, он сказал:
— Елена, я хотел спросить…
— Да?
— Лоусон завтра уезжает. Идет эвакуация. Я хотел спросить, не поедете ли и вы. Он сказал, что если вы завтра придете к нему в двенадцать в гостиницу, он возьмет вас с собой. Я понимаю, что вам важно знать мнение родителей. Может быть, у них будут какие-нибудь возражения…
Для него это была длинная речь, но ему хотелось сказать сразу все.
Наступило молчание.
— Пойдем пройдемся, — сказала Елена и встала.
Они вышли вдвоем на темную улицу. Он чувствовал, что совершил неловкость.
— Вышло неудачно, — сказал он, когда дверь за ними закрылась.
— Нисколько, — ответила она.
— Ты поедешь? По-моему, это единственная возможность.
— Ты думаешь?
— Да. Думаю, что так.
— Я не думаю, что смогу уехать, — начала она нерешительно, но сейчас же овладела собой.
— О господи!
— Не сердись.
— Я не сержусь. Я только думаю, что же это за чертовщина. Я хочу сказать — все, что тут творится…
— Мне очень трудно уехать. Ты сам понимаешь.
— Понимаю. Так и так радости мало.
— Ничего не поделаешь.
Елена опять заговорила на том чуждо звучащем, педантичном английском языке, на котором говорила во время их первой встречи.
— Я понимаю, ты не хочешь расставаться с матерью. Думаю, что и отцу будет нелегко. Но ведь твое будущее не в родительской семье.
— Астариса убили на фронте, — неожиданно сказала она.
— Какое несчастье! — ответил Квейль. — Но, боже мой, что же тут поделаешь?
— Да, ты понимаешь, сейчас мой отъезд будет бегством.
— Война не кончится в Греции, если ты это имеешь в виду, — возразил он.
— Может быть, и так. Но я живу здесь. И никогда нигде не бывала.
— Это дело привычки.
— И не могу оставить мать, — закончила она. — Что, если что-нибудь случится с отцом?
Они вышли к морю. Квейль взял ее за руку. Он повернул ее к себе, как делал прежде, и крепко поцеловал в губы, и прижал к себе, и почувствовал ее груди, твердые и упругие под блузкой.
— Я ничего не знаю, — сказал он. — Только не могу расстаться с тобой. Вот все, что я знаю.
— Мне самой не хочется оставаться. И я хотела бы ехать с тобой.
— Как ни печально, но это единственная возможность. По-моему, ты должна ехать.
— Не могу.
Он замолчал, понимая, что спорить бесполезно. Надо положиться на силу обстоятельств.
— Пора домой, — сказала она.
Они молча вернулись.
Войдя, они сразу поняли, что среди присутствующих шел спор об отъезде Елены. Квейль сел, и водворилось молчание.
— Мы не хотим тебя стеснять, — наконец произнес отец.
— Не будем об этом говорить, — сказала Елена по-английски.
— Мы понимаем, что ты остаешься из-за нас. Это глупо.
— Я уеду, и придут немцы. Я окажусь по ту сторону, а война будет продолжаться. Она не скоро кончится.
— Мы в лучшем положении, чем многие.
Квейль понял, что им нужно потолковать об этом по-гречески, не затрудняясь в выборе слов. Он встал.
— Я пойду, — сказал он.
Он поглядел на г-жу Стангу и увидел большие глаза, и притаившуюся в них улыбку, слишком слабую для того, чтобы выступить наружу, и седые волосы, и гладкую кожу, и морщины на лбу.
— Простите меня, — сказал он. Она только улыбнулась в ответ. — До свидания, — повернулся он к остальным.
Хозяин проводил Квейля до выхода.
— Не волнуйтесь, мы это уладим, — сказал он ему.
— Спокойной ночи, — ответил Квейль.
Елена дошла с ним до автобусной остановки.
— Дай мне подумать. Ведь мне нелегко решиться, — сказала она.
— Твоя мать, наверно, тоже могла бы уехать. Да и все вы можете уехать.
— Я их спрашивала. Отец отказывается ехать, а мать не хочет из-за него.
— Все ясно. Но я не могу оставить тебя здесь.
— Понимаю. Понимаю. Видит бог, понимаю.
— Я завтра приду в гостиницу. Ты должна зайти туда.
— Хорошо, Джон. Хорошо.
Подошел автобус.
— До свидания, — сказал Квейль.
Он крепко и нежно обнял ее и почувствовал все, что тяготило ее, и все, что тяготило его, и смирился перед этой тяжестью. Она осторожно поцеловала его в губы, стараясь не задеть ран на лице, и он вошел в автобус. Проходя по автобусу, чтобы сесть на место, он еще раз увидел, как она стоит в темноте. Потом она потонула во мраке, и он сел.
29
Когда автобус остановился на площади, Квейль решил выйти. Ему хотелось еще раз поговорить с Лоусоном насчет Елены. Водитель открыл дверь. Квейль был единственный пассажир в этом просторном, выкрашенном в защитный цвет, расшатанном автобусе. Когда он выходил, водитель слегка коснулся его плеча и спросил:
— Инглизи?
— Да, — ответил Квейль.
— К несчастью, мы побиты.
— К несчастью, да.
— Потом опять? — продолжал шофер.
— Что?
— Потом опять придем, — пояснил он, и Квейль понял его.
— Да, — сказал он. — Спокойной ночи.
— Прощайте, инглизи, — сказал водитель, закрывая дверь.
У «Максима» опять стоял шум, а грохот бомбежки доносился из Пирея более отчетливо и громко, чем раньше. Бомбежка только что возобновилась. Сирена загудела в тот самый момент, когда Квейль переходил площадь, направляясь к ресторану. Там стоял дым коромыслом. Зал освещали только огни эстрадной рампы. Высокий малый с крылышками на груди играл что-то бравурное на рояле. Он спустил клок волос на один глаз и гримасничал, но уверенно делал свое дело: пальцы его сами находили нужные клавиши, и находили их безошибочно, потому что он был слишком пьян, чтобы следить за собой и испытывать какие-либо сомнения. Звуки рояля наполняли все помещение, но никто не обращал на них внимания, и все кричали, а несколько человек среди общего гама устроили на эстраде свалку, затеяв шуточную игру в регби; двое наблюдателей лежали по краям эстрады, а девицы из кабаре толпились у рампы и приветствовали состязающихся громкими криками.
— Квейль! — воскликнул один из забавлявшихся, когда он вошел. — Иди сюда. Присоединяйся.
— Нет, спасибо, — ответил Квейль и пошел искать Лоусона.
У стойки сидел Хикки.
— Нашел? — спросил Хикки.
— Да, — ответил Квейль.
Хикки слегка размяк под расслабляющим действием алкоголя.
— Как ты ее вывезешь?
— Она не хочет ехать.
— Знаешь, Джон, всякий раз, как я на нее гляжу, она кажется мне совсем не похожей на других; у нее какое-то особенное лицо.
— Да, — подтвердил Квейль.
Хикки спросил, что он будет пить, но Квейль ответил, что ищет Лоусона; Хикки сказал, что Лоусон ушел по какому-то делу и придет позже. Тогда Квейль сказал, что выпьет пива, но Хикки заказал для него виски и с неумолимой настойчивостью заставил выпить.
— Погляди на этих сумасшедших, — сказал Хикки устало.
— Немного пересаливают.
— Ни черта! — возразил Хикки. — Ты слишком строг, Джон. Ребята хорошие. Ведь они очень долго сидят без дела. Нет самолетов. Ни одного самолета на всю их братию.
— Просто вы распустились, — возразил Квейль.
— Распустились… Действительно! Нет, это ты отстал за время отсутствия.
— Возможно, — согласился Квейль.
Он решил не спорить, видя, что Хикки утомлен и все такое…
— Да, отстал. Если б ты участвовал в переделке, в которой мы потеряли Констэнса… На другой день после нашего последнего вылета мы перебрались прямо сюда. И вот через несколько дней налетают немцы, а нас только четверо. Знаешь, мы нарвались на целую сотню «Мессершмиттов». Если б ты только видел! Мы решили рискнуть: не отступать же перед этими ублюдками. И мы сбили четырех на своих «Гладиаторах». С полдюжины их нависло бедняге Констэнсу на хвост. Он стал увертываться, но они окружили его. Нас всех окружили, и всякий раз, как я пытался оказать ему помощь, они меня сковывали… Словно игра в кошки-мышки. И Констэнс перекувырнулся и рассыпался.
— А что было с Синглтоном и Мони?
Эти двое оставались в Афинах с Кроутером.
— Погибли в одном и том же бою. Мы сопровождали бомбардировщики на «Харрикейнах». Все перемешалось. Я даже не знаю, что с ними произошло. Не видел их. Один из наших летчиков писал в рапорте, что видел, как они оба рухнули, охваченные пламенем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48