разносчики кофе бросались на кухню, уборщики по коридору вооружались ведрами, тряпками и метлами, часть фенрихов наводняла умывальники, другая часть устремлялась в туалеты, одни наводили последний глянец на свои сапоги, другие еще как бы досыпали на ходу, а третьи (их было отнюдь не мало) уже начинали завтракать.
Около семи часов просыпалась оставшаяся часть офицеров, а также унтер-офицеров административно-хозяйственной роты и даже женский военнообязанный персонал, находившийся на казарменном положении. Офицеры направлялись в офицерское казино, чтобы позавтракать там, а одновременно и поболтать. Как ни странно, но и они смотрели на начинающийся день, вернее говоря, на выполнение своих обязанностей так же, как и фенрихи.
К учебным занятиям приступали согласно плану ровно в восемь.

Для обер-лейтенанта Крафта этот день начался довольно весело. Вместе с капитаном Федерсом он направлялся к зданию, в котором размещалась административно-хозяйственная рота. Оба они надеялись увидеть капитана Катера убивающим время в муштровке своих подчиненных.
— Вы не должны пропустить такое удовольствие, — заметил Федерс. — С того момента как генерал посадил мне на шею нашего дорогого Катера, здесь стало твориться нечто невообразимое: все перевернулось к чертовой матери! Сам Катер, видимо, считает себя мышью, а ведь я ему оказываю всяческую помощь.
Федерс и Крафт, преподаватель тактики и офицер-воспитатель, были вынуждены вдвоем присутствовать на первых уроках этого дня, так как начальник потока капитан Ратсхельм лично проводил занятия со всем потоком по международной обстановке, делая основное ударение на смысл смерти, как таковой. Слушая его, можно было подумать, что все войны, которые когда-либо велись до этого, возникали по иным побуждениям и лишь фюрер вел справедливую войну во имя величия Германии. Набивать головы своих слушателей подобными мыслями при его богатом опыте было не так-то уж и трудно.
Что же касалось капитана Катера, то ему в тот день вообще некогда было подумать о чем-то главном, так как капитан Федерс, приставленный к нему, завалил его огромным количеством мелкой, будничной работы.
Это «наказание», которое ежедневно продолжалось не менее часа, могло проводиться в любое время суток, иначе говоря, тогда, когда заблагорассудится капитану Федерсу. В этот день оно, как известно, было назначено ровно на восемь. Именно по этой причине капитан Катер и находился столь рано на своем месте.
— Садитесь, Катер, — обратился к нему Федерс вместо приветствия. — Чтобы мне не было скучно на этих занятиях, я захватил с собой обер-лейтенанта Крафта. Я надеюсь, Катер, что вы ничего не имеете против?
— Только слишком долго не затягивайте, Федерс, — со злостью огрызнулся Катер, усаживаясь за свой письменный стол. — В настоящее время я вам подчинен, но имейте в виду, что долго так продолжаться не может.
— Разумеется, нет, мой дорогой Катер, — мирно согласился Федерс, — но ваш тон! Угрожающий тон, как и сами угрозы, всегда меня веселил, а вы, дорогой, вряд ли собирались меня веселить? — Проговорив эти слова, Федерс удобно уселся, предлагая жестом сесть и Крафту.
В ответ на это капитан Катер пробормотал что-то непонятное, но, судя по его виду, явно недружелюбное. По приказу генерала на шею ему был посажен этот Федерс, который с ним, опытным капитаном, пытался играть роль учителя. Этот человек даже требовал от него быть положенное время на службе, то есть с восьми до двенадцати до обеда и с двух до шести после обеда. А столь долго на службе Катер никогда не находился за все время, как стал офицером.
— Могу я взглянуть на папку с документами, подготовленными для подписи? — дружелюбно спросил Федерс.
Капитан Катер недовольно кивнул и подвинул своему временному инспектору папку, которая перед ним лежала. Капитан Федерс взял папку, наугад раскрыл ее и начал листать. Бросив беглый взгляд на первый листок, капитан достал из кармана остро зачиненный красный карандаш, усмехнулся и, покачав головой, с нажимом перечеркнул страницу, проведя жирную черту из правого верхнего угла в нижний левый.
— Мой дорогой капитан Катер, — начал Федерс, — к своему огромному удивлению, я вижу, что вы верите, вернее, придерживаетесь мнения, что… Да и кто может охотно утверждать?.. Дело это ошибочное и вряд ли может быть передано для исполнения унтер-офицеру. Вы знаете, что я имею в виду?
— Да говорите же наконец! — проворчал Катер, и в его глазах мелькнуло что-то недоброе, что, однако, не ускользнуло от внимания Федерса.
— Ошибка заключается в самом названии документа, мой дорогой Катер, — охотно начал объяснять Федерс. — У вас эта бумага названа донесением, а в донесении, как известно, содержатся обычно факты. Они излагаются предельно коротко и в то же время исчерпывающе, по возможности, разумеется. Вы же начинаете бумагу с изложения собственного сомнения и пишете: «Я начал верить…», чего солдат вообще никогда не делает, так как вера, как известно, такое понятие, которое имеет отношение к церкви и ее делам, а раз вы начинаете о чем-то только предполагать, то это, разумеется, никакое не донесение, а, по крайней мере, изложение вашей точки зрения. Разве я не прав, Крафт? Вы, как педагог по служебной переписке, знаете это лучше других.
— Вы совершенно правы, господин капитан, — ответил Федерсу Крафт.
— Это меня радует, — заметил Федерс и, повернувшись к Катеру, любезно сказал: — Могу я вас просить, мой дорогой, учесть это мое замечание в своей будущей работе?
— Продолжайте! — беспомощно буркнул Катер.
— Охотно! — произнес капитан Федерс и тут же воспользовался данным ему советом.
Из двенадцати лежавших перед ним в папке бумаг капитан Федерс забраковал девять, поскольку три оставшиеся были не чем иным, как заполненными анкетами. Капитан Федерс по каждой бумаге поучал Катера, отчего тот, казалось, с каждым поучением становился все меньше и меньше.
— А какого вы мнения о коньяке? — поинтересовался Федерс, закончив разнос Катера по служебной переписке. — Он у вас еще имеется?
— Что вам, собственно, от меня надо?! — возмущенно заорал Катер. — Вы же прекрасно помните, что конфисковали у меня все напитки, какие только были!
— Мой дорогой капитан Катер, — продолжал издеваться Федерс, — не употребляйте, ради бога, выражений, которые могут ввести кое-кого в заблуждение. Я у вас ничего не конфисковывал. Я, к сожалению, только отметил кое-что и предпринял меры, которые вы, как вижу, просмотрели. К тому же тогда речь шла вовсе не о вещах, которыми вы владели, вы ими лишь распоряжались, не так ли? Так как же обстоит дело с коньяком, есть он у вас или нет?
— Ну хорошо, — произнес Катер, решив, что с помощью коньячной подачки ему удастся по крайней мере на один день отделаться от подобного унизительного оскорбления. — Я не такой человек, как вы думали! — Проговорив эти слова, он демонстративно открыл ящик своего письменного стола и вынул из него целую бутылку коньяка и три рюмки.
Федерс сопроводил эти приготовления довольной улыбкой, а немного помолчав, сказал:
— Ваши рюмки, Катер, вы можете преспокойно убрать обратно в стол, так как я отнюдь не говорил, что хотел бы выпить коньяку, я только поинтересовался, есть ли у вас коньяк. Дело в том, что я догадывался относительно того, что вы держите при себе запрещенные вещи. И должен вам признаться, что мне это совсем не нравится… Еще несколько дней назад я попросил вас представить мне полный список имущества, однако я никогда не говорил о том, что одобряю хранение подобных вещей в служебном помещении.
При этих словах Катер моментально сник, пожирая Федерса полными ненависти глазами.
— Когда-нибудь вы пожалеете об этом! — выпалил Катер, обращая эту угрозу не только к Федерсу, но и к самому генералу.
— Если бы наш Катер мог делать то, что ему хочется, то он охотнее всего бросился бы на меня с кулаками, да и на нашего генерала тоже, — моментально заметил Федерс. — Вся беда в том, что он не может этого сделать и потому надеется на чудо, а чудеса, как правило, на свете случаются очень и очень редко. До сих пор, мой дорогой Катер, вы поступали справедливо. Сделайте одолжение и внесите и эту бутылку в вашу опись. И хорошенько подумайте о том, есть ли у вас еще бутылки. Если вы хотите, то я могу помочь вам в этом.
— Вы собираетесь учинить у меня обыск?
— Неплохой совет вы нам даете, Катер. Однако в данный момент меня интересует нечто другое. Сейчас в боевой готовности к выезду находятся пять водителей персональных машин, не так ли? Двое из них в резерве: один постоянно находится в распоряжении господина генерала, а другой в распоряжении начальников потоков, по мере надобности, а одной машиной распоряжается лично командир административно-хозяйственной роты. Так?
— Так точно, — подтвердил Катер. — Командир административно-хозяйственной роты постоянно нуждается в легковой машине для выполнения особых поручений, поддержания деловых контактов с нужными людьми и тому подобное.
— Никаких возражений по данному поводу не имею, — сказал Федерс. — Разве что поправлю вас немного, а именно: практически не вы сейчас являетесь командиром этой роты, а я, и, следовательно, машиной этой распоряжаетесь не вы, а я. И притом я воспользуюсь этим правом немедленно. Распорядитесь по данному поводу, мой дорогой Катер, и это будет все на сегодня.

В этот день согласно расписанию у фенрихов шестого потока с девяти часов до двенадцати проводилось занятие на местности. Тема: наступление отделения. Место: Хорхенштанд. Ответственные за проведение: начальник потока и офицеры-воспитатели учебных отделений.
С небольшими интервалами три учебных отделения — «Г», «X» и «И», входившие в шестой поток, покинули казарму. Расстояние до места занятия было не особенно большим, следовательно, и времени на марш отводилось немного, что в свою очередь позволяло быстрее и лучше осуществлять контроль за передвижением.
Офицер-воспитатель учебного отделения «И» лейтенант Дитрих довольно просто изживал все осложнения, которые могли возникнуть на марше, как то: разговоры в строю, невнимательность, задавание лишних вопросов, — он приказывал фенрихам надеть противогазы и совершать марш в противогазах. Обер-лейтенант Крафт в большинстве случаев шел позади своего учебного отделения «X», с тем чтобы лучше наблюдать за строем. Он, как правило, никому никаких замечаний не делал, он просто все запоминал, и только.
Обер-лейтенант Веберман, офицер-воспитатель учебного отделения «Г», напротив, всегда старался на марше поучать фенрихов: на каждом шагу он замечал какие-то недостатки и тут же делал замечания такого толка, как, например: такой-то фенрих шел, «опустив нос в дерьмо»; другой «нес карабин, как зонтик»; третий «шел по земле, как на ходулях»; четвертый, «как маятник, размахивал руками»; многие не шагали, а «тащили свои ноги»; и у всех до одного отсутствовал свободный взгляд вперед. То и дело офицер-воспитатель громко восклицал: «Настоящее стадо свиней!»
Капитан Ратсхельм охотнее всего останавливался на вершине холма, откуда он имел возможность наблюдать картину, которую ему «рисовали» на местности сами фенрихи и которую он находил великолепной, в чем был не всегда прав, так как стоило только фенрихам заметить его, а он, как правило, старался стоять на видном месте, как они сразу же подтягивались, принимая более или менее приличный вид, начинали поднимать повыше ноги и даже запевали строевую песню. И все это не почему-нибудь, а только потому, что капитан Ратсхельм являлся начальником их потока. А он смотрел на них и каждый раз восхищался их подвижностью, юношеским мужеством, их блестящими взглядами и походкой.
Достигнув места назначения, то есть преодолев расстояние в два километра, которые отделяли казарму от Хорхенштанда, на что обычно затрачивалось минут двадцать, учебные отделения рассредоточивались.
Учебное отделение, офицер-воспитатель которого стремился занять своих фенрихов шагистикой, а таковым обычно оказывался Веберман, предпочитало заниматься ею на так называемой лужайке идиотов.
Лейтенант Дитрих, стремившийся закалить здоровье своих подчиненных несложными физическими упражнениями, всегда держался со своими людьми поближе к каменоломне. А обер-лейтенант Крафт, желавший, чтобы его как можно меньше беспокоили, уводил свое учебное отделение поближе к Кастенвальду.
Как только отделение Крафта доходило до леса, обер-лейтенант незамедлительно распускал его, приказав расположиться цепью, предварительно выставив охранение как с флангов, так и впереди. Причем делалось это под предлогом борьбы с «кукушками», то есть солдатами «противника», засевшими на деревьях. Развернувшись в цепь, закутавшись вместе со всем своим снаряжением, вплоть до шанцевого инструмента, в пестрые плащ-палатки, они передвигались по местности, высматривая несуществующего противника. Короче говоря, все делалось как в боевой обстановке — с указанием как можно скорее обнаружить «противника».
Лишь один Бемке, поэт, не имел особого желания принимать участия в этой игре, он не собирался отыскивать «противника», а поскорее камнем падал на землю.
Крафт в таких случаях смотрел на него с удивлением и спрашивал:
— Бемке, уж не хотите ли вы выдать себя за передового наблюдателя противника, или, быть может, вы грибы собираете?
Ответ, которым Бемке удостаивал командира, свидетельствовал о том, что поэт был себе на уме. На этот счет у него была масса остроумных анекдотов. К радости Крафта, он объяснял ему:
— Я ищу мину, господин обер-лейтенант.
— Тогда смотрите в оба, — посоветовал ему офицер-воспитатель, — будет очень жаль, если вы наступите на нее.
Шутка эта была грубой, но по-настоящему солдатской. С ее помощью был установлен приемлемый контакт между офицером-воспитателем и учебным отделением, который за последние дни стал достаточно тесным, так как фенрихи узнали, что Крафт обладает двумя важными способностями, которые поднимают его как командира в глазах подчиненных:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91