— Достать карты и блокноты связи! Будем работать по топографической карте номер 674.
Фенрихи скорчили самые огорченные мины, на какие только были способны. Тем не менее они пытались, как и положено, показать деловое оживление. Явная нерасторопность неотвратимо влекла за собой минусы в оценках. Майор Фрей заявил им об этом совершенно четко в самом начале обучения, реализовав таким образом одну из своих знаменитых «заповедей на все случаи жизни», гласившую: «Я ожидаю, что вы всегда будете полны радости — даже в том случае, если от страха наложите в штаны». Капитану Федерсу подобные жизненные заповеди были чужды. Носили его фенрихи на лице маску радости или нет — ему было безразлично. Главное, чтобы они постоянно ощущали нажим. И если в начале занятий он проводил одиночные акции против фенрихов, то сейчас развернул фронтальную атаку на весь класс, используя топографическую карту номер 674. Эта карта относилась к так называемым «пособиям идиотов», ибо она представляла собой примитивнейшее средство обучения. На ней были нанесены не только обычные топографические знаки — там были отмечены еще некие «пространства», помеченные красными и синими кружочками. Это были определенные местности, которые по воле преподавателя означали запретные зоны, учебные полигоны, районы оперативных действий и так далее. Капитан Федерс сказал:
— Расположенная в зоне готовности рота переводится для участия в боевых действиях из квадрата А—4 в квадрат Ф—7. Отдайте соответствующий приказ по роте. Время на подготовку — 15 минут. Начинайте.
Капитан положил перед собой часы. А сам в это время, казалось, начал не спеша изучать какое-то предписание. Однако он не читал его — он наблюдал за фенрихами. То же самое делал и Крафт. Он рассматривал их одного за другим: Меслер и Редниц без стеснения списывали друг у друга; Бемке беспомощно уставился в пространство; Вебер размышлял, исходя потом; Амфортас и Андреас изобразили на лицах крайнюю решимость, хотя им, по всей видимости, было абсолютно неясно, для чего, собственно, им все это было нужно. Хохбауэр принадлежал к тем немногим, которые действительно сосредоточились на задании: он, видимо, четко знал, чего хочет. Через тринадцать минут капитан объявил:
— Время истекло. Крамер, соберите работы у всех, кроме Меслера и Редница, — те не годятся. Парни списывали друг у друга, а у меня на занятиях каждый производит свой навоз самостоятельно. Запомните это!
И пока командир учебного отделения вырывал из рук фенрихов их листки, на которых они спешили сделать последние поправки, капитан Федерс уже диктовал:
— Домашнее задание на завтра: рота занимает позицию в квадрате Ф—7. В ней отсутствует второй взвод. Восполните этот пробел за счет тыловых отделений. Сформулируйте соответствующий приказ. На этом занятия окончены — вываливайтесь. И чтобы через две минуты здесь не маячило ни одной физиономии.
В две минуты класс опустел. Только Федерс и Крафт стояли друг против друга. И капитан сказал:
— Если хотите, можете посмотреть дерьмо, которое написали парни. Можете даже взять его с собой.
— Но ведь эти работы будут вам нужны, господин капитан.
— Еще бы, — усмехнулся Федерс, — я растапливаю ими свою печку.
— И на следующем занятии вы не сообщите фенрихам об их ошибках? — удивленно поинтересовался Крафт.
— Я им скажу, как делать правильно, этого с них хватит. Писанина этих ребят все равно не верна, или не точна, или не закончена. Они и сами знают это. Потому и убежали, навалив полные штаны, а это самый главный эффект в воспитании, которого я добиваюсь. Зачем? Чтобы дать им ощутить предвкушение того ада, в который они хотят попасть в качестве офицеров. Я заставляю их шевелить мозгами, пока они наконец не осознают свою крайнюю духовную скудость. Да мы, собственно, все таковы. Поедемте ко мне на виллу Розенхюгель, и я докажу вам это. Я заказал машину — она будет через полчаса.

Через полчаса автомобиль, полуоткрытый «мерседес-кюбель», выехал из казармы. За рулем сидел наглухо закутанный ефрейтор в меховой шапке с наушниками. На заднем сиденье расположились Федерс и Крафт в своих суконных шинелях. Они отчаянно мерзли, и выдыхаемый ими воздух превращался в маленькие облачка. Они объехали Вильдлинген-на-Майне и повернули на шоссе, которое вело в Вюрцбург. Мимо проносились плоские холмы, а выпавший снег навевал меланхолию.
— Чертовски холодно, — сказал Федерс. — Я должен вбить фенрихам в голову, что это такое намертво промерзшая земля: она увеличивает воздействие взрыва и усложняет рытье могил.
Вскоре они свернули с шоссе, проскочили идиллические боковые улочки в направлении Ипфхофена, где рос чудесный виноград. Но сейчас горы были пусты, будто вымершие. А колышки между виноградными лозами в их застывшей последовательности походили на бесконечные ряды крестов, какие стоят на кладбищах героев.
— Что вы думаете о Хохбауэре, господин капитан? — осторожно спросил Крафт.
— Он наиболее способный в подразделении. Ярко выраженный одаренный тактик, — не задумываясь ответил Федерс. — Мыслит ясно, целеустремленный, решительный. И раз уж вы ему симпатизируете, могу сказать — он прирожденный офицер.
— А черты его характера?
— Ну, эта мура меня не интересует. Какое кому дело до характера, если все в том, чтобы обладать деловой сметкой, энергией и выдержкой. Офицер должен в первую очередь командовать, отдавать приказы — быстрые, четкие, целесообразные, и притом правильные. Без характера не обрести положения и уж тем более не завоевать.
— Это верно, но все-таки свойства характера…
— …абсолютно десятистепенное дело, с моей точки зрения, как преподавателя тактики. Чего вы, собственно, хотите от офицера? Доброты, понимания, человеколюбия, порядочности? С таким комплексом нечего лезть на войну, а уж тем более стараться выиграть ее. Свойства характера! Попробуйте вы, танцор-мечтатель, поизучать свое начальство с точки зрения черт характера. Начните лучше сразу с вашего высшего начальства. Что скажете, Крафт?
— Бессмысленно.
— И я так думаю, — согласился Федерс. — Вернемся лучше к нашим баранам. Поверьте, Крафт, самое главное свойство характера для офицера — это жестокость. В войне не остается иного выбора. Ибо война безжалостна, жестока и отвратительна. В ней подыхают или выживают. Но это еще не все, Крафт. Бывают такие, кто выживает, подохнув. Самое позднее через полчаса вы поймете, что я имею в виду.
Они молча ехали дальше через крохотные городки, в которых еще витал дух средневековья, забытые в закоулках страны, на которую надвигалась смертельная опасность. Кругом безжизненные поля, и среди них защитного цвета «мерседес-кюбель», инородное тело, жучок, ползущий по узкой дороге.
Они ехали дальше по боковому проселку, пока перед ними не появилась вилла, стоявшая на холме. Приют мечтательного одиночества — такой она казалась, — романтическая прелесть, обвитая вдали серебристой лентой реки Майн.
— А что, не так? — насмешливо спросил Федерс. — Не хватает только звука арфы или веселеньких бубенцов на санях, ведь как-никак зима.
Крафт при виде этой декоративной виллы был готов встретить тут что угодно: подпольный бордель для офицеров, тайный склад товаров или даже секретную научно-исследовательскую лабораторию.
— Вот там, — сказал капитан Федерс, показав глазами на вымершую, стоявшую перед ними виллу, — моя, так сказать, часовня. В последнюю ночь вы видели меня в моей худшей ипостаси — болтливый, хныкающий, беспомощный человеческий отброс. Но такие состояния депрессии у меня редки, и когда они грозят овладеть мной, я удираю сюда. Хозяин этого дома — мой единственный друг.
С приближением виллы Розенхюгель становилось все яснее, что они в совершенно безлюдном районе. Прямая дорога была перекрыта шлагбаумом. Рядом с ним стоял щит с надписью: «Запретная зона». Немного дальше возвышался забор из колючей проволоки.
Автомашина остановилась. Федерс выпрыгнул из нее, подошел к воротам и нажал кнопку переговорного устройства.
— Прошу представиться, — раздался из динамика хриплый голос.
— Капитан Федерс и два сопровождающих.
— Пожалуйста, проезжайте, — ответил голос после короткой паузы.
Федерс влез в машину. Раздался жужжащий шум блоков — ворота автоматически раскрылись. Медленно — скорость свыше десяти километров в час не разрешалась — машина въехала во двор виллы. Федерс и Крафт вышли из автомобиля, шофер остался в нем. Очевидно, несмотря на мороз, он совсем не собирался сопровождать обоих офицеров, а может быть, по его прежним поездкам сюда, ему и не разрешалось это. Он немного постукал ногами одна о другую, закурил сигарету, а погасшую спичку сунул в коробок.
— Ну вот, мы у цели, — сказал капитан Федерс, — или в конце пути.
Режуще-белый холл виллы был пуст. Ступенчатый пол кое-где покрыт дорожками из дерюги. В воздухе витал резкий, спертый запах, сразу выдававший назначение здания: это была больница, лазарет. Но особый, в котором господствовала тяжкая тишина. Откуда-то сзади появился и быстро пошел им навстречу высокий худой мужчина в форме офицера, поверх которой развевался распахнутый белый халат. Движения человека были размашисты. Его голова как-то неестественно всунута между плечами. Когда он подошел ближе, Крафт понял, что у человека нет лица. На его плечах прилепилась бледно-розовая разбухшая масса, в которой мерцал один огромный глаз. Голубой, умный, добро смотрящий глаз.
— Разрешите познакомить вас, — произнес Федерс очень церемонно. — Майор медицинской службы Крюгер, мой друг, — обер-лейтенант Крафт, мой коллега.
Майор-медик протянул Крафту свою длинную руку. Длиннопалую, мускулистую, тонко сработанную ладонь, полную силы и одновременно нежную. Руку скрипача или хирурга, отмеченную высокой чувствительностью. В бесформенной массе, которая когда-то была лицом — и, боже, каким, наверное, совершенной красоты лицом, если судить по руке, — открылась щель, сквозь которую майор-медик сказал:
— Было бы рискованно приветствовать вас, господин Крафт, словами «добро пожаловать». Но я имею привычку говорить обычно моим чрезвычайно редким посетителям: «Попробуйте не отчаиваться».
Обер-лейтенант взглянул на капитана Федерса, как бы ища поддержки. Майор перехватил этот взгляд и спросил:
— Эрих, ты предупредил нашего гостя, что его здесь ожидает?
— Разумеется, — твердо ответил Федерс. — Он должен знать все, что может предложить этот мир, даже если при этом его хватит кондрашка. Полагаю, что Хайнц назвал бы это шоковой терапией, не так ли?
Майор-медик задумчиво кивнул. Затем окинул взглядом обер-лейтенанта Крафта, будто намеревался ставить ему диагноз. Его глаз заблестел бриллиантовой голубизной. Снова открыл он щель, бывшую когда-то ртом:
— Мой друг Эрих Федерс и я знакомы со школьных лет. Мы были тогда неразлучны. Имели лучшие отметки, были отличными спортсменами и наиболее желанными партнерами на танцах, женились на красивейших девушках, оба были почти в одно и то же время изувечены войной. С тех пор как это случилось, мы стремимся открыть для себя новую, другую жизнь, но мы еще не в состоянии преодолеть старое. И порой Федерса обуревает оправданное желание найти человека, который понял бы нас, — и, найдя, он привозит его сюда.
— Не нужно лишних слов, Хайнц, — сказал капитан Федерс, обрывая монолог друга. — Просто я обнаружил в этом Крафте дельно функционирующий мозг, и мне не хочется, чтобы он захирел. Но его гложут расплывчатые идеалы, которые необходимо удалить самым жестоким хирургическим путем.
Похоже было, что глаз майора улыбнулся обер-лейтенанту. И он произнес своим сдавленным, без всякого выражения, голосом:
— Если вы, господин Крафт, никогда еще не видели того, что я вам покажу, или даже вообще ничего об этом не знали, то вы испугаетесь: иная реакция в этом случае немыслима. И вероятно, совсем нелишне, если вы будете знать: вы можете смотреть, но вас видеть не будут. От того, что вы увидите, вы отделены стеклянной перегородкой, которая с другой, не видимой вам стороны кажется черной стеной. Голоса, которые вы услышите, будут идти из репродукторов, которые мы вмонтировали для контроля. Если же вы не услышите никаких голосов, значит, репродукторы выключены. Ну, идемте, дорогой друг.
Майор медицинской службы пошел впереди. За ним следовал Крафт. Замыкал шествие Федерс. Они прошли через серо-белый холл в узкий коридор. Стены были гладкие, холодные и угнетающе светлые. Внезапно они расширились, образовав помещение наподобие павильона. Здесь майор-медик открыл железную дверь и знаком пригласил Крафта войти. Обер-лейтенант вступил в узкую комнату.
Там сидел на корточках мужчина в белом халате. Согнутая углом спина, туловище наклонено вперед — он сидел не двигаясь. Голова втянута в плечи, без шеи, застывшая. Изувеченное человеческое тело. Человек был вахтером лазарета. Тут стояли распределительное устройство, часы, усилитель, микрофон. Судорожным движением вахтер повернул свой корпус и взглянул на вошедших. Затем, как бы желая отвлечь от себя взгляд обер-лейтенанта, он конвульсивно принял прежнюю позу и прищурился на стену. Крафт тоже посмотрел туда.
Он увидел всю из стекла стену, похожую на большую витрину. За ней находилось помещение, стены которого зеленовато мерцали. Там стояли кровати — узкие, плоские, низкие, какие делаются для детей. Но все они были застланы и пусты. Крафт взглянул наверх и увидел тюки, свисавшие с потолка, — угловатые, ящикоподобные, неуклюжие тюки. Они беспомощно болтались в пустоте, закутанные в полосатые белесоватые куски материи, напоминавшие спальные пижамы. Кожаные и джутовые ремни опоясывали каждый тюк, как прочная сеть, охватывающая мяч. Эти тюки — обер-лейтенант только что заметил — двигались. Не все, лишь некоторые. Они медленно вращались или раскачивались. И эти тюки имели головы. Человеческие головы.
Это были люди, эти тюки под потолком.
— Мои пациенты, — тихо сказал майор, стоявший сзади Крафта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91