Поделиться с матерью она не решилась. В конце концов, когда скрывать положение было уже нельзя, она попросила тетю Гарриет сообщить новость родителям. Это вообще испортило все дело.
— Как ты могла все рассказать этой женщине? Стыд и позор! — ревел мистер Филлипс в дальней комнате, где они читали, ели, смотрели телевизор и — очень редко — скандалили.
— Дон, но ведь Гарриет — наша родственница, — говорила мать, — и скоро все они будут знать об этом.
— Ты можешь… с этим еще можно что-нибудь сделать?
Но делать аборт было уже поздно.
Джим не относился к тем, кого можно насильно женить, но тут он решил поступить самым неожиданным образом. Почему бы не сочетаться браком в самый разгар сексуальной активности, как того требует мать-природа? А все остальное как-нибудь образуется. Так самонадеянно рассудил он, не имея на то никаких оснований.
Итак, миссис Филлипс повела дочь-невесту, которая была уже на шестом месяце беременности, в магазин будущих матерей Хэндли покупать ей кремовое шелковое платье. Но перед входом в универмаг вдруг остановилась и, сняв с пальца свое золотое обручальное кольцо, дала его дочери.
— Тебе лучше надеть это.
Во время церемонии в бюро регистрации мать Джима осуждающе поглядывала на невесту сквозь вычурные бледно-голубые очки и время от времени изящно сморкалась в расшитый платочек. Она овдовела, когда Джиму было восемь лет. Ее муж Эдгар, работавший настройщиком роялей и не выпускавший изо рта сигары, умер от рака легких. В то время еще не подозревали, что табак способен убивать.
Оглядываясь назад, Плам поражалась той стремительности, с какой развивались события ее жизни. Вот она еще танцует на снегу в розовом шифоне… а затем сразу… тревога; посещения женской консультации; слезы; ужас; признание; истерика; теперь давайте сохранять спокойствие; свадебный торт, сверкающий, как ратуша после дождя; эмоциональные речи; паром на острове Уайт; медовый месяц в пансионе с картонными стенами; возвращение в собственную спальню на Мэйфекин-роуд, которую мать, желая сделать им сюрприз, выкрасила в бледно-голубой цвет и снабдила двуспальной металлической кроватью с бронзовыми украшениями, полученной в подарок от тети Гарриет. Над ней Джим, увлеченный русским конструктивизмом, повесил мрачную в своей выразительности репродукцию Родченко с пивными бутылками, рядом с плакатом Лисицкого «Клином красным бей белых!».
Внизу, в редко посещаемой передней, была устроена детская. Джим запретил вешать там купленный мистером Филлипсом настенный ковер с диснеевскими персонажами, объяснив это тем, что его ребенку надо иметь перед глазами что-то стимулирующее. Он поработал было над красно-фиолетовой гаммой в стиле фовизма, но затем решил, что группа «Стиль» наиболее точно отражает характер нового мира, ограничив его формы прямыми углами и избрав всего три основных цвета. Так на одной из стен детской появилась композиция из желтых, красных и синих линий в духе композиций Мондриана. Миссис Филлипс с отважной улыбкой вязала маленькие белые свитера, хотя Джим просил, чтобы они были черными.
Став замужней женщиной, Плам окончательно разочаровалась в сексе. Зная, что в футе от них в соседней комнате находится голова ее матери, они оба оказывались парализованными и переходили на шепот, выискивая друг друга под простынями. «Ш-ш-ш», — предупреждали они друг друга. Теперь Джим проделывал все довольно быстро, раз-два — и готово. Сзади — когда впереди ее разнесло, как футбольный мяч. В редкие моменты, когда она испытывала оргазм, Джим быстро зажимал ей рот рукой.
— Теперь нам надо учитывать даже направление ветра, — жаловался он. Свое разочарование Плам объясняла каждый раз собственной заторможенностью, вероятно, из-за беременности. Была ли она уверена, что ей следует продолжать жить по-прежнему? Они не хотели причинить вред ребенку.
Настоять на своем ей не хватало смелости и уверенности в себе, но однажды она все же прошептала:
— Давай попробуем, как тогда, в «Форде».
— Ты хочешь сказать, в одежде? — спросил заинтригованный Джим, глядя в ее детское лицо под спутанными волосами.
— Нет. Руками.
— Но ты будешь слишком шуметь.
Как-то она тайком попыталась проделать это сама после дневного сна. Но получилось не то. Ей хотелось, чтобы к ней прикасался Джим, ведь дело было не только в физическом, но и в эмоциональном влечении. Она хотела, чтобы он подбирался к ее телу с неспешной нежностью, хотела вновь ощутить волну сладострастия, захлестнувшую ее в тот момент, когда впервые слились их тела. Проснувшись, она часто вспоминала, как их тела, соединившись в неистовом порыве, взмывали вверх, ныряли в пучину, повисали в нерешительности и вновь взмывали… и наконец мягко опускались на землю, переполненные теплом удовлетворения. Ей хотелось вновь испытать все это.
Плам навсегда покинула колледж в конце летнего семестра 1972 года, но с живописью не расставалась и работала, несмотря на подступавшую тошноту. Отец освободил ей старый велосипедный сарай на заднем дворе. Она собиралась отапливать его зимой с помощью керосиновой плитки, хотя мать предупреждала, что подобные вещи небезопасны.
Чтобы поддержать Плам, мать Лулу купила одну из ее картин.
— Это не потому, что ей жаль тебя, — убеждала Лулу. — Она любит абстрактное искусство и говорит, что подсознательному нельзя научиться сознательно. — Поскольку из всех родителей только мать Лулу понимала, в чем корни абстрактного импрессионизма, Плам не удивлялась, что из всех первокурсников ее дочь была единственной студенткой, чьи работы отличались сугубым реализмом и точностью.
На последнем месяце беременности Плам чувствовала себя совершенно отвратительной для Джима, который с начала осеннего семестра стал еще более завидной фигурой в колледже. То, что он «сделал эту глупую сучку матерью семейства», только прибавляло ему популярности. То, что теперь Джим был женатым человеком, делало его лишь более привлекательным и сдерживало совсем немногих. И в этом не было ничего удивительного, ведь Плам представляла собой измученное, расплывшееся и несимпатичное существо Так ей и надо.
Восьмифунтовый крепыш с длинными, как у отца, ногами, Тоби уставился на свою мать и зевнул. Но как только медсестра поднесла его к материнской груди, он тут же схватил своим крошечным ротиком ее сосок и энергично зачмокал. Плам поразилась силе и решительности этого слабого создания, просуществовавшего на свете всего несколько минут. Когда его маленькая ручонка с идеальными ноготками — более крохотными, чем у любой из кукол, — уперлась в ее грудь, она почувствовала, что сейчас взорвется от радости. Они с сыном полюбили, приняли и доверились друг другу с первого взгляда. Странно, но теперь, когда Тоби покинул ее чрево, она чувствовала себя более слившейся, соединенной с ним навеки.
Джим, напротив, с самого начала почувствовал себя покинутым. Атмосфера на Мэйфекин-роуд еще более накалялась, когда там появлялись подруги Плам. За глаза Джим называл Дженни «охотницей за мужиками», а про Пулу говорил, что у нее «словесный понос».
Завоевав приз лучшего первокурсника и потеряв невинность с профессором истории искусств, Дженни училась теперь на втором курсе. Лулу с триумфом влетела на первый курс, выкинув трюк со сбором благотворительных средств, в костюме амазонки она въехала по широкой лестнице колледжа верхом на белом коне. Правда, затем перепуганная лошадь наотрез отказалась спускаться вниз по лестнице, и, для того чтобы вернуть дрожавшее животное назад на мостовую, потребовалось вызвать пожарную команду с канатами, группу горных спасателей и дрессировщика из Петерефилда.
Накануне Рождества 1972 года, после того как Лулу с Дженни провели у них воскресный день, играя с живой куклой по имени Тоби, Джим с треском захлопнул за ними дверь и заявил, что в следующий раз, когда они появятся, он уйдет.
— Как можно находиться дома, когда здесь постоянно сшиваются эти хихикающие девицы?
— С ними мне не так одиноко! — выкрикнула Плам. — К тому же я не жалуюсь на твоих друзей и даже на ту сучку, что звонит тебе дважды за ночь. — Плам не осмелилась бы кричать, если бы дома был отец, но этим вечером они впервые остались одни.
— А-а, Джилли Томпсон, — усмехнулся Джим. — Она с первого курса, как и твоя болтливая Лулу. Помогает мне организовывать выступление против сокращения расходов на культуру и, конечно же, без ума от меня. Ревнуешь?
Довольный тем, что наконец-то спровоцировал Плам на скандал, Джим вдруг захотел ее. Он схватил Плам за талию и повалил в любимое кресло отца. Сдернул с нее свитер и припал к ее белому телу. Такого желания он не ощущал в себе уже несколько месяцев и, едва сдерживаясь, целовал ее груди.
Они оба услышали крик в детской, за которым последовала целая серия ругательств.
Полуголая Плам пробормотала:
— Он еще не должен был проголодаться… — Она выскочила из его объятий и, бросившись в детскую, налетела в проходе на отца. Они не слышали, как он открыл своим ключом входную дверь. Футбольный матч был отложен из-за дождя.
На следующий день, когда Плам спросила Лулу о Джилли Томпсон, та смущенно отвела глаза в сторону и после некоторых колебаний сказала:
— Выглядит, как всякая другая немытая и нечесаная студентка из тех развязных левых активисток, которые протестуют от имени рабочих, но сами никогда не утруждают себя работой.
— Но она хоть миловидная?
— Нет! — искренне ответила Лулу. — Одутловатое лицо, мешки под глазами, длинные черные космы. Тут нечего беспокоиться.
Джим вновь оказался в центре столь необходимого ему внимания, с удвоенной энергией занявшись политическими делами в колледже. Он был вне себя от злости, когда его не избрали президентом студенческого союза. Новый президент оказался ужасно непокладистым, рычал на студентов и говорил им, что они ослы. Это приводило их в восторг. Джим никогда не спорил с большинством и не отстаивал свои убеждения. Он жаждал признания, но никогда не шел на риск ради этого.
В сентябре 1973 года, окончив курс, Джим поступил в двухгодичную аспирантуру при Королевском колледже искусства в Лондоне, что давало ему возможность стать магистром искусств. Дорога занимала всего полтора часа, и он планировал проводить уик-энды дома. Однако, оказавшись там, он немедленно стал участвовать в выступлениях протеста в связи с гибелью чилийского президента Альенде — первого в мире демократически избранного марксистского главы государства, убитого в ходе военного переворота. Так что в первом семестре Джиму не часто приходилось бывать в Портсмуте.
Семейная жизнь стала понемногу разваливаться. Мистер Филлипс уже не был столь дружелюбен с Джимом. Одна лишь миссис Филлипс продолжала упорно не замечать надвигающегося разрыва, уповая на судьбу, как было принято среди людей ее поколения. Она стремилась видеть во всем только хорошее, но это означало, что она закрывала глаза на странное поведение, сомнения и беспокойство тех, кого любила. Словом, помощи от нее было мало.
Защищая Джима, миссис Филлипс говорила, что он относится к такому типу людей, которых душит семейная жизнь и которым нужен простор. Она успокаивала себя тем, что отсутствие Джима в доме заставит Плам с головой окунуться и материнские заботы. Жаль только, что при первом же удобном случае она бежит в этот сарай к своим картинам. Взрослой женщине следовало бы оставить детские забавы.
Накануне Рождества, после короткой близости в постели, Плам неуверенно сообщила Джиму о том, что она опять беременна.
Он подскочил и щелкнул выключателем.
— Но ты же все время принимаешь эти таблетки!
— Очевидно, случился какой-то просчет.
— Очевидно. Подозреваю, что ты хочешь сохранить ребенка, иначе бы ты не стала сообщать мне об этом.
— Как это было бы прекрасно иметь троих погодков, тебе не кажется, Джим?
Он отодвинулся от нее и задумался: «Пусть имеет. Может быть, тогда она отстанет от меня».
Чувствуя себя разочарованной и одинокой, Плам выключила лампу.
…Накануне Нового года Джим и Плам отправились, как обычно, на танцевальный вечер в Хэмпширский художественный колледж.
— Что случилось с Лулу? — спросила Плам у Дженни, стараясь перекричать попурри в исполнении Брента Форда и группы «Нейлоновые мальчики». — Она трещит как заведенная и так бессвязно, что я ничего не понимаю. Но ведь она не выпила еще и одного стакана вина.
Дженни повела головой в сторону туалетной комнаты. Когда они остались там одни, она скупо сообщила:
— Лулу принимает наркотики. Подружка по школе верховой езды, которую она посещала, свела ее с какими-то нигерийцами в Лондоне, которые привозят это зелье, пользуясь дипломатической неприкосновенностью. Они водят девиц на шикарные лондонские вечеринки, а затем отправляют их первым утренним поездом назад в Портсмут.
— А разве родители Лулу не…
— Нет, они не понимают, что происходит. Они считают странное поведение Лулу вполне обычным для нашего времени, списывая все на эксцентричность современного студенчества. А ведь Лулу перевели на второй курс только условно.
— Зачем она делает это?
— Говорит, что это дает ей ощущение необыкновенного подъема, уверенность в себе. Танцуя ночи напролет в «Аннабеле», она забывает о том, что она всего лишь толстушка из провинции.
— Но Лулу отнюдь не толстушка, — возразила Плам.
— Она почему-то так считает. Ей хочется иметь такую же талию, как у тебя. Мне не хотелось расстраивать тебя во время беременности, а теперь я хочу попросить, чтобы ты прочистила ей мозги.
Плам попыталась с ней поговорить, но Лулу не захотела ничего слушать.
— Все несерьезно, и я могу бросить это в любую минуту, совсем не то, что инъекции героина. К тому же кто сейчас не балуется наркотиками. И давай закончим этот разговор. Через два месяца, в апреле, классный руководитель Лулу отвел ее в сторонку и сказал:
— Нам известно, что вы продолжаете принимать наркотики.
— И что из этого? Это мне не мешает.
— Тогда как вы объясните то, что из лучших студентов вы скатились до самой обыкновенной посредственности?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57