Полки с книгами раздвинулись, и за ними обнаружился обычный офисный сейф «чабб». Она задумчиво посмотрела на него. — Я никак не могу решить, есть ли смысл прятать сейф. Если становишься жертвой взломщиков, то это, как правило, происходит по наводке того, кто бывает в доме. Так что они знают, где он.
А если они действуют без наводки, то переворачивают все верх дном в поисках его. — Она набрала комбинацию, открыла сейф и аккуратно положила в него конверт с паспортом.
Плам быстро проглядела папку с немногочисленными бумагами.
— Здесь на бланке Малтби засвидетельствовано, что картина была приобретена ими в 1989 году на аукционе у «Борден и Плоу» в Суссексе — это, наверное, какая-то мелкая провинциальная фирма, потому что я даже не слышала о нем. Картина, должно быть, досталась им по дешевке, иначе Малтби обязательно приложил бы счет.
— Да ну ее к черту, — отмахнулась Синтия. — Давайте забудем эту дерьмовую фальшивку на несколько часов и прогуляемся по городу.
Выводя серебристый «Мерседес» из гаража, Синтия говорила:
— Полагаю, вы не прочь посмотреть город, поэтому я собираюсь очертить его большим не правильным четырехугольником.
Автомобильная стереосистема выдавала «Америку» из «Вестсайдской истории». Они мчались по Тихоокеанскому прибрежному шоссе. Справа от них тянулась изломанная линия гор Санта-Моника. Когда ландшафт менялся, Синтия подыскивала в системе соответствующую мелодию.
— Я люблю океан, — говорила она, — и огромное небо, и всепроникающее ощущение того, что возможности здесь так же безграничны, как океан. Вся остальная Америка смеется над нашими экспериментами и традициями, а затем стыдливо тащится вслед за нами. Здесь люди живут так, как будто завтра уже наступило, поэтому они быстро привыкают к любой новой технике и верят, что их не обманут, покупают ли они готовый обед или личный самолет.
Синтия повернула направо на Топангу и включила запись «Мы чемпионы» в исполнении Фредди Меркьюри. На развязке она съехала на Голливудскую автостраду и направилась назад к центру города.
— А где сам Голливуд? — поинтересовалась Плам.
— Мы только что проехали его, — сказала Синтия. — Вам там нечего делать. Голливуд — это сплошная грязь: сутенеры, проститутки, наркоманы, разочарованные туристы с камерами, обалдевшие от погони за мифом новички. — Она рассмеялась. — Вообще-то, Голливуда нет и никогда не было. Голливуд — это некое внутреннее состояние, это крупнейший из всех существующих мифов.
— Ваши слова звучат слишком уж цинично, — заметила Плам.
— Жизнь, она, знаете ли, постоянно учит, — с грустью откликнулась Синтия. — Раньше я, бывало, задумывалась, почему мне потребовалось целых пятьдесят лет, чтобы стать взрослой. А теперь вижу, что любой разумной женщине требуется не меньше пятидесяти лет, чтобы понять этот безумный мир. — Она вдруг выключила музыку и встряхнула головой, отбрасывая с лица белокурые пряди. — Таким, как я, приходится пробиваться к успеху, стиснув зубы. Бабы вокруг сволочатся, мужики устраивают западни, в которые мы обязательно попадаем. Мы чувствуем, как в наши спины впиваются ядовитые стрелы, но думаем, что, наверное, виноваты в этом сами, что, наверное, вели себя где-то как-то не так. И продолжаем рваться вперед, не догадываясь, что это просто психологическая война, которая всегда ведется против нас.
Движение остановилось из-за случившейся впереди аварии. Синтия чуть слышно выругалась.
— Мы делали карьеру, чтобы быть независимыми и не рассчитывать на других. Кому-то это удалось, но с каким трудом! Успех, за которым гнались, отнял все время, заставил забыть обо всем на свете. Я не имею в виду забыть вышивание гладью, как вы понимаете. Я говорю о поисках смысла моей жизни.
Плам, как всегда, слушая такие откровения, растерялась. В Англии никто не говорит о своих чувствах, а вот в Америке каждый, не задумываясь, обнажает свою душу перед любым — знакомым и незнакомым.
— Я как раз начинаю задумываться об этом, — осторожно заметила она.
Движение впереди возобновилось.
— У вас счастливый брак? — между прочим поинтересовалась Синтия.
— Я не уверена в этом, — после долгой паузы пробормотала Плам.
— Я была замужем минуты две.
— И что у вас произошло?
— Разве это имеет значение? Это был один из тех союзов, которые разваливаются потому, что мужчина рядом со своей удачливой женой чувствует свою незначительность. Могу только добавить, что я-то не чувствовала себя значительной.
Ветер резко рванул их волосы.
— У нас это не так, — словно оправдываясь, сказала Плам. — Наша проблема в том, что мы оба добились успеха, только Бриз доволен этим, а я нет, и он не понимает, почему.
— А почему все-таки?
Плам задумалась на секунду.
— Это выматывает и пожирает тебя. Занятия живописью приносят мне удовлетворение, но дело приняло такой оборот, что я занимаюсь ею еще и для того, чтобы избежать всего остального в моей жизни — чтобы спрятаться от реальности. Кстати, я не знаю, что такое реальность. Я боюсь остановиться и посмотреть на свою жизнь, потому что не хочу увидеть себя превратившейся в машину, печатающую деньги. Бриз дал мне возможность заниматься живописью. Но теперь я понимаю, что он же не даст мне остановиться.
— В этом-то все и дело, милая. Успех не оставляет времени на то, чтобы порадоваться ему или хотя бы подумать, почему не оставляет. Я вижу то же самое в жизни своих клиентов-кинозвезд: в конечном итоге они готовы отдать целые состояния, чтобы о пять стать такими, как все.
После того, как «Мерседес» свернул к гавани, Плам робко спросила:
— Синтия, вы испытывали когда-нибудь беспричинную печаль?
— Вы имеете в виду ощущение, подобное липкому туману, который медленно опускается вокруг и делает всякое усилие над собой немыслимым? Кто же не испытывал такого? Ах, да какого черта! Только Золушка оказалась счастливой в конечном итоге.
— Разве? Но мы не знаем, что происходило с Золушкой после того, как она вышла замуж. Кто решил, что они счастливы, — он или она? Что она сделала, чтобы быть счастливой? Родила шестнадцать детей, которые никогда не ссорились и не изводили ее? Или нашла себе веселенькую необременительную работенку, чтобы всегда быть в центре внимания, как жены ваших президентов?
Синтия засмеялась.
— У Золушки, по-моему, было не так уж много достоинств. Безвольная, угнетенная личность, не имевшая друзей, которую пинали все, кому не лень.
— Золушка была зависимой, пассивной и забитой, — согласилась Плам. Теперь «Мерседес» повернул на автостраду Сан-Диего.
— Одному богу известно, почему она стала кумиром всего женского населения планеты, — удивлялась Синтия.
— И пальцем не пошевелив, чтобы изменить свою жизнь, она тем не менее оказалась победительницей, — заметила Плам.
— Вот почему большинство женщин думают, что кумиром можно стать, не прилагая для этого никаких усилий. Но я предпочитаю сама быть себе прекрасным принцем и сама выбирать себе туфли, тогда они будут по ноге, значит, и разочарований будет меньше.
Наконец «Мерседес» выехал на Венецианский бульвар и повернул к океану. Впереди буйными красками полыхал закат.
Плам вскинула к небу руки и воскликнула:
— Я хочу остаться! — Ей нестерпимо захотелось взяться за кисть.
— Лос-Анджелес, конечно, не подарок, но здесь тоже есть свои прелести, — с гордостью произнесла Синтия.
Двумя часами позже Плам лениво плескалась в бледно-розовой мраморной ванне.
Кое-что в Синтии было ей непонятно. Синтия выучилась на оформителя в нью-йоркском Парсонсе, потому у нее был вполне натренированный глаз и достаточно проницательности, чтобы увидеть многие скрытые детали своего натюрморта. Так почему же она не заметила двух одинаковых ящериц на двух очень дорогих голландских картинах, купленных ею?
Синтия решила не обращаться в полицию по поводу своей поддельной картины и привела те же самые доводы, что и Лео. Причиной этого могла быть самая обыкновенная житейская логика, но это могло также значить, что Синтия не хочет, чтобы полиция совала нос в ее дела. Если это так, то почему?
Синтия говорила, что, цинично измеряя искусство деньгами, люди сами дают фальсификаторам повод для морального оправдания своих действий. Плам видела два ее тайника — сейф и французский шкаф. А где же другие, более крупные тайники?
Синтия явно не испытывала недостатка в деньгах.
Могла ли она быть членом банды, промышляющей подделками, и выступать в роли распространителя ее продукции?
Глава 11

Вторник, 7 января 1992 года
Выставка Плам должна была состояться в галерее их старинного приятеля Гарри Солта. Высокий, поджарый и загорелый, он не был похож на городского жителя, хотя никогда не покидал Сиднея, разве только ради того, чтобы поваляться на берегу океана. Именно это он и предложил сделать, когда они ехали из аэропорта Кингсфорд Смит:
— Вы должны в полной мере воспользоваться своим пребыванием в Австралии, Плам. После ваших интервью мы могли бы съездить в Уаттамоллу — лучше этого побережья нет ничего на свете: белый песок, тихие бухточки, деревья склоняются к самой воде…
— Каких еще интервью! — После долгого ночного перелета из Лос-Анджелеса Плам помышляла лишь о том, чтобы принять ванну и как следует выспаться, чтобы адаптироваться к новому времени и избавиться от накопившейся усталости.
— Репортер из «Буллетин» должен срочно готовить материал о вашей выставке. И Кэти Перчуэлл хочет заполучить вас раньше других. Эта гадюка непреклонна: или сразу, или никогда. Сожалею. Но я предупреждал, что график будет напряженным.
Вернисаж был назначен на 13 января, но в оставшиеся до этого шесть дней предстояло проделать еще много работы. Только на то, чтобы развесить картины, потребуется три дня. Кроме того, до открытия у нее были назначены встречи с потенциальными покупателями, которых нашел Гарри.
В тихих роскошных апартаментах отеля «Риджентс» ее ожидали цветы и шампанское. На столике рядом с корзинкой, полной шампуней и лосьонов, лежали газеты и журналы.
С обложки «Вэнити фэар» ей мило улыбалась Сюзанна. В интервью она мимоходом затрагивала тему своей популярности; подробно рассказывала о своем адвокате, который научил ее всему, что она знает, забыв даже словом обмолвиться о Викторе или о своих тихих, как мышки, дочках.
Вопросы журналиста были полны сарказма, по сути, он обвинял ее в том, что она вселяет в женщин несбыточные мечты, но Сюзанна словно не замечала яда этой скрытой критики. Плам проглядела иллюстрированный отчет о лицемерии, процветавшем на семнадцати акрах фермы «Солнечный берег», где Сюзанна демонстрировала свой тщательно продуманный и прибыльный уход в сельскую жизнь.
Плам вспомнила телерепортаж о Рождестве из огромной образцово-показательной кухни Сюзанны. Задания, подробные, как инструкции летчику, отпечатала Бетси — перегруженная делами, но никогда не унывающая помощница Сюзанны, рука об руку работающая с ее тремя секретарями, двумя экономками, двумя горничными, тремя садовниками и одним разнорабочим. На этой суперкухне горничные в одинаковых лилово-полосатых платьях выполняли мелкие поручения: вешали еловые шишки на входную дверь, украшали ветками стол для гостей — словом, делали то, до чего у Плам никогда не доходили руки в сумасшедшие предпраздничные дни.
Насладившись жасминовым ароматом ванны, Плам накинула халат и вышла на балкон. Отсюда открывался восхитительный вид на Сиднейскую гавань. Покрытая пышной растительностью береговая линия, извиваясь, образовывала на своем пути десятки небольших бухточек и укромных заливов. Справа вдалеке был виден узкий вход в гавань. Слева высились мощные фермы стального моста. Еще дальше голубое зеркало гавани чертили белоснежные парусники и маленькие осанистые паромчики с пассажирами, направляющиеся к зеленым пригородам на северном берегу и величественным резиденциям в Роуз-бей.
Под бескрайним голубым небом занимался жаркий январский день. Темный облегающий свитер и кожаная мини-юбка, в которых она приехала, уже не подходили.
Журналист из «Буллетин» прибыл раньше, чем она успела переодеться. «Он похож на бизнесмена», — думала Плам, когда они пили кофе на балконе и она отвечала на обычные в подобных случаях вопросы.
— Почему я занимаюсь живописью? Я сама иногда удивляюсь. Это беспокойное дело. Когда я работаю над картиной, я всегда в тревоге, а когда не работаю, мне не по себе. Мой муж всегда знает, если работа у меня не клеится: я раздражительна, ворчлива и не нахожу себе места. Да, я работаю шесть дней в неделю, с рассвета и до сумерек, с коротким перерывом на ленч. Иначе мне ничего не удалось бы сделать. Я не покидаю студию, потому что это отвлекает внимание. — Плам усмехнулась. — Художники не такие буйные, как о них порой думают. Мы живем тихо и много размышляем. Я веду такой образ жизни вот уже десять лет.
По правде говоря, иногда я чувствую себя оторванной от реальности.
— Это добровольное затворничество стоит того? — спросил журналист.
— То есть представляют ли какую-то художественную ценность мои работы? Надеюсь, да. — Плам опять задумалась. Да жила ли она полной жизнью эти последние десять лет? Или попусту растрачивала свой талант, прожигала отпущенные дни? — Я могу остановиться, если захочу, — сухо заметила она. Но тут же задумалась — так ли это на самом деле? Однажды она ослушалась Бриза, когда тот был в отъезде по делам. Устав от жесткой дисциплины, которую он насаждал, она взбрыкнула, вскочила в первый попавшийся самолет, вылетавший в Грецию, поселилась в скромном отеле на берегу моря, лежала на пляже и думала: «Вот это жизнь!» Но через два дня ее уже ничто не радовало, она не находила себе места. Прилетев в Лондон, она тут же ринулась в свою студию.
— Нет, у меня никогда не было проблем с живописью, — терпеливо отвечала Плам на следующий вопрос. — Конечно, не каждая картина удается с первого раза. Некоторые получаются быстро и радуют. Бывает, что работа просто заходит в тупик, тогда я ее уничтожаю. Над некоторыми приходится покорпеть, прежде чем из них что-то получится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57