Плам вспомнила его слова через месяц, когда в третьестепенной галерее «Шустринг» заботами Лулу были выставлены восемь ее картин. В длинном облегающем платье из бархата цвета спелой сливы, она выглядела вполне уверенно, но в душе трепетала — ее работы выставлялись на суд зрителя. Двухлетний срок, на который она «сдала» детей матери, истекал в конце следующего месяца, и она пребывала в таком же отчаянии, как Золушка, когда часы начали бить полночь.
В длинных и низких залах галереи пахло опилками и дешевым белым вином. Оформление не отличалось изысканностью: полы были покрыты черной плиткой, стены и потолки выкрашены матово-черной краской; лампы-подсветки, направленные на картины, тоже были черными. Лулу включила в список гостей целую вереницу важных персон. Плам никого из них не знала и, по правде говоря, не надеялась увидеть на своей выставке. Но Лулу заявила, что цыплят по осени считают.
— Здесь ничего не видно, — жаловалась она, вглядываясь в полумрак. — Надо было захватить с собой фонарик. — Вдруг она открыла рот от изумления и схватила Плам за руку. — Посмотри! Вон там! У твоей большой картины! Белокурый самец!
— Класс, — согласилась Плам. — Кто он?
— Бриз Рассел! Владелец галереи на Корк-стрит! Я включила его в список приглашенных. Я же говорила, цыплят по осени считают. А это что за мисс Кот вьется вокруг него?
Это была администратор галереи «Шустринг» — яркая блондинка в костюме черной кошечки и в сапогах на высоком каблуке. В последнее время курсы искусствоведов у Сотби стали эквивалентом образования вообще, и окончившие их бойкие общительные девицы стремились получить работу в картинных галереях, где они должны были развлекать гостей. Чем вульгарнее выглядела девица, тем больше была ей цена.
Через полчаса после того, как Лулу засекла Бриза Рассела, Плам, в очередной раз обходя зал, обнаружила, что «белокурый самец» на этот раз улыбается ей. Он был ухожен и одет лучше любого из тех мужчин, каких ей приходилось встречать. От него веяло ароматами обеспеченной жизни. Она уставилась на него, не отводя взгляда от необыкновенно синих глаз на тонком лице с красиво очерченным ртом, и не поверила своим ушам, когда он заговорил с ней, проявляя неподдельный интерес к ее работам.
— Это неплохие вещи, — говорил он, а у Плам в голове мелькало: «Да у него еще и идеальные зубы». — Абстрактный импрессионизм сейчас не в моде, но ваши работы весьма выразительны и производят огромное впечатление.
Заметив, что Плам вконец растерялась, он добавил:
— Не волнуйтесь. После семидесяти лет абстракционизма ни для кого не секрет, что это одна из вечных форм сознания.
— Вы хотите сказать, что у него есть будущее? Бриз утвердительно кивнул.
— И, как будто ни было, в мире нет такой картины, которую можно считать абсолютно абстрактной или абсолютно реалистической. — Он снова ободряюще улыбнулся. — Но зачем вы пишете большие полотна? Помещения становятся все меньше. Хорошо, конечно, продавать их банкам и музеям, но все же лучше, когда картину покупает частное лицо, — это значит, что вещь как раз то, что надо. Я слышал, вы подписали с «Шустринг» трехлетний контракт?
— Это одно из стандартных условий, когда выставляешься у них, — оправдывающимся тоном объяснила Плам.
— Как это я пропустил вас? Я посещаю все крупные выставки в училищах Лондона.
— Я проучилась в колледже всего год. Так что я, можно сказать, самоучка.
— Как же так вышло, — продолжал удивляться он, — что о вас ничего не было слышно? Всякому взлету в мире живописи предшествует слух, который вначале распространяется среди художников, затем быстро доходит до дилеров, после чего уже достигает ушей коллекционеров и критиков.
— Мои работы видели лишь немногочисленные друзья. Эти полотна слишком большие, чтобы таскаться с ними по округе.
— Где я могу разыскать вас?
Смущенная и почти лишившаяся дара речи от охватившего ее радостного волнения, Плам нацарапала номер своего телефона на каталоге. Он еще раз улыбнулся и ушел.
К концу месяца все выставленные полотна Плам, кроме самого крупного, были распроданы, и после вычета комиссионных у нее оказалось почти три тысячи фунтов. Она была на седьмом небе от радости.
Мать согласилась сидеть с детьми еще год, но Плам теперь уже могла позволить себе, чтобы дети были рядом с ней. Тоби весь день проводил в школе, а Макса она определила на полдня в детский сад.
Лулу искренне радовалась за Плам, чего нельзя было сказать о Дженни — ее неудачи на фоне успеха Плам становились все очевиднее.
Радость Плам омрачилась и каким-то дурным предчувствием — все складывалось слишком хорошо, она не заслужила этого, и ей наверняка придется как-то расплачиваться.
Так и случилось. Бриз не позвонил.
В феврале 79-го Плам осуществила свою давнюю мечту. Она слетала в Бордо и после недельных поисков купила на часть полученных от продажи картин денег ветхий коттедж в Волвере — небольшой деревеньке на берегу Гаронны. На заднем дворике росла магнолия, а от дороги коттедж отделяли кусты рододендрона.
Миссис Филлипс, никогда не покидавшая пределы Англии, не могла понять Плам..
— Я хочу, чтобы у нас был свой собственный дом, — объяснила Плам, возвратившись из Франции. — А в Англии я никогда не смогу позволить себе этого. Этот коттедж обошелся мне всего в две тысячи фунтов, на них в Англии не купишь даже конуру для собаки.
На Пасху Лулу позаимствовала у родителей фургон «Вольво», на котором все они — Дженни, Плам с мальчиками и она — добрались до Саутхемптона и ночным паромом отправились во Францию.
Местный плотник мсье Ляфорж, перебивавшийся случайными заработками, починил крышу коттеджа, сделал новые ставни и двери. И, хотя дом еще не был по-настоящему готов для жилья, они расположились в нем, ночуя в спальных мешках и мирясь с отсутствием воды, электричества и мебели. Все это, как и окраска фасада, откладывалось до лучших времен, когда у Плам снова появятся деньги. На этот раз они решили привести в порядок хотя бы кухню.
Юго-запад Франции был солнечным, очаровательным и старомодным, пища и вино местного производства — просто изумительными, а стоимость жизни — очень низкой, Англичанки быстро вписались в местную деревенскую жизнь. У них завязалась дружба с семьей фермера мсье Мерлина, жившего по соседству.
Макс и Тоби очень любили бывать на ферме Мерлинов. Они смотрели, как мадам Мерлин доит коров, и помогали ей кормить уток, кур, кроликов и коз, вместе с их детьми собирали на огороде ранние овощи — брокколи, брюссельскую капусту, морковь, редиску и ревень — и нарезали огромные букеты нарциссов в саду, спускавшемся к той самой реке, на берегу которой стоял их коттедж. Каждое утро они купались в ее прохладной воде.
Однажды мсье Мерлин спросил Плам, наблюдая, как она со своими мальчиками резвится в реке, не могла бы она научить плавать его четырнадцатилетнего сына. Поль, худой, долговязый и застенчивый мальчик, чуть было не утонул в раннем детстве и теперь боялся воды. Плам без особого труда научила его плавать спокойным размеренным брассом.
Отдых можно было бы назвать идеальным, если бы не одно обстоятельство. Вскоре выяснилось, что Лулу вновь взялась за старое. Она опять стала вести себя странно и непредсказуемо. Плам отстранила ее от ремонта кухни, чтобы потом не вытирать разлитую краску. Дженни тайком забрала у Лулу ключи от «Вольво». Плам обшарила ее рюкзак, но ничего не нашла в нем. Они с Дженни договорились не оставлять ее одну в доме или с детьми. В конце концов Лулу призналась, что опять повстречалась с нигерийцами. Она объяснила, что, как Оскар Уайльд, может противостоять всему, кроме искушения.
После возвращения в Англию Лулу быстро лишилась работы в «Раунд-Хаус» за то, что, накачавшись однажды наркотиками, бросала фирменные карточки из окна верхнего этажа офиса на крыши стоящих внизу домов, напевая при этом: «Я мечтаю о белом Рождестве».
Отчаявшиеся родители в который уже раз спрашивали друг друга, в чем была их ошибка, и опять изыскивали деньги, чтобы поместить ее в дорогую реабилитационную клинику.
В июле, уже без Лулу, компания в составе Дженни и Плам с мальчиками на «Фольксвагене», одолженном у матери Дженни — в тесноте, да не в обиде, — отправилась в Волвер. Перед самым заходом солнца их машина перевалила через небольшой гребень, за которым открывалась долина. Внизу, извиваясь, медленно текла река. По берегам ее стояли кипарисы. За ней, по обеим сторонам неширокой дороги, выстроились дома Волвера.
— О боже! — вдруг вскрикнула Плам. — Мсье Ляфорж, должно быть, не понял меня! Посмотрите!
Стены коттеджа были отремонтированы и выкрашены в кремовый цвет. Когда машина подъехала ближе, они увидели, что новые деревянные ставни были теперь бледно-лилового цвета.
— Я не могу заплатить ему! — простонала Плам. — У меня нет денег!
Изнутри коттедж был тоже покрашен в кремовый цвет, за исключением спальни, где стены оказались бледно-розовыми. В кухне они обнаружили разные поделки из дерева, а также… стиральную машину. Плам совсем разволновалась:
— Это ужасно! Я хочу сказать, что это чудесно и именно то, чего мне хотелось. Мсье Ляфорж спрашивал, каким бы мне хотелось видеть интерьер, и я описала ему, но я сообщила также, что пока не могу позволить себе этого! Господи, да он, наверное, не понял мой убогий французский!
В этот момент в дверь постучали. Мсье Ляфорж объяснил, что видел, как какая-то незнакомая машина проехала по долине и остановилась возле их коттеджа.
— Вам нравится ваш новый дом? — спросил он с широченной улыбкой.
— Да, нравится, но… разве я просила вас делать это?
— Нет, не просили, мадам Плам.
— Слава богу! Но тогда зачем вы сделали это?
— Мне нечего было делать в освободившееся между двумя крупными подрядами время. Вот и занялся вашим домом. Я ведь знал, чего вы хотели. Для электрических работ я пригласил своего кузена, который на пенсии и не может сидеть без дела.
— Но стиральная машина!
— Ах, да, за нее вам придется уплатить. Когда имеешь малых детей, такая вещь необходима. Она недорогая — устаревшей модели. Я купил ее, когда Жак распродавал свой магазин.
— Так вы еще и водопровод подвели?
— Да. За него, как и за электричество, тоже надо платить.
— Ноу меня нет денег!
— За все остальное, кроме того, что я упомянул, вам не надо платить. Я не рассчитывал на оплату того, о чем вы не просили.
— Но я не могу принять вашу работу в качестве подарка.
— Конечно. Вы заплатите мне, когда сможете.
— У нас в Англии плотника не сыщешь днем с огнем, — восторгалась Дженни. — А тут тебе отремонтировали дом без всяких хлопот, да еще бесплатно.
— Но у меня нет денег, мсье Ляфорж, — повторила Плам. — Как я смогу рассчитаться за воду, электричество и стиральную машину? — Она чуть не плакала, так ей не хотелось иметь неприятности с местной электрической компанией или прослыть несостоятельной иностранкой.
— У меня есть кое-какие соображения на этот счет. Вы же художник, не так ли? Тогда рисуйте дома в округе — портреты домов вместо людей. Я знаю, у кого есть деньги, и буду показывать, какие дома рисовать.
Дженни покатилась со смеху.
— Он предлагает, чтобы мы заделались бродячими художниками, как в восемнадцатом веке, когда они ходили от особняка к особняку и рисовали владельцев, членов их семей, собак и лошадей. Насчет тебя, Плам, не знаю, а вот мой стиль тут, похоже, будет в самый раз!
Все лето Дженни рисовала «портреты домов». Не проходило и часа, как владелец дома уже дышал ей в затылок, закатывая к небу глаза и гадая, сколько может стоить такая картина. Покупалась каждая, без исключения. По ценам, которые устанавливал мсье Ляфорж. Плам с Дженни решили проводить здесь все школьные каникулы. В следующий раз они купят походные кровати и постепенно обставят дом мебелью из магазинов местных старьевщиков.
…В ту осень отец Лулу наскреб денег, и дочь, притихшая и покусывающая ногти, смогла поступить на годичные курсы администраторов для учреждений культуры. Это могло позволить ей зарабатывать на жизнь, имея дело с живописью. Он уважал стремление Лулу быть независимой от родителей, но ему хотелось, чтобы она имела какую-то реальную профессию. А уж будет ли она заниматься живописью, это ее дело.
Через год Лулу, все еще смиренная, нашла себе место художественного администратора в Бирмингеме. Она полюбила эту работу и стала ценным специалистом в организации выставок.
В октябре 1981 года у Дженни прошла персональная выставка в галерее «Авант-Авант». К несчастью, она оказалась ненамного успешнее, чем предыдущие показы. Дженни подозревала даже, что все немногие распроданные картины были куплены друзьями отца по его просьбе. Она узнала одного из них, никогда прежде не проявлявшего интереса к живописи.
Когда Плам попыталась успокоить подругу, напомнив ее успех во Франции, благодаря чему они уже обставили мебелью коттедж, Дженни зло закричала, что ей нужно, чтобы в ней признали серьезного художника, — точно так же, как признали Плам.
3 ноября 1981 года бракоразводный процесс Плам наконец пришел к своему завершению. Двумя неделями позднее открылась ее первая персональная выставка. На этот раз стены в галерее «Шустринг» были белыми, а под ногами скрипели некрашеные половицы. В зале было прохладно, зато дешевое белое вино лилось рекой.
Плам пришла задолго до открытия в черном бархатном платье, которое выглядело дорогим, хотя таким не было. Ее трясло и подташнивало от страха.
Зигфрид, владелец галереи, тоже был в черном — джинсы в обтяжку, куртка с капюшоном, покрывавшим его бритую голову. Он напоминал монаха.
— Хотите новость, дорогуша? Две картины уже проданы. — Он махнул рукой в сторону двух полотен, и Плам увидела, что на них наклеены красные звездочки. — Но с двумя условиями: во-первых, вы должны с покупателем сегодня пообедать…
— Но кто он? — Плам была заинтригована.
— В этом и заключается второе условие: вы не должны знать его имени.
— Как романтично! Или это просто розыгрыш? По вашему виду не скажешь, что вы довольны, Зигфрид, хоть и продали две картины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57