— В ФБР один-единственный специалист, в Интерполе их несколько. В Лондоне три криминальных эксперта, в Нью-Йорке только два и один в Лос-Анджелесе. Да! Есть еще специально обученное полицейское подразделение итальянской полиции, оно могло бы помочь. Но все его люди остро необходимы в самой Италии.
— Специально обученное? — Плам хотелось узнать о нем побольше.
— Прежде всего проверяют их зрение, чтобы исключить дальтонизм. Их учат рисовать, определять возраст материалов. Они изучают приемы изготовления подделок, особенности манеры знаменитых художников; овладевают и основами химии, чтобы проводить анализ состава красок.
— Выходит, что их учат, как делать фальшивки?
— Выходит. Итальянцы полагают, что надо быть художником или самому уметь подделывать картины, чтобы распознавать подделки других.
— Если копы бесполезны, а для того, чтобы распознать подделку, надо быть художником, — значит, я подхожу, — твердо сказала Плам. — Так ты поможешь мне?
— Я бы не стал, — заерзал он.
— Что, Бриз уже успел с тобой побеседовать? И просил убедить меня, что это глупость и чтобы я бросила это дело?
— Какое там глупость! Это самое настоящее безумие, вот что я тебе скажу.
Дальновидный Лео с уважением относился к резкому и жесткому Бризу и всячески старался поддерживать с ним отношения. Ему была симпатична привычка Бриза сорить деньгами, хотя в этом он заметно поутих, когда кончилось процветание восьмидесятых.
— Мне нравится Бриз, — добавил Лео. — Я люблю бывать в его компании и, признаюсь, не хочу нажить себе врага в его лице.
— А в моем? Да мы еще и не объявили друг другу войну, — резко бросила Плам.
Лео подался вперед и взял ее за руки.
— Плам, я хочу отговорить тебя, потому что поиск будет смертельно опасным. С мафией шутки плохи, из-за собственного упрямства и семейной перебранки нельзя лезть на рожон.
Плам вспомнила о паническом ужасе, охватившем ее прошлой ночью. Но это, конечно, был беспричинный страх, как у детей по ночам. Вероятно, и Лео, с его разговорами о всемогущей мафии, тоже преувеличивает опасность. Как всякому пишущему человеку, ему было свойственно драматизировать ситуации.
Плам откинулась на стуле. Она не даст Лео запугать себя. Но, сняв со спинки стула светло-зеленый жакет и накинув его на плечи, она почувствовала, как по спине пробежал холодок, хотя в ресторане было уютно и тепло.
Глава 6
Покинув гостеприимный и уютный «Одеон», Плам взглянула на ясное небо над головой, отливавшее заманчивой голубизной куполов итальянских соборов, и решила пройтись по Уолл-стрит мимо маленьких очаровательных домиков восемнадцатого века, напоминавших ей Портсмут. Она хотела купить здесь пару перчаток взамен тех, что забыла в такси.
Западный Бродвей она старалась миновать как можно быстрее. Он оживлял в ее памяти грязно-коричневые полотна Эдварда Хоппера, пропитанные одиночеством, беспокойством и страхами большого города, впервые испытанными ею еще в Лондоне.
Она поразилась неожиданной силе ветра, налетевшего с юга. Подтаявший за день снег покрылся ледяной коркой. Тротуары сделались опасно скользкими.
Немногочисленные прохожие в тяжелых темных пальто шли сгорбившись, с трудом преодолевая ветер. Плам подняла воротник своего легкого пальто и засунула руки в карманы, сразу припомнив времена, когда ей приходилось ходить пешком, чтобы не тратиться на проезд в автобусе.
Плам отказалась от предложения Лео проводить ее, потому что хотела спокойно обдумать наконец ту проблему, от которой уходила долгие годы. Ею владело ощущение внутреннего одиночества, которому она не могла найти объяснения, имея мужа, детей и множество друзей. Все это заставляло ее отмахиваться от этого нелепого чувства, но теперь оно становилось все сильнее и, как во сне, превращалось в тоску, причины которой она не вполне могла припомнить. Она словно бы лишилась части себя, и теперь эта затерявшаяся где-то частичка все настойчивее призывала ее на поиски, предупреждая, что без этого она так и останется неудовлетворенной и вечно мятущейся личностью.
Пробиваясь сквозь ветер на Уолл-стрит в не по сезону легких замшевых сапогах, хлюпавших по раскисшему снегу, она чувствовала, что направляется навстречу беде. А полная неспособность разобраться в мучившей ее проблеме только усиливала чувство опасности.
На пересечении Западного Бродвея с Чамберс она повернула налево. Ветер сразу же ослабел, хотя все еще продолжал налетать порывами. Она заспешила мимо витрин маленьких магазинчиков, специализирующихся на продаже орехов, кофе в зернах, сливочной помадки и накладных ногтей. Изломанными неоновыми линиями пламенела реклама: «Бесплатная доставка светлого пива „МиЧелоб“, „Смокинги напрокат“, „Немедленный психологический прогноз“.
Плам нырнула в корейский магазин на Чамберс и быстро прошла вглубь. Скрывшись за холодильным шкафом с банками пива, она сняла с пальца кольцо с бриллиантом и сунула его в глубокий карман пальто. Теперь она не станет добычей грабителей. Может, ей следовало положить кольцо в кошелек? Нет, это как раз то, что грабители хватают в первую очередь. Только идиоты носят ценные вещи в кошельке. Но беспокойство не проходило, и Плам вдруг поняла, что причиной его является беззащитность. Но почему она должна чувствовать себя беззащитной?
На перекрестке Плам повернула направо. На Бродвее в лицо опять стеганул ветер — такой резкий, что перехватило дыхание. Она открыла рот, чтобы схватить воздуха, и ветер ледяным клубком закатился в горло, обжег холодом легкие и застыл внутри. Плам стиснула зубы и обхватила себя руками. Так холодно ей никогда не было.
В бледно-голубом небе высился готический шпиль небоскреба «Вулворт». Автомобили проезжали изредка. На противоположной стороне несколько уличных торговок с обескураженным видом жались к вентиляционным решеткам метро. На скамейках небольшого парка мэрии с несчастным видом ютились бездомные бродяги. Некоторые уже были слишком пьяны, чтобы ощущать холод. Вокруг валялись пустые бутылки.
Плам вдруг стало стыдно за свое чувство неудовлетворенности. «Бедная маленькая богачка», — насмешливо подумала она. Но чувство неудовлетворенности не проходило оттого, что она говорила себе, что счастлива, что у нее есть все и даже больше. И к тому, чтобы стать художником, она шла не так, как многие другие, которые хоть и не по своей вине, но жили гораздо ниже уровня своих способностей. Некоторым женщинам вообще не удается узнать меру своего таланта. Но с какого момента художник начинает нуждаться в спортивных автомобилях и в другой роскоши? Ее претенциозная светская жизнь — это лишь иной, более дорогостоящий, способ не отстать от Джоунсов, как раз то, что ей так не нравилось в матери, когда она видела, как ощущение беззащитности заставляет ее тянуться за соседями, становясь агрессивной и безжалостной.
В конце узких улочек Южного порта показались мачты пришвартованных яхт постройки прошлого века. Древние строения из мелкого кирпича, теснившиеся вокруг рыбного базара на Фултон-стрит и когда-то служившие складами и постоялыми дворами, теперь были превращены в шикарные кафе и магазины деликатесов. Купив в салоне Лауры Эшли бордовые перчатки и такой же шарф, Плам прошла в примерочную и быстро надела на палец кольцо с бриллиантом. Она будет рада, когда покинет этот район и не будет чувствовать необходимости прятать кольцо.
У Забара, соблазненная запахом свежеиспеченного хлеба, Плам накупила всевозможных булочек для ребят и тут же вспомнила, что пухленький Макс сидит на диете, а помешанный на здоровье Тоби вообще не прикасается к тому, что содержит сахар. Они для нее все еще были малыми детьми, и это все больше раздражало их. Но Плам не могла считать их взрослыми только потому, что они вдруг заговорили ломким баском.
Неожиданно ей пришло в голову: ее беда в том, что она не чувствует себя полноценной личностью. Да, она художник, она мать, но вот ощущения того, что она женщина, не было.
Когда она, впервые оказавшись в Лондоне, только начинала свою самостоятельную жизнь, дела шли туго, но у нее были ее сыновья, ее картины, ее друзья и больше времени для веселья и других простых вещей, которые женщину делают женщиной. Неужели за признание и успех надо расплачиваться самым дорогим?
Глава 7
Плам вышла из лифта в офисе Виктора и оказалась лицом к лицу с одной из своих картин. Полотно, полыхающее ярко-желтыми, шафрановыми и лимонными оттенками, напомнило ей, какой она была счастливой, работая над ним, и у нее сразу улучшилось настроение. Это было как раз перед тем, как Тоби беззаботно покинул дом, чтобы поселиться с друзьями в общежитии, и она почувствовала себя так, словно ее обокрали. После этого темные и мрачные тона долгие месяцы не сходили с ее палитры, как и с рабочего стола, на котором она смешивала краски.
Дженни пыталась успокоить ее.
— Большинство женщин, посвятивших жизнь своим детям, остаются ни с чем, когда те уходят из дома. А у тебя остается твоя живопись, Плам.
И это подействовало.
В своих картинах Плам рассказывала о себе, эмоционально обнаженной и беззащитной. Но если картину можно было описать словами, значит, она не выразила в ней то, что хотела. Значит, зритель не сможет понять и разделить ее чувства. Цвет передавал ее мысли и ощущения, как звук в музыке. И теперь в офисе Виктора она задумалась о том, как выльются на холст вновь охватившие ее чувства.
Она уставилась на огромное полотно и — так было всегда — тут же почувствовала желание что-то изменить в нем. Освещение, в какое попадали выставленные картины, никогда не было таким же ясным и прозрачным, как в ее лондонской мастерской. В этом мягком январском свете, отраженном от поверхности вод Нью-йоркской гавани, некоторые мазки кадмия казались слишком резкими, тогда как вкраплениям жженой охры недоставало насыщенности. Эти два тона не выдерживали соседства друг с другом.
Вскоре Плам пригласили к Виктору, и ей показалось, что она попала в музей современного искусства, но никак не в кабинет голливудского магната. Одна стена была сплошь стеклянной и выходила на лужайку, спускавшуюся к гавани, другую закрывали стеклянные же полки с коллекцией масок из Новой Гвинеи. На третьей висела еще одна картина Плам — из серии ее мрачных черно-лиловых творений. Из мебели в кабинете было всего лишь три диванчика, покрытых серой фланелью. Они расположились вокруг огромной плиты сланца, на которой лежала тонкая оранжевая папка с документами и стояла стеклянная подставка с визитными карточками Виктора, где были указаны шестнадцать номеров его личных телефонов, включая автомобильный.
Плам посмотрела сквозь стену на огромную серую гладь Ист-Ривер — молчаливую, зловещую и безнадежно холодную. Дальний берег казался темной полоской угля с неровными краями, лилово-серые здания напоминали пейзажи Моне.
Дверь отворилась, и вся комната сразу заполнилась присутствием Виктора и тех миллионов долларов, которые он олицетворял.
— Не костюм, а сплошная ностальгия по шестидесятым. — Пожимая ее руку, он оглядел Плам с ног до головы. — А что это с сапогами? Тебе их лучше снять, они совсем промокли… Я отправлю тебя на «Роллсе». Мисс Орбах, через полчаса мне будет нужна машина! — Он поднял ее руку с кольцом. — Оно тебе нравится, да?
Плам пошевелила пальцами, наблюдая, как бриллиант ловит свет и вновь отбрасывает его уже в виде ослепительных лучей — синих, зеленых и желтых.
— Эти просто сказка, Виктор! Я чувствую себя кинозвездой прошлых лет!
Виктор довольно кивнул.
— Бриз прав, сейчас самое время для таких приобретений. — Он подошел к прозрачной стене и уставился на темневшую вдали береговую черту. — Ты продолжаешь это… расследование? Плам кивнула.
— Я так и сказал Сюзанне, что ты не остановишься. И даже заключил с ней пари на пять тысяч долларов. — Он улыбнулся. — На нее твои слова не произвели большого впечатления, но мне самому хотелось бы знать правду. И я, естественно, помогу тебе всем, чем могу. Единственное, чего бы мне не хотелось, так это беспокоить Сюзанну. Она очень занятой человек, ты же знаешь.
— Но, Виктор, мне необходимо детально рассмотреть картину — и при дневном освещении!
— Мне очень жаль, Плам, но это просто невозможно.
Тон Виктора был категоричен, и Ллам стало ясно, что он предлагает ей держаться от квартиры Маршей подальше. «У него был колоссальный скандал с Сюзанной, — заключила она. — И теперь, черт побери, я не смогу осмотреть этот голландский натюрморт при дневном освещении и проверить фактуру обратной стороны». Женам торговцев картинами известно, что при проверке сомнительной вещи важное значение имеет внутреннее чувство, которое возникает при ее рассмотрении и является суммой всего твоего предшествующего опыта, затем производится булавочный тест и, наконец, проверяется ее оборотная сторона.
Старые картины писались на дереве, металле или холсте. Неаполитанские холсты — грубые, как мешковина, у старого венецианского полотна рисунок «в елочку». Чем дальше на север Европы, тем тоньше фактура холста, север славился своими текстильными фабриками.
На обратной стороне картины коллекционеры часто делали отметки: ставили свои монограммы или инициалы, номера согласно своему учету. На старых полотнах можно было обнаружить следы выставочных ярлыков, инвентарные номера аукциона — все это помогало проследить их историю. Так, на Сотби отметки делаются мелом или наклеиваются этикетки, у Филлипса пользуются синим мелом, а Кристи — это единственный аукцион, где наносят отметку из двух букв и трех цифр, обозначающую дату продажи и номер лота, зафиксированный в каталоге.
Плам надеялась, что обратная сторона голландской картины скажет ей что-нибудь, не такая уж безупречная это подделка. И теперь она была в отчаянии.
Виктор взял со стола тонкую оранжевую папку с бумагами.
— Мисс Орбах сняла копию свидетельства о происхождении и приложила копию диапозитива. Я присовокупил сюда фотокопию своего чека об оплате, а также письмо, которое дает право наводить любые справки по поводу картины от моего имени.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57