Том Блэк работал торговым агентом в компании, поставлявшей системы центрального отопления для госпиталей, школ и других муниципальных объектов. Его эпизодические выпивки с клиентами давно уже превратились в самое обычное пьянство с утра до вечера.
Дженни — поздний ребенок и единственная дочь в семье — унаследовала внешность отца, его фигуру, его янтарные глаза и русые волосы. От него же перешла к ней та веселая общительность, что так привлекала людей.
Страшно гордившийся своей дочерью. Том Блэк, когда ему случалось бывать трезвым, говорил, что Дженни — его свет в окошке. Однако напившись — а после того, как Дженни исполнилось четыре года, это было его обычным состоянием, — отец становился непредсказуемо агрессивным и принимался читать лекцию о том, как преуспеть в жизни. Его девизом было: успех любой ценой. Едва ворочая языком, он учил ее:
— Ты знаешь, кем ты будешь, Дженни, если не добьешься успеха? Неудачницей… Твой отец становился лучшим торговым агентом южного региона три раза подряд. Поэтому ты просто обязана быть первой.
В классе Дженни первой не стала, и отец не раз хлестал свой «свет в окошке» кожаным ремнем — ради ее же блага. В конце концов Дженни стала смотреть на себя глазами отца.
По ночам, когда она слышала, как буянит отец и рыдает мать, она прятала голову под одеяло и крепко прижимала к себе игрушечного ослика, словно давая ему понять, как ей хочется, чтобы отец прекратил эти ужасные вещи, которые мужчины устраивают в темноте.
Мать Дженни — подобно многим женщинам ее поколения — относилась к своей проблеме так, как будто ее не существовало. Стыдясь мужа, она закрывала глаза на свою несчастную жизнь и делала вид, что все у нее благополучно и нормально, как у всех других. Она притворялась даже перед собственной маленькой дочерью. У нее Дженни научилась прятать свои страх и стыд и жить в постоянной лжи.
В повзрослевшей и внешне жизнерадостной Дженни по-прежнему сидел совершенно запутавшийся ребенок, который всеми силами старался не показать своей беззащитности.
Уже к концу первого семестра стало ясно, что мужчины шарахаются от Дженни как черт от ладана. Ей слишком не терпелось закрепить связь и получить все необходимые заверения на первом же свидании, так что все ее романы прекращались, даже не начавшись.
Однажды, неожиданно для всех, мать Лулу объяснила, в чем тут дело. Эта женщина мыслила необыкновенно широко и так просветила свою дочь в отношении секса, что Лулу уже в двенадцать лет могла произнести «фаллопиевы трубы" по буквам.
В тот вечер Плам была у них и помогала Лулу и ее матери с костюмом для благотворительного рождественского спектакля. Стоя на коленях и закалывая подол юбки злой ведьмы Запада, девушки обсуждали последнего из сбежавших от Дженни ухажеров. Этот морской пехотинец приятной наружности посчитал, что в девятнадцать лет ему еще рано жениться.
Стоя босыми ногами на полу, мать Лулу рассеянно сказала, словно раздумывая вслух, что проблема Дженни начинается с ее отца. Его алкоголизм убедил маленькую девочку в том, что все мужчины пугающие, непредсказуемые и ненадежные субъекты. Когда такие девочки подрастают, они ужасно боятся вновь оказаться беззащитными, позволив мужчине войти к ним в доверие и завести с ними связь, которой они, как это ни парадоксально, страстно желают.
— Акробаты и танцоры верят, что партнер подхватит их, — говорила мать Лулу, — чего нельзя сказать о неуверенной в себе женщине. Она никогда не дает выхода своей сексуальности именно потому, что не доверяет партнеру и опасается оказаться перед ним беззащитной. Она все время зажата и, не доверяясь партнеру, не отвечает ему. Поэтому я думаю, что у нее не бывает оргазмов.
Удивленная и заинтригованная, Плам слушала, как мать Лулу почти мечтательно продолжала:
— И если такая женщина вдруг вздумает, что ее счастье возможно только с одним-единственным мужчиной, ее начинает преследовать постоянный страх потерять его. Он догадывается об этом, чувствует себя словно в ловушке и пускается наутек. Вот что происходит у Дженни, она постоянно вредит себе.
— Так вот почему Дженни такая прилипала! — вскричала Лулу. — Мамочка, ты могла бы с успехом печататься в разделе «Дела сердечные» в «Портсмутских вечерних новостях».
— Нет, дорогая, они никогда бы не напечатали такое слово, как «оргазм».
Между занятиями студенты художественного колледжа сходились в шумном, обшарпанном и прокуренном кафе на углу. За центральным столиком, по традиции принадлежавшим старшекурсникам, среди гвалта, шума споров спокойно планировались вечеринки с танцами, футбольные встречи и выступления протеста. Споры часто велись вокруг флегматичной футбольной команды Портсмута, но самые острые дебаты вспыхивали по поводу того, кто оказывает наибольшее влияние на современную живопись. Студенты отстаивали своих любимцев в этой области с гораздо большей страстью, чем футбольных кумиров, особенно такие новоиспеченные эксперты, как первокурсники.
— Самый влиятельный, конечно, Пикассо, потому что он ввел коллаж, — заявила однажды Дженни.
— Металлические скульптуры Пикассо, — согласилась Плам, — ведут прямо к русскому конструктивизму и скульптуре литых форм на Западе.
— Но Дюшан демистифицировал искусство, он первый обратился к готовой фактуре, — возразил другой студент, — первый обрушился на псевдорелигиозное искусство и стал использовать обычные предметы как живописные элементы.
— А как насчет дадаистов? — вопросила девица, сидевшая рядом с Плам. — Ведь именно эта группа расчистила путь для свободного экспериментирования на всех уровнях…
Дженни презрительно фыркнула:
— Дадаисты появились под воздействием футуристов и испытывали на себе влияние кубизма, так что мы опять возвращаемся все к тому же Пикассо… О-о, посмотрите, кто идет… Джим… — Их спор резко оборвался, когда в кафе на негнущихся ногах ввалился кумир их колледжа в туго натянутых джинсах.
Джим Слейд уже третий год учился на художника-декоратора. Высокий, длинноногий и длиннорукий, он своей стройностью и поджаростью был похож на гончую. Женская половина колледжа была очарована его выразительным бледным лицом с широким тонкогубым ртом и прямым и узким носом. Его ясные серые глаза с голубоватыми белками сияли под прямыми черными бровями, сходившимися на переносице. Привлекательная наружность и мягкость манер придавали ему очарование настоящего мужчины, от которого девушек бросает в дрожь. Кроме того, Джим занимал заметное положение в колледже, будучи вице-президентом студенческого совета и организатором ежегодных комедийно-сатирических выступлений «Рэг Уик» и всевозможных видов протеста.
Дженни побледнела и, наклонившись в Плам, прошептала:
— Он идет к нам!.. Я не переживу этого!
Джим действительно двигался к ним. Для зеленых первокурсниц это было равносильно тому, что золотой бог в сверкающей колеснице спустился с небес к их ногам. Плам и Дженни были почти в обмороке, когда несмело посмотрели в серые самоуверенные глаза Джима. Великолепен, ничего не скажешь!
— Вы чем-нибудь заняты сегодня вечером, девушки? — спросил Джим намеренно грубоватым тоном рабочего человека.
Обе замотали головами, немедленно решив пропустить вечерние занятия на натуре.
— Не могли бы вы помочь мне заполнить кое-какие… конверты? — Джим был известен как непревзойденный шутник.
Девушки согласно захихикали. Джим прошествовал к своему столику.
Почему он обратил свое внимание на Плам? Его хищную натуру привлекли в ней невинность и юность, столь же соблазнительные, как розовато-лиловый налет на только что сорванной сливе, который так и хочется потрогать, пока он не исчез. И хотя Плам сама того не подозревала, она была самой прелестной девушкой на курсе.
Почему Плам немедленно и страстно влюбилась в Джима? Робко выскользнув из-под удушающей опеки отца, невинная Плам потянулась к другому самоуверенному типу, который, казалось, знал ответы на все вопросы этой жизни.
И вся она, и весь ее талант, надежды и тяга к творчеству оказались во власти Джима. Она растворилась в нем душой и телом. Он заслонил своим сияющим обликом все ее настоящее и будущее. Все в колледже завидовали тому, что она стала подручной Джима в его грандиозном проекте создания из тонны металлолома с местной автомобильной свалки масштабной модели под названием «Лос-Анджелесская автострада 16.5». Плам с ее неуверенностью в себе была загипнотизирована мужчиной, в котором было поровну самоуверенности и эгоизма.
За внешним очарованием Джима скрывалась мрачная и жестокая натура: любить такого мужчину значило полностью подчинить себя его воле. Сам же он никогда не подчинялся. Ему необходимо было постоянно убеждаться в своей власти над другим, причиняя ему боль.
Плам не могла вспомнить во всех подробностях тот новогодний костюмированный бал в колледже. Он слился для нес в круговерть воздушных шариков, пива и всеобщего ликования. Но она помнила каждую минуту их возвращения домой, сквозь снег, в стареньком «Форде», под завязку набитом студентами, которых надо было доставить домой. Когда в машине остались только Джим, Дженни и Плам, они решили подвезти сначала Дженни. Застегивая твидовое пальто, Дженни попрощалась, едва скрывая свое разочарование, и поспешила по заснеженной дорожке, придерживая многочисленные юбки.
Джим со скрежетом остановил машину у церковного двора и выключил фары. В слабом свете далекого уличного фонаря в салоне едва угадывались их силуэты. Он притянул Плам за плечи, языком раздвигая ее губы. Она еще не знала, что этот поцелуй был началом их расставания.
Джим медленно снял с ее головы шарф и так же медленно расстегнул пуговицы ее зимнего пальто. Нащупав розовый шифон платья, он быстро запустил в него руки и высвободил ее грудь.
Припадая поочередно к маленьким бледным холмикам, он ласкал и целовал до боли набухшие соски. Затем его рука скользнула под розовую шифоновую юбку. Плам почувствовала, как его пальцы добрались до верха колготок, и ощутила тревогу. Она никогда не позволяла ему заходить так далеко. Иные девушки, может быть, и идут на это в головокружительном угаре любви — как уверял ее Джим, — но она боялась того, что могло произойти: она боялась беременности.
Попытавшись остановить Джима, Плам услышала треск рвущегося шифона и почувствовала его руку на животе. Скользнув вниз, она оказалась у нее между ног. Поглаживая ее шелковистый холмик внизу живота, Джим бормотал:
— Ты же видишь? В этом нет ничего страшного… — Решительность Плам стала таять, уступая волне накатившего возбуждения.
Знающая свое дело рука вдруг двинулась дальше, и Плам услышала, как удовлетворенно хмыкнул Джим, когда почувствовал, как она возбуждена. Он прикасался к разным местам ее тела, пока одно из таких прикосновений не заставило ее выгнуться дугой и не дало ему знать, что он нашел магическую точку. Лаская ее, он словно разжигал пламя в топке, заставляя Плам парить в небесах.
Она вскрикнула, не веря происходящему, когда первый оргазм пронесся по телу:
— Я не знала… я думала, это больно… Ох, Джим, дорогой, я хочу еще!
Быстрым движением Джим, нащупав резинку, сдернул с нее колготки.
Затем он расстегнул «молнию» брюк и решительно вложил ей в руку свою пульсирующую и дергающуюся плоть, которая словно жила своей собственной жизнью. Она не знала, что ей нужно делать, но на размышления времени не было. Приближаясь вместе с ним к кульминационному моменту, она чувствовала, что ритм ее жизни ускоряется, как в кино с Чарли Чаплином. Все вот-вот должно произойти.
Джим раздвинул руками ее ноги, и маленькие бедра Плам сами рванулись к нему… Джим прижался к ее мягкому голому животу… Сейчас это случится…
Стекла в машине запотели от жаркого дыхания. Они оба не обратили внимания на стук в окно и продолжали свою бешеную погоню за плотью друг друга.
Вслед за более настойчивым стуком послышался мужской голос:
— Полиция, откройте!
— А-а-ах! Не смей открывать, Джим! — Плам безуспешно старалась высвободить могу из рулевого колеса, в то время как оба они пытались справиться с наполовину сброшенной одеждой. Она искала пальто, но не нашла его и прикрыла грудь руками.
— Если это чья-то неумная шутка, — рычал Джим, — клянусь, я сверну ему шею!
— Откройте, пожалуйста, сэр. Здесь запрещено стоять с выключенными фарами. И мне придется попросить вас проехать.
Это не было шуткой.
Позднее они проделали все без помех. Однако, пройдя этот путь до конца, Плам осталась разочарованной, не испытав такого возбуждения, как в первый раз.
Застенчивость не позволила Плам рассказать о своем разочаровании Лулу и Дженни, которые все еще пребывали в мечтательной девственности. Поэтому ей приходилось напускать на себя вид загадочного превосходства, когда подруги приставали с расспросами о том, как все было, и острить, заявляя, что у нее нет слов, чтобы описать те чувства, которые она испытывала, и что скоро они узнают это сами. Дальше она отказывалась обсуждать эту тему.
Лулу и Дженни, сгорая от зависти, считали, что Плам следовало бы начать принимать таблетки, прежде чем это случится опять, в чем они не сомневались. Но Плам стеснялась обращаться к своему семейному врачу.
Она очень боялась повторения, но Джим не отступал. И, подобно всем влюбленным парам, они чувствовали себя под защитой волшебной звезды, отводящей от них мирские беды.
В конце концов Лулу, не назвав имени подруги, спросила у своей матери, что надо делать в подобной ситуации. Мать Лулу решила, что анонимной подругой была сама Лулу, и немедленно посадила ее на таблетки. Лулу же стала отдавать их Плам, и та успокоилась, почувствовав себя в полной безопасности. Но было уже поздно, Плам была беременна, хотя несколько недель не подозревала об этом. Теперь Плам была ответственна за какую-то другую жизнь, еще не начав свою собственную.
Потом Плам не раз спрашивала себя, а так ли уж бессознательно она откладывала прием таблеток, и не было ли это с ее стороны самой обычной хитростью — с помощью ребенка привязать к себе Джима.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57