— Что это? — Синтия наклонилась, чтобы поднять его.
— Я рисовала в самолете, это у меня такая привычка.
— Узнаю вашу руку, — заметила Синтия, присев на корточки и перелистывая страницы. — Что-то вроде нового Хокни. Он теперь работает в более мрачной палитре, но по-прежнему любит иногда побаловаться ярким цветом.
Синтия повернулась к Плам. Ее серые глаза с черными накладными ресницами улыбались.
— Я заказала вам номер в «Четырех сезонах». После реставрации там стало просто роскошно. Вы впервые в Лос-Анджелесе?
Плам кивнула. Бриз невысоко ценил здешних любителей живописи. За редким исключением, они были прижимисты и покупали только то, что стоило меньше, чем их «Порше», в основном работы художников с Запада, тех, кто рисовал кинозвезд. Когда Деннис Хоппер устраивал здесь свои выставки, его картины шли нарасхват. Серьезные коллекционеры из Лос-Анджелеса предпочитали покупать в Нью-Йорке, Лондоне и в Париже.
— Скажите, чтобы ваши чемоданы распаковали и все погладили, — посоветовала Синтия, когда они входили в холл отеля. — А мы с вами тем временем позавтракаем в «Венеции». И потом — ко мне, посмотрите, обманули меня или нет… Не надо краснеть, вы же именно за этим приехали сюда. Виктор просил меня сделать копию с паспорта моей картины.
— Вы тоже приобрели ее у Малтби?
— Да, мне рекомендовал их Джейми Лоример. Знаете такого? Один из крупнейших дилеров в Лондоне, так ведь?
Джейми Лоример был, помимо этого, одним из самых ярых конкурентов Бриза, но Плам не стала распространяться на эту тему и только спросила, когда Синтия купила картину.
— Три года назад, в 89-м. Сделала себе подарок на день рождения. Сюзанна хотела перекупить ее у меня, но я не согласилась, очень уж мне нравится эта картина.
На дорогах были бесконечные заторы, и весь путь Синтия только и делала, что по радиотелефону переносила время ранее назначенных встреч.
— Общественный транспорт в Лос-Анджелесе перегружен, так что всю жизнь приходится проводить в машине. — Она увернулась от чернокожего подростка на роликовых коньках и продолжила:
— Здесь любят свои машины, как домашних животных. Они чистые и ухоженные. У нас тут сесть в грязную машину — все равно что надеть грязное белье.
Они ехали по широким улицам с высокими королевскими пальмами по обеим сторонам. Прокаленные солнцем стены низких розовых домов украшала пурпурная бугенвиллея. Мелькали яркие пятна тропической растительности, зеркальные поверхности бассейнов, ухоженные лужайки. Резкий и яркий свет придавал им какую-то зловещую окраску.
— Да-а, такое солнце бывает к землетрясению. Извините, это у нас теперь в крови. Лос-Анджелес сейчас — это один бесконечный город от Санта-Барбары и до мексиканской границы.
"Венеция» оказалась пригородом на Тихоокеанском побережье. Дома здесь были с колоннадами, как в Италии. Оконные решетки резко выделялись чугунной чернотой на фоне розовых и белых стен. Извивающиеся неоновые надписи информировали о ночных клубах, саунах и дискотеках. Всюду царила карнавальная атмосфера.
— Жаль, что вы уезжаете завтра вечером и не посмотрите шпагоглотателей и предсказателей судьбы в воскресенье. — Синтия махнула рукой в сторону толпы людей с дикими прическами и в солнечных очках. — Киношники, рок-музыканты, джаз-музыканты собрались сюда поглазеть на «голубых» культуристов. Глядите!
Они задержались возле открытого спортивного зала на берегу, где накрашенные мужчины поднимали тяжести, упражнялись на сверкающих тренажерах или просто лежали на спинах, в то время как их мышцы подвергались электростимуляции.
— Берег мускулистых мужчин, — вздохнула Синтия. — Кругом одни только «голубые».
Они завтракали на Маркет-стрит, 72 — кирпичные стены без штукатурки, качающиеся на ветру пальмы и искусно рассеянное естественное освещение, имеющее, по словам Синтии, чрезвычайно важное значение для собирающейся здесь элиты шоу-бизнеса. Плам никогда еще не видела столько роскошных женщин сразу: ни единой морщинки, идеальные зубы, безупречные прически, безукоризненные наряды. Мужчины — симпатичные (или со следами былого обаяния), стройные, загорелые и раскованные. «Красавцы — да и только!» — восторгалась она.
— Им нельзя иначе, — заметила на это Синтия, помахав кому-то из вновь пришедших, и принялась за чили. — Здесь твое тело — твой основной капитал. В Лос-Анджелесе все пятидесятилетние выглядят, как я… Да, это так. Раз в неделю ко мне приходит массажист, мой тренер бывает у меня дважды в неделю — все женщины, которым за сорок, имеют тренеров, чтобы быть в форме, и раз в две недели я сгоняю вес в парилке. Кроме того, по мере необходимости я прибегаю к косметической хирургии. — Она вздохнула. — Я, наверное, была самой последней в этом мире, кто сделал себе вздернутый носик, — это единственное, в чем я отставала. И, конечно же, все мы истязаем себя голодом, здесь не прощают излишний вес — можно потерять работу. — Синтия наморщила свой усовершенствованный носик и недобро усмехнулась. — Так что приходится упражняться. Все встают в шесть, но никто — если не снимаешься в кино — не появляется на работе раньше десяти, потому что бегают трусцой с плеером на голове, на бегу изучая японский; или крутят велотренажер перед телевизором; или занимаются аэробикой; или джазом; или практикуются в каком-нибудь восточном единоборстве; или налаживают отношения с тренажером в спортивном зале. — Она вдруг расплылась в улыбке и вскочила. — Появился Сдай! Я как раз занимаюсь его новой виллой. Не возражаете, если я перекинусь с ним парой слов?
Пока Синтия отсутствовала, Плам невольно ловила обрывки разговоров за соседними столиками.
— Она бы переспала и с крокодилом, чтобы получить эту роль…
— Всем известно, что Синди не вылезает из, чужих постелей…
— Фантастическая потаскуха!
— ..Поэтому я сказала: «Да пошел ты, мистер… Не распускай свои поганые руки»…
— Так на чем я остановилась? Ах, да. Парень хватает меня за задницу, а меня уже одолевает сон. Затем я чувствую что-то странное и оглядываюсь через плечо. И что же я вижу? Член у него такой маленький, что ему ничего не остается, как только подбираться ко мне сзади. И тут я ору:
"Потел вон!» А он так спокойненько застегивает «молнию», собирает вещички и, уходя, бормочет: «Я думал, ты еврейка…» Так я и есть еврейка…
Плам была потрясена.
Когда вернулась Синтия, она рассказала ей о разговорах за соседними столиками. Синтия расхохоталась.
— Лос-Анджелес — город продажной любви, во всех отношениях. Разве вы еще не заметили? Если ты нуль в сексе, здесь тебе делать нечего. Каждый живет, дышит и зарабатывает на жизнь — прямо или косвенно — сексом. Город просто помешался на сексе — Не обращая внимания на официанта, подававшего креветки со шпинатом, Синтия наклонилась к Плам. — Лос-Анджелес достиг силы и власти за счет секса. Власть — единственное, что здесь принимается в расчет. А ее в этом городе имеет тот, кто преуспевает в данный момент. Ваше дело и общественный статус определяются только одним — вашим последним успехом. Если вы имеете значение для них в этот момент, люди будут поступать так, как вы хотите, и будут говорить то, что вы хотите услышать. В противном случае они не станут держать данное вам слово, не станут тратить на вас свое время. "ЛА» расшифровывается еще и как Ложь Абсолютная.
Дом Синтии, обращенный к пустынному берегу бухты Марина-дель-Рей, с гаражом на четыре машины, издали слегка напоминал тюрьму строгого режима. Внутри же он был отделан светлым деревом, уставлен серебром, устлан темно-зелеными коврами и дышал безмятежным покоем, как лесная поляна.
На кухне стояли два дивана и сорокапятидюймовый телевизор. Столовая была словно маленькое квадратное озеро, посреди которого на деревянном островке стоял стол персон на двадцать.
Спальные апартаменты Синтии включали ванную, обставленную как гостиная, гимнастический зал и три гардеробные комнаты — для зимней, летней и спортивной одежды.
— Вы, очевидно, пользуетесь успехом как оформитель, Синтия.
— Да. По двум причинам, — улыбнулась Синтия, когда они спускались в лифте на первый этаж. — Я никогда не обсуждаю своих клиентов и отдаю им всю славу: все лучшие идеи — все без исключения — принадлежат им. Так говорю я, когда меня спрашивают.
Серебристо-серый кабинет Синтии выглядел как гостиная. Как и у Виктора, в нем не было письменного стола. «Здесь проходят только встречи», — пояснила Синтия. Все остальное время она в разъездах, в автомобиле постоянно пользуется радиотелефоном или диктофоном.
На стене, слева от двери, висел натюрморт с цветами: изумительный букет совершенно черных тюльпанов в темно-зеленой стеклянной вазе; перед ней охапка светло-желтых тюльпанов с обагренными пламенем кончиками лепестков, несколько ландышей и бледно-розовые примулы. Слева на увядшей розе, уронившей несколько своих бледно-розовых лепестков, сидела черная бабочка с большими желтыми пятнами на крыльях. Внизу на деревянном столике изогнулась крошечная зеленая ящерица. Картина, датированная 1627 годом, имела подпись: «Амбросиус Босхарт-старший».
Плам перенесла ее на кухню, где был стол и больше света. Достала лупу, купленную у филателиста на Пятьдесят седьмой Западной, и дюйм за дюймом тщательно обследовала полотно.
— Такой старый холст — редкость, — заметила она. — Большинство подобных картин выполнено на меди или на твердых породах дерева.
Золоченая рама с тонкой резьбой была, несомненно, семнадцатого века. Холст на обороте казался таким же старым, но не было ничего подтверждающего это. Плам вынула дорожный швейный комплект и провела свой булавочный тест. Преодолев незначительное первоначальное сопротивление, булавка легко вошла в краску.
Наконец Синтия не вытерпела.
— Ну, что вы думаете?
— Амбросиус был потрясающий старик, — медленно проговорила Плам, не отрывая глаз от маленькой картины. — Его особенностью были такие коротенькие, толщиной с волос, линии на закругленных кончиках лепестков тюльпана.
Синтия уставилась на картину.
— Где? Я их не вижу.
— Их здесь нет. Синтия вздохнула.
— Как вы можете говорить так уверенно? Едва взглянув на картину?
Плам достала из своей дорожной сумки копии паспортов на две подделки, с которыми столкнулась в Нью-Йорке. Вынула из них диапозитивы и показала их Синтии.
— Взгляните на муху с картины Сюзанны и на ту, что изображена на картине Шнайдера, — они абсолютно одинаковые.
Синтия рассмотрела оба диапозитива.
— Эй! Да это же моя ящерица — на картине Сюзанны.
— А вначале вы этого не заметили?
— Нет, конечно. Они же разного цвета. У Сюзанны золотистая, а у меня — темно-зеленая.
— Но это одна и та же ящерица — такого же размера и почти в таком же положении.
Синтия опять вздохнула.
— Итак, мухи связывают картину Сюзанны с картиной Шнайдера, а ящерицы — мою с картиной Сюзанны. И получается, что связаны все три. — Она наморщила свой вздернутый носик. — Но если это подделки, то как мог мошенник допустить такую грубую ошибку? Ведь копирование этих элементов выдает его с головой.
— Это не обязательно ошибка. Художники семнадцатого века обменивались набросками, это был их своеобразный капитал, который передавался из поколения в поколение. Но это работа относительно недавняя. — Лупа Плам нацелилась на картину. — Однако фальсификатор не слишком ловкий.
Она пояснила, что во всякой старательно изготовленной копии всегда чувствуется некая безжизненность. Как ни искусен имитатор, подделка всегда будет вымученной. Поэтому, если жулик действительно искусен, он никогда не станет делать точную копию. Он тщательно изучает избранного им художника и его приемы, а затем воображает себя на его месте.
— Ага! У актеров это называется творческим перевоплощением.
Плам делала пометки в своем альбоме. Она впервые могла внимательно изучить подделку, первую из трех. Во всех был виден характерный почерк — у мошенника тоже имелся свой собственный стиль, и он не мог не оставить следов своей личности на подделанной картине.
— Итак, я готова услышать самое худшее, — сказала Синтия.
Плам отвернулась от картины и стала медленно пояснять:
— Цветовая гамма подобрана тонко, но она не так выразительна, как на подлинных голландских картинах этого периода. Не забывайте, то была золотая эпоха натюрморта.
— Иногда достаточно просто сказать: ну и дрянь, — невесело усмехнулась Синтия.
Неожиданно у Плам вырвалось:
— Кажется, я знаю, кто нарисовал это.
— Знаете? — резко обернулась к ней Синтия. Плам тут же пожалела о своей несдержанности: потребуются месяцы, чтобы убедиться в том, что сейчас молнией промелькнуло в ее голове.
— Вполне может быть, что знаю.
— Кто?
— Я не могу сказать этого, пока не удостоверюсь.
— Но вы не станете предпринимать ничего рискованного? — с обеспокоенным видом спросила Синтия.
Плам вспомнила, какой испытала страх, когда прочла анонимное письмо, и отрицательно покачала головой.
Синтия смотрела на свой натюрморт.
— Еще до вашего приезда я решила: если это и подделка, я все равно ничего не буду предпринимать. Мне совсем не хочется оказаться в лапах у какой-нибудь организованной банды мошенников.
Она прошла к большому французскому шкафу напротив камина, выудила из-под жакета крошечный ключик на золотой цепочке и открыла замок. Внутри шкаф был хитроумно оборудован для хранения документов.
— Кому хочется, чтобы твой секретарь рылся в вещах, которые не предназначены для посторонних глаз, — пояснила Синтия. — Именно так скандальные сенсации и попадают в прессу.
— В каких вещах?
— В тех, которые та или иная звезда держит в своей спальне для того, чтобы распалять свое больное воображение.
— Как, например?
— Я не обсуждаю вкусы своих клиентов, помните? — Синтия достала два больших конверта из плотной бумаги и вручила один из них Плам. — Здесь копия паспорта на мою картину. Оригинал я кладу обратно в сейф. — Она подошла к книжным полкам у стены с камином, вытащила одну из книг и нажала скрытую кнопку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57