Дорого ей было одно-единственное платье – то самое, из синего рубчатого бархата, с пятном от пива на самом видном месте. Настанет день, когда она снова его наденет, невзирая на пятно. В этот день Мануэль выйдет на свободу.
Когда она подошла к двери, за спиной раздался резкий голос Розины:
– Куда ты?
– К Эми.
Розина осталась сидеть. Она только глубоко вздохнула, спрашивая:
– Тебе необходимо навещать ее ежедневно?
– Как тебе известно, она живет одна. И любит, когда я у нее бываю.
– Вдруг в твое отсутствие заедет дядя Джеймс? Он собирался поговорить с тобой… об одном деле.
Аннабелла распрямила плечи и, пристально посмотрев на Розину, ответила:
– Я ненадолго. Если дядя Джеймс пожалует, я с удовольствием с ним встречусь, но у меня нет намерения беседовать с ним на интересующую его тему. Я уже предупреждала его об этом.
Обращаясь к Розине, она теперь тщательно избегала слова «мама». Раньше она пересыпала им свою речь, но чем дальше, тем ей труднее становилось его произносить. Эта женщина была ей по-прежнему далеко небезразлична; скорее всего, она питала к ней любовь. Любовь эта зиждилась на глубокой признательности, но Аннабелла знала, что переступит через это чувство, если оно окажется преградой между ней и Мануэлем.
В холле она столкнулась с Элис. Старуха улыбнулась ей и посоветовала:
– Если выходите, то наденьте плащ, там такой ветер! Словно и не июнь вовсе! – Можно было подумать, что она подслушивала и знает, куда направляется Аннабелла. Элис была к ней очень добра, однако она ластилась бы и к самому сатане, лишь бы сделать приятное ненаглядной госпоже.
Аннабелла взяла из гардероба новый плащ, надела его и, не покрыв головы вышла, ничего не сказав Элис. Та долго смотрела ей вслед, качая головой.
Через четверть часа девушка достигла домика Эми. Старушка занималась привычным делом – приготовлением целебного напитка.
– Входи, – спокойно приветствовала она гостью, словно та заглядывала к ней ежечасно. – Как дела? Я сейчас. Только залью последнюю бутылку. Что-то ты похудела. Ты что, совсем не ешь? – Она прервала свое занятие и обернулась. Аннабелла сняла плащ, бросила его на спинку деревянного сиденья перед камином, села и ответила:
– Наоборот, ем, даже много. Еда и сон – это все, чем занято мое время, Эми.
– Тоже неплохо. Тебе это полезно.
– Сегодня дядя Джеймс будет говорить со мной о признании нашего брака недействительным.
– Ох! – Эми снова взялась за воронку. – Настырности ему не занимать.
– Все они такие, Эми. – Аннабелла вздохнула. – Думают, что достаточно побаловать меня дорогой одеждой и вкусной едой и пообещать свозить в Париж – точная дата поездки еще не назначена, но они обязательно подгадают так, чтобы она совпала с освобождением Мануэля, – словом, всего этого будет достаточно, чтобы я о нем забыла! Эми! – Она подалась вперед. – Почему люди такие разные? Как иным удается скрывать свои чувства? Мама делает это безупречно. Она всю жизнь испытывает колоссальное напряжение, но никогда этого не показывает.
– Это приходит с опытом. Как и все остальное, это достигается опытом и тренировкой. Да ты на себя взгляни! – Эми потащила бутылки в чулан. Аннабелла встала, набрала побольше бутылок в охапку и последовала за ней.
– Наверное, вы правы. Да, я знаю, что вы правы. Я только и барабанила: «Да, мама, нет, мама, да, папа, нет, папа». Только о том и помнила, что молодые леди не хохочут во все горло и не бегают как угорелые, а плакать на людях вообще немыслимо. Это считалось самым непростительным грехом – публично пустить слезу. Давать волю своим чувствам при других людях считалось верхом неприличия. Но знаете, Эми, – она поставила бутылки, ласково положила руку ей на плечо и улыбнулась, – теперь я могла бы заорать даже при тысячной толпе.
– Не сомневаюсь. Идем. – Эми со смехом вытолкала ее из чулана. – Хватит на сегодня. Давай попьем чайку.
Заварив чай, Эми вынесла чайник на маленьком подносе из дому. Они уселись на скамейке. Чай Эми сильно отличался по вкусу от того, который пили в Доме – так Аннабелла именовала коттедж.
Без всякого перехода Эми заявила:
– Он приснился мне этой ночью. Хороший сон: он радостно плескался в реке. Ты знала, что он плавал здесь в чем мать родила?
Аннабелла смущенно потупила глаза, потом покосилась на Эми и с улыбкой ответила:
– Я познакомилась с этой его привычкой вскоре после того, как мы покинули вас, Эми. Боюсь, это меня не только поразило, но и возмутило.
Обе расхохотались. Аннабелла допила чай и оперлась спиной о каменную стену. Здесь ей было хорошо: она снова становилась сама собой, сбрасывала напряжение, переставала следить за своей речью, чтобы лишний раз не упомянуть Мануэля. Здесь он воспринимался как мужчина, живой, привлекательный, полный очарования, там – как кучер, слуга, существо низшего порядка, заключенный.
– Они просто не в состоянии поверить, что я намерена продолжать в том же духе. Им не понять, что я готова отказаться от всего, что они мне сулят, ради жизни в фургоне. На днях я попыталась с ней поговорить, объяснить, что мистер Карпентер с радостью примет Мануэля обратно, так как пасынок и невестка окончательно оттолкнули его от себя. Как я ни напирала на то, что он ждет не дождется нашего возвращения, она смотрела на меня пустыми глазами, словно я разговариваю во сне и, проснувшись, пойму всю смехотворность положения.
Эми какое-то время молчала, а потом ответила:
– Видишь ли, девочка, куда бы вас ни занесло – так я понимаю, зная тебя, что ты от него не откажешься. Но учти, тебе будет нелегко: Мануэль – гордец и упрямец, так что тебе всю жизнь придется лезть из кожи вон, доказывая ему, что ты не сожалеешь, что променяла легкую жизнь на трудную. – Она кивнула в сторону Усадьбы. – Ох, и нелегко тебе придется! Уж поверь моему слову.
– После всего, что мне пришлось пережить за последние два месяца, меня уже ничто не отпугнет. Вы знаете, что завтра мне исполняется восемнадцать лет?
– Неужели?
– Да, Эми, завтра мой день рождения. Но я чувствую себя не восемнадцатилетней, а так, словно мне все двадцать восемь, а то и тридцать восемь лет. Вчера минул год с того дня, когда я убежала в Шилдс. Каких-то двенадцать месяцев! А мне кажется, что за это время я прожила несколько жизней. Я стала совсем другой, Эми: теперь я и думаю, и говорю не так, как год назад, не так, как она. – Аннабелла улыбнулась, погладила Эми по руке и добавила: – Маму это страшно расстраивает. Мисс Ховард, мою гувернантку, разбил бы паралич, услышь она, что порой выговаривает мой язык.
Обе негромко засмеялись.
– Знаете, Эми, если бы на мою долю не выпали все эти испытания, я бы так и не узнала, что значит жить по-настоящему. Я бы так и осталась правильной, чопорной мисс Аннабеллой Легрендж; кто бы ни стал моим мужем, я так и не познала бы истинной жизни. Я бы всего-навсего продолжила свое образование и научилась по всем правилам хлопаться в обморок.
Она шутливо закатила глаза, одной рукой слабо взмахнула над головой, другой подперла подбородок. На этот раз Эми не удержалась от громкого смеха.
– Верно говоришь, ты стала совсем другой.
– Эми… – К Аннабелле вернулась серьезность. – Сделайте мне одно одолжение.
– Все, что смогу, девочка моя. Все, что смогу.
– Поедемте на следующее свидание вместе!
– Поехать с тобой в Дарэм? Разве тебе не хочется увидеться с ним наедине?
– Хочется, но важнее убедить его, что они надо мной не властны. Если он увидит вас, то поверит.
– Я с радостью. Но что скажут они? – Эми снова повела подбородком в сторону Усадьбы.
– Они ничего не пронюхают. Дядя Джеймс не предлагает мне своей кареты в дни свиданий. По другим случаям он мне ее навязывает, а для свиданий – нет. Я езжу туда в дилижансе. Мы успеем обо всем договориться, Эми.
– Непременно, непременно, девочка. Я втолкую ему, что он может досиживать спокойно.
– Спасибо, Эми. Убедите его в этом – и я буду счастлива. Но, конечно, не настолько, как после его освобождения…
7
Срок заключения Мануэля должен был завершиться в конце октября, но в первую же пятницу этого месяца он неожиданно явился в коттедж. Дело было в четверть четвертого пополудни; в коттедже как раз обедали. Харрис только что подал жареного зайца и принял у служанки блюдо со сливовым пудингом. Выйдя в холл, чтобы вернуться на кухню, служанка услышала стук в дверь. Открыв дверь, она увидела на пороге того самого кучера чужеземной наружности, из-за которого случилось столько неприятностей.
Они какое-то время молча смотрели друг на друга.
– Что вам угодно? – спросила служанка, опомнившись.
– Передайте моей жене, что я вернулся, – проговорил он.
Она разинула рот и с таким видом направилась к столовой. Рядом не было никого, у кого она могла бы спросить совета: ни Харриса, ни мисс Пиклифф, ни кухарки. Однако она догадалась, что входную дверь нужно закрыть – уж больно силен был ветер.
– Войдите, – сказала она ему.
Он вошел, держа в руке шляпу. Этот холл был ему хорошо знаком, словно он побывал в нем только накануне.
Служанка легонько постучала в дверь столовой, вошла, подкралась к Харрису, замершему у сервировочного столика, и прошептала:
– Это он!
– Что вы сказали? – так же шепотом переспросил Харрис.
– Он, Мендоса!
Харрис перевел взгляд на обедающих, но не повернул головы.
– Где он?
– Я оставила его в холле.
Теперь в затруднительном положении оказался Харрис. Кому доложить – госпоже или мисс Аннабелле? К мисс Аннабелле вернулся муж, но дворецкий никогда не должен забывать о приличиях. Он подошел к столу и, заняв позицию между госпожой и Аннабеллой, слегка наклонился сразу к обеим, но обратился к госпоже:
– К мисс Аннабелле пришли, мадам. Аннабелла неторопливо отложила нож и вилку и, подняв на дворецкого глаза, спросила:
– Кто, Харрис?
– Кто там, Харрис? – бесстрастно спросила Розина.
– Мануэль. Мануэль Мендоса, мэм.
Аннабелла пулей вылетела из-за стола и метнулась к двери. Ее ждал Мануэль – ее Мануэль! Он свободен! Она едва не повалила его с ног. Повиснув у него на шее, она спрятала голову у него на груди и запричитала:
– Мануэль, Мануэль, Мануэль… – Подняв голову, она выдавила: – Я не знала… Я думала…
– Меня освободили досрочно. – В его голосе не было ни чувства, ни выражения. Он внимательно смотрел на нее. Кроме них, в холле никого не было. Они немного постояли молча, потом он спросил:
– Ты готова?
– Да, Мануэль, да! – без колебаний ответила она и тут же добавила: – Только тебе надо поесть. Подожди. Присядь, я предупрежу ее. – Последние слова она произнесла шепотом, подведя его к креслу. Он, однако, отказался садиться.
– Я могу подождать стоя.
Она еще раз окинула его взглядом и бросилась обратно в столовую.
– Это Мануэль!
Розина ответила, не отрывая глаз от тарелки:
– Он вышел раньше, чем ты предполагала?
– Да.
– Чего ты ожидаешь от меня? – спросила Розина, по-прежнему не поднимая глаз.
– Пригласи его пообедать.
При таких словах Розина не могла не поднять глаз. В них читалось непонимание. Ее лицо на мгновение перекосилось от столь невероятного требования.
– Это невозможно, – чопорно проговорила она. – Я не смогу есть в обществе Мануэля. Мы едим раздельно даже с Элис. Пойми, я никогда не смогу сесть с Мануэлем за один стол.
Они молча изучали друг друга.
– Извини. В таком случае мы уходим в фургон.
– Аннабелла! – В окрике прозвучала непреклонность. – Ты не можешь, не должна! Как ты не понимаешь: ты нужна мне! Ты так и не поняла, насколько я в тебе нуждаюсь. Покинуть меня через столько месяцев, проведенных вместе… Ты не можешь… Я поговорю с Мануэлем и объясню ему…
– Ты этого не сделаешь! Не смей!
– Аннабелла! Ты забыла, с кем разговариваешь!
– Нет, не забыла… мама. – Она подчеркнула это слово и продолжила: – Я ничего не забыла. Я бесконечно благодарна тебе за все, что ты для меня сделала, особенно за последние месяцы, но я с самого начала предупреждала тебя, что, как только Мануэля освободят, я уйду к нему. Мне жаль, до глубины души жаль оставлять тебя, но по-другому я не могу. Я – жена Мануэля, однако я поступаю так не из чувства долга, не по обязанности, а по любви. Он для меня любимый, единственный. Ты слышала это от меня и раньше.
Они еще какое-то время смотрели друг на друга. Потом Аннабелла кинулась к двери. Розина бросила ей вслед срывающимся голосом:
– Аннабелла, не делай этого, прошу тебя! Подожди, останься еще ненадолго, хотя бы до завтра.
У двери Аннабелла обернулась и после секундного размышления ответила:
– Хорошо, до завтра.
Она выскочила в холл, и глаза ее расширились: вместо Мануэля она застала там Элис.
– Где он? Где он, Элис?
– Ушел. Дверь осталась приоткрытой, а у него есть уши. – Судя по тону и всему поведению Элис, она обвиняла Аннабеллу в черной неблагодарности.
Не позаботившись набросить плащ, Аннабелла стремглав вылетела за дверь и кинулась к воротам, крича на бегу:
– Мануэль, Мануэль!
У нее уже отказывало дыхание, когда она высмотрела впереди его удаляющуюся фигуру.
– Мануэль!!! – крикнула она из последних сил, борясь с ветром.
Он остановился и подождал ее. Она опять повисла на нем. Он поставил ее на ноги и бесстрастно произнес:
– Все в порядке, не расстраивайся.
– Там все готово… – пролепетала она. – Я говорю о фургоне. Я все сделала так, как ты велел. Я следила, чтобы не протекала крыша, Добби накормлен и ухожен. Утром мы уедем. Я только соберу свои вещи. То немногое, с чем я сюда явилась, – поправилась она. – О, Мануэль!..
Они стояли на аллее перед слепыми окнами пустого Дома. Она обняла его за шею, и он, не имея больше сил сопротивляться, крепко прижал ее к себе и впился в ее губы жадным поцелуем. Они надолго застыли в порывах свирепого ветра.
Забравшись в фургон, они еще раз обнялись, на этот раз с бесконечной нежностью, но не менее крепко, словно боясь оставить малейший зазор, способный нарушить их единение.
– Оглядись. Нравится? – спросила она, задыхаясь. – Я сделала все это сама!
Внутренние стены фургона были выкрашены свежей белой краской, там и сям красовались веселенькие птички и зайчики.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49