Он уже несколько дней чувствовал, что долго так не выдержит. За едой слуги обсуждали его, разглагольствуя об иностранцах, подлизывающихся к хозяевам. Он не мог переносить подобную несправедливость, поскольку ни к кому не подлизывался, не испытывая в этом необходимости; в глубине души он всегда оставался сам себе голова. Так будет и впредь.
В то утро он немного опоздал к завтраку. Утро выдалось суматошным: с пяти часов на конюшне царила суета, так как хозяину понадобилось в половине десятого выехать на фабрику, и он приказал приготовить ему Фэрайла. Примерно в то же время госпожа собралась совершить поездку в Дарэм. Предстояло также дать урок юной мисс. Он трудился за двоих, приводя в порядок коней.
Каретой должен был править Армор, вместе с ним предстояло выехать Джону Герону. Зная, что обоим некогда, Мануэль сказал Армору:
– Предоставьте это дело мне и Дэни, а сами ешьте и одевайтесь. Не бойтесь, карета будет блестеть!
Армор похлопал Мануэля по спине и ответил:
– Славный ты парень! Да будут благословенны твои родители!
Оба рассмеялись. Армор знал, что конюх уважает его как человека, преданного лошадям, и платил ему тем же.
Опоздав к завтраку, Мануэль улыбнулся служанке Дорри, которая поспешно поставила перед ним миску с овсянкой. Дорри захихикала.
Он уже почти доел кашу, когда его ложка замерла на полпути ко рту. Фейл и Каргилл беседовали вполголоса, однако явно хотели, чтобы их было слышно. Он услышал имя гувернантки, а потом Фейл сказал:
– Интересно, хватает ли он ее за зад?
Овсянка комом встала у Мануэля в горле. Он понял, что обсуждается новый порядок вещей. После первого урока, прошедшего без сопровождения, их всегда провожала на луг гувернантка. Ей тоже было велено учиться верховой езде, но она боялась лошадей еще больше, чем ее подопечная, поэтому довольствовалась сидением на бревне, пока он возил девочку по лугу. Он не возражал против присутствия гувернантки: это была приятная собой молодая женщина, лет на шесть старше его, но все равно милая, хотя немного скованная. Он собирался сделать все, чтобы разбить лед ее скованности, так как в пророчестве Марджи говорилось и о ней. Он рассматривал ее как полезный инструмент. В жизни Мануэля было еще одно желание, помимо работы с лошадьми, – научиться грамоте. Кто еще, кроме гувернантки, сумел бы посодействовать его осуществлению?
Фейл и Каргилл встали из-за стола, все еще посмеиваясь, однако держали языки за зубами, пока не оказались у двери, ведущей во двор. Там Фейл не выдержал.
– Как гласит пословица, усади черта на коня, и он поскачет прямиком в ад. Куда же поскачет паршивый ирландец? А вот куда…
Фейл так и недоговорил. Мануэль набросился на него с такой стремительностью, что, будь Фейл даже под стать ему силой, он все равно не сумел бы сопротивляться. Мануэль оторвал его от пола и стальной рукой прижал к стене, грозя удушить; другой рукой он пригвоздил к стене плечо обидчика. Фейл висел, наподобие грязного коврика, несколько секунд. Потом Мануэль швырнул его на пол и прорычал:
– Как ты меня назвал? Отвечай! Как ты меня назвал?
Фейл ничего не мог ответить, так как ему перекрыли дыхание. Пришедший на выручку Каргилл получил могучий пинок в зад и понял, что так не лягается даже конь. Мануэль перенес руку с горла Фейла на другое его плечо и повторил:
– Как ты меня назвал?
Фейл отчаянно ловил ртом воздух.
– Я просто сказал…
– Продолжай! – Мануэль ждал, но Фейл мотал головой из стороны в сторону, то и дело ловя взгляд черных, как уголья, глаз испанца.
– Ты назвал меня паршивым ирландцем. Так вот, заруби себе на носу: я не паршивый ирландец. Меня зовут Мануэль Мендоса. Повтори мое имя.
Фейл, извиваясь, пролепетал:
– М… Мануэль Мендоса.
Мануэль медленно убрал руки, выпрямился и огляделся. В двери кухни и в окне торчали головы слуг; Каргилл с трудом поднимался с земли, держась за бок. Среди зрителей оказались также хозяин и его дочь.
– По какому поводу скандал? – Легрендж медленно выступил вперед. Он старался придать лицу и голосу суровое выражение, однако не был зол. Испанец поднял Фейла, как пушинку, значит, он обладает бычьей силой, хотя на минувшей неделе не проявил ни малейшего интереса к единоборству двух лучших бойцов графства, более того, глядел на них с брезгливостью. Они провели сорок пять раундов, но он не стал им аплодировать. Его разве что позабавила их тупость: как можно позволять плющить себе лицо? Но то, что он мог постоять за себя, не вызывало сомнений. Вряд ли с ним способен сладить кто-нибудь из местных силачей.
Сейчас он видел, что испанец кипит от негодования и выглядит в этом состоянии еще привлекательнее, чем обычно.
– Чем ты тут занимаешься? Смертоубийством? – спросил Легрендж.
– Пускай не дразнят меня паршивым ирландцем… сэр. – Пауза перед «сэром», как всегда, подействовала Легренджу на нервы. – Не позволю! Меня зовут Мануэль Мендоса.
– Нам это прекрасно известно, просто здесь принято называть ирландцев паршивыми.
– Я не желаю, чтобы меня так называли, сэр, и позабочусь, чтобы этого впредь не происходило.
Легрендж чувствовал на себя напряженные взгляды слуг, пораженных дерзостью испанца. Ситуация требовала, чтобы он отходил его хлыстом, а потом прогнал с усадьбы, но Бостон только этого и ждал. Накануне он заглядывал на конюшню и беседовал с Мануэлем. Он бесстыдно спрашивал его, как ему нравится служба. Обласканный вниманием господ, конюх, чего доброго, задерет нос. С него срочно требовалось сбить спесь, но он мог обидеться и уйти, а Легрендж испытывал острую потребность в свежей, захватывающей инициативе, чреватой денежным выигрышем.
Он погрозил слугам кнутом и крикнул:
– Живо за дело, все! Чтобы я больше не видел праздных зевак!
Все разбежались с глаз долой, как крысы. С достоинством повел себя один Мануэль. Он тоже отправился на рабочее место, но неторопливым шагом, с вызывающе прямой спиной. Внутренний голос убеждал его: «Все Марджи со своими баснями! Лучше убирайся подобру-поздорову. Пусть здесь у тебя есть лошади, но здесь ты никогда не будешь хозяином самому себе. Такое уж это место. Подгадай момент и дай деру».
3
Мисс Ховард мучалась от зубной боли; миссис Пейдж и Элис перепробовали все известные средства, но без всякого толку. Элис даже прибегла к самому радикальному лечению – прикладыванию к предательскому коренному зубу кусочка цинка и серебряного шестипенсовика, но умирающий нерв не реагировал даже на электрический разряд. Бесполезными оказались и ватки с настойкой мирриса и креозотом. От отчаяния несчастная сосала теперь камфару.
Розина знала, что в таком состоянии гувернантка не сможет сопровождать свою подопечную на урок верховой езды. Она была готова отменить урок, однако девочка уже приготовилась и была бы разочарована, если бы урок не состоялся. К тому же Эдмунд настаивал, чтобы занятия продолжались до тех пор, пока она не станет сама пускать лошадь галопом. На протяжении последних двух месяцев по утрам девочка брала у конюха уроки верховой езды – и всегда, кроме памятного первого раза, в сопровождении Ховард.
Конюх, судя по всему, преуспел там, где терпели неудачу его предшественники: он излечил девочку от страха перед лошадьми и довел до состояния, когда она могла спокойно ездить в седле. Она испытывала к нему безграничное доверие. Розина пока не разобралась, нравится ли ей самой новый конюх. Разумеется, это не имело значения, раз он прилежно выполнял свои обязанности, тем более что это было не прилежание, а, скорее даже, рвение. Она успела заметить, что он несколько отличается от остальных слуг. Сначала она не понимала, в чем состоит это различие, но потом почувствовала, что он не так подобострастен, как они, хотя упрекнуть его было не в чем, оставалось разве что быть с ним настороже.
Аннабелла ждала ее решения. Розина сказала: – Что ж, поезжай.
– Спасибо, мамочка! – Дочь чмокнула ее в бледную щеку и хотела было пуститься бегом, но вовремя вспомнила, что леди не бегают, и перешла на шаг. Придерживая одной рукой юбку, а в другой сжимая хлыст, она покинула материнский будуар и отправилась на конюшню, где ее ждал Мануэль.
Мануэль посочувствовал мисс Ховард и сказал, что самое верное средство против зубной боли – это привязать к зубу ниточку, к другому концу нитки привязать утюг и попросить кого-нибудь бросить утюг об стену. От такого рецепта Аннабелла втянула голову в плечи и чуть было не покатилась со смеху, догадываясь, что Мануэль шутит. Он был очень забавным, она в жизни не встречала таких людей, как он, однако забавным он становился только с ней наедине. В присутствии мисс Ховард он никогда не говорил ничего смешного, напротив, вел себя чопорно, чем заслужил ее одобрение.
В этот раз Мануэль не стал открывать ворота, а, глядя на них, изрек:
– На этом лужке негде развернуться, животные от него устали. Им, как и людям, нужны перемены. Хотите поездить по вырубке?
– По вырубке?! – От удивления Аннабелла вытаращила глаза. Ни мать, ни отец никогда не говорили ей, что она может скакать по вырубке. До сих пор она покидала пределы усадьбы только в карете. Но, раз Мануэль не видит в этом ничего дурного, значит, ей нечего опасаться.
Мануэль знал, что хозяйка не разрешила бы ему проводить урок на вырубке, если бы он попросил об этом, разговор же на эту тему вообще никогда не заходил, и он ни разу не слышал, что туда нельзя соваться. Он, подобно лошадям, застоялся. Работа пока его устраивала, однако она сковывала его. Иногда ему хотелось взять свой узелок и уйти куда глаза глядят; удерживала только привязанность к лошадям. В отличие от остальных слуг, он не пользовался еженедельным выходным в полдня и полным выходным днем раз в месяц. Харрис разинул рот от удивления, когда Мануэль спросил его, нельзя ли скопить все выходные и потом взять их все вместе. Он никак не объяснил своей странной просьбы, так как стеснялся сказать, что предпочел бы иметь три дня в конце месяца, чтобы выпить и как следует расслабиться. На что ему полдня, начинающиеся после двух часов, когда до города целых пять миль? Можно было бы напиться, но напивался он как следует, потому что все в жизни делал на совесть, и порой не приходил в себя по дня три. Харрис долго сопел, так что Мануэль в конце концов сказал: «Если вы не решаете, я сам спрошу у хозяев разрешения». Дворецкий не захотел ронять свой престиж и ответил согласием. Теперь Мануэль стал казаться слугам еще более странным субъектом.
– Поехали, мисс, давайте побудем бесенятами. Мануэль иногда говорил в высшей степени странные вещи.
Они миновали лес, проехали по полю, где работали люди, которые почтительно приветствовали молодую госпожу; она в ответ слегка наклоняла головку и улыбалась. Потом перед ними выросла каменная изгородь, обозначавшая границу поместья. Они достигли пролома в стене и оказались на вырубке.
Выпрямившись в седле, она огляделась и поймала себя на странной мысли: по эту сторону стены сам воздух казался другим – более прозрачным; здесь дул ветерок, растрепавший ей волосы и чуть не сорвавший с нее шляпку.
Глядя на нее, Мануэль подумал: «Сейчас или никогда!»
– Видите вон то дерево? Поскачем к нему. Помните, что я вам говорил: держитесь крепко. Вперед, Сэнди, Честер!
У нее не оказалось времени на размышление – конь понесся вперед. Сначала ее полоснул страх, но он пропал, как молния в небе, сменившись невиданным восторгом, ведь она не только неслась вперед галопом, но даже обогнала Мануэля! Она кричала и не верила собственным ушам, ведь леди не кричат. Она первой достигла дерева. Когда Мануэль поравнялся с ней и остановил Честера, она прильнула к шее Сэнди и засмеялась. Потом, вспомнив, кто она такая и в чьем присутствии находится, она ровно села в седле, покосилась на Мануэля, широко улыбавшегося ей, и сказала:
– Вы дали мне прийти первой, Мануэль.
– Боже меня сохрани! Я едва за вами поспевал. Вам понравилось?
– Это было чудесно, Мануэль! И, знаете, я теперь уже не боюсь. Никогда больше не буду бояться лошадей.
– Значит, сегодня особенный день.
– Проедемся еще раз?
– Нет, потом. Пускай немного пойдут шагом. Давайте спустимся к реке – им не мешает попить.
Даже речка выглядела здесь иначе. Течение было более бойким, чем в парке; речка бурлила на камнях и петляла, словно играя с людьми в прятки.
Дав коням напиться, они медленно поехали вдоль берега, а потом, обогнув бугор, свернули в заросшую густой травой влажную лощину. На другом ее конце какая-то женщина срывала длинные стебли. С приближением всадников она подняла голову. Мануэль поздоровался, она ответила, а потом предупредила:
– Смотрите, куда едете, здесь топко. Лучше держитесь берега.
– Спасибо. – Свесившись с коня, он удивленно спросил: – Неужели вы собираете лен?
– Лен? Мы называем это «линт». Я собираю семена.
– А я думал, что он растет только в Ирландии!
– Может, и так, но здесь он понемножку вызревает каждый год. Наверное, потому, что здесь тихо и мокро.
– Но на полотно наверняка не хватает.
– Это уж точно! – со смехом ответила она. – Но я делаю из семян настойку. У меня самые лучшие настойки. – Переведя взгляд на девочку, она сказала: – Вы, видать, сбились с пути.
– Не беда, тут недалеко. Мы из Редфорда.
– Вот оно что! А это, выходит, юная мисс? – Она кивнула Аннабелле, как равной.
Аннабелла улыбнулась. Женщина была пожилая, но не такая, как Элис. У нее было доброе морщинистое лицо.
– Сегодня на редкость красивый день, – сказала она Аннабелле. – Такие выдаются только в сентябре.
– Да, хороший денек, – отозвалась Аннабелла.
– Вы живете поблизости? – спросил у женщины Мануэль.
Аннабелла решила, что он не прочь с ней поболтать. Он не был с ней знаком, но разговаривал так, словно они знали друг друга давным-давно.
– Сначала вдоль берега, потом через рощу. Сегодня тепло. Хотите выпить? У меня найдется пиво на травах. Оно настаивается уже пятый день.
– Очень любезно с вашей стороны. – Он оглянулся на Аннабеллу и спросил: – Вам не хочется попить?
Она ответила не сразу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49