Она не отказалась бы попить, но мать будет недовольна, если узнает, что она согласилась принять угощение незнакомой старухи, а главное, разозлится, что Мануэль это допустил. Но мать жила за стеной, а она очутилась за ее пределами, в другом мире. Она улыбнулась и поспешно ответила:
– Да, пожалуй.
Женщина без дальнейших слов зашагала впереди их по берегу, потом свернула в рощу и вышла на заросшую тропинку, приведшую в сад, не имевший ограды, посреди которого стоял каменный домишко.
– Если хотите отдохнуть, можете присесть вот здесь, – предложила она, указывая на деревянную скамью у стены.
– Спасибо, матушка, – откликнулся Мануэль.
Услышав, что он называет чужую женщину «матушка», Аннабелла широко раскрыла глаза. Мануэль ссадил ее с лошади, чего ни разу не делал с памятного первого выезда.
Старуха вышла из домика с двумя полными кружками. Поблагодарив, девочка отхлебнула пива и сморщилась от горечи.
– Правда, вкусно? – Мануэль одним глотком осушил свою кружку. Она последовала его примеру и через силу повторила:
– Вкусно.
Женщина всматривалась в Мануэля.
– Вы как будто не здешний?
– Нет, матушка, я из Ирландии, это там, за морем. Но по рождению я испанец.
– Я так и подумала.
Мануэль довольно улыбнулся, старуха тоже.
– Хотите, налью еще?
– Не откажусь. – Он протянул ей кружку.
– А вам, мисс? – спросила она у Аннабеллы.
– Нет, благодарю. Я уже напилась. Очень вкусно.
– Я рада, что вам угодила.
Осушив вторую кружку, Мануэль поднялся со скамьи и сказал:
– Премного вам благодарен, матушка.
Та ответила:
– На здоровье. Приходите еще, когда захотите. Как вас величать?
– Мануэль. Мануэль Мендоса.
– Настоящее испанское имя. Мой муж ходил в море. Уже десять лет, как он в могиле. Он рассказывал мне о чужих странах. Я знаю, где какие имена в ходу.
– А как вас звать, матушка?
– Эми Стретфорд. Не стесняйтесь, заглядывайте ко мне, когда окажетесь рядом. У меня всегда найдется, чем утолить жажду.
– Обязательно загляну, вот увидите. Аннабелла зачарованно наблюдала за ними. Их разговор казался ей загадочным, словно ожили персонажи из книжки. Старуха была чем-то похожа на Мануэля. А Мануэль отличался от остальных слуг, говорил и поступал совсем не так, как они, хотя, конечно, не был джентльменом, в отличие от ее отца, дяди Джеймса, мистера Розиера, мистера Бостона и Стивена. На них исчерпывались знакомые ей мужчины. Стоило ей вспомнить Стивена, как она подумала: «Хорошо бы он оказался сейчас здесь! Ему бы тоже понравилось». Она знала, что Стивен любил все необычное, так как рассказывал ей о том, что происходило, когда он ездил в школу и обратно.
Она заметила, что старуха не приглашает ее. Иначе и не могло быть: разумная пожилая женщина, она знала свое место. Но Аннабелле все равно было немного обидно, что про нее забыли. Она еще раз поблагодарила за угощение. Они сели на лошадей и поехали по широкой тропе, поросшей травой, к берегу реки. Там Мануэль обернулся и помахал старухе, словно знал, что она смотрит им вслед. Подчиняясь неосознанному порыву, как это назвала бы ее мать, она тоже помахала старухе рукой, причем целых три раза.
– Вам понравилось? – спросил Мануэль, когда они проезжали через рощу.
– О да, Мануэль! – прочувствованно ответила она. – Когда я снова увижусь со Стивеном, мне будет, что ему рассказать.
Он остановил коня и, спокойно глядя на нее, молвил:
– Вы поступите разумно, если не расскажете об этом мистеру Стивену и всем остальным. С мисс Ховард у нас не получится сюда наведываться. Вы меня понимаете?
Аннабелла все поняла. Она пережила настоящее приключение. Как только они оказались за воротами, она почувствовала, что начинается нечто необычное и что о дальнейшем нельзя будет рассказывать никому, даже Стивену. С другой стороны, Стивен никогда на нее не донесет.
– Стивену можно, Мануэль, – возразила она. – У нас с ним есть свои секреты. – Она дважды кивнула, подчеркивая серьезность своего возражения, на что он сказал:
– В таком случае, пожалуй, да.
Она посмотрела на Мануэля. У него были черные-пречерные глаза и красивый рот, особенно когда он улыбался. Она считала его очень интересным мужчиной, уступавшим, впрочем, Стивену. С другой стороны, он старше Стивена.
– Я и Стивену ничего не скажу, Мануэль. Я никому не скажу.
– Так-то лучше.
Она в очередной раз подметила, что, оставаясь с ней вдвоем, он почти никогда не называет ее «мисс». Ей следовало уведомить об этом мать, чего она, разумеется, не собиралась делать, так как не хотела причинять вреда Мануэлю, такому хорошему человеку. Он вполне мог стать ей настоящим другом. Ее так и подмывало сказать ему: «Считайте, что мы с вами друзья, Мануэль», – но она, разумеется, никогда не произнесет этих слов. Она и так может доверять ему свои секреты. Она наклонилась к нему и спросила:
– Как по-вашему, Мануэль, Стивен красивый? Она заметила, как судорога исказила его лицо.
Его глаза расширились, но губы остались крепко сжатыми. Он сумел подавить улыбку и ответил:
– Красивый. Самый красивый молодой человек, какого я когда-либо встречал. – На самом деле он видел Стивена всего один раз, у ворот завода в Дарэме.
– Вы действительно так считаете, Мануэль?
– Я же говорю, что да.
– Тогда я поделюсь с вами одним секретом.
– Со мной можно, я вас не выдам.
– Мануэль… – Она сделала паузу. – Мы со Стивеном собираемся пожениться.
Его брови приподнялись, губы растянулись в улыбке, зубы сверкнули. Справившись с собой, он тихо спросил:
– А самому мистеру Стивену об этом известно?
Она покачала головой.
– Еще нет. Во всяком случае, мы об этом пока не говорили. Но он, возможно, подозревает, вы понимаете?
– А как же, еще как понимаю! – Его голос стал торжественным. – Когда же это произойдет?
Она едва заметно вздохнула и взяла поводья.
– Когда мне исполнится шестнадцать, а может, семнадцать лет. Да, семнадцать. – И решительно кивнула. – Самое позднее, в семнадцать.
Он ответил:
– В таком случае, я желаю вам обоим счастья и самого многочисленного семейства во всем графстве: не меньше десяти ребятишек, потому что дети – это и есть счастье.
– Спасибо, Мануэль.
Дальше они ехали бок о бок, но молча. Внезапно она остановила своего коня, повернулась к нему и решительно произнесла:
– Я не собиралась вам этого говорить, Мануэль, но не могу сдержаться. Думаю, вы стали моим другом. Мне хочется, чтобы мы дружили.
Мануэль отнесся к этим словам со всей серьезностью, без тени улыбки. Он протянул ей руку, и она, помедлив, протянула ему свою. Его слова прозвучали почтительно и совершенно искренне:
– Меня никогда не производили в рыцари, но теперь, когда я удостоен подобной чести, мне это уже ни к чему. Благодарю вас, мисс Аннабелла, я – ваш покорный слуга по гроб жизни.
Улыбаясь ему, она почувствовала в горле комок, каких не должно образовываться в горле у леди, и пощипывание в глазах. Только этого не хватало – сейчас она расплачется!
Он молча ехал рядом. Ему было трудно припомнить столь же трогательное событие. К этим мыслям примешивалось озлобление. Во всем этом чертовом доме она ни с кем не могла говорить по душам, ни с кем не могла вести себя так, как положено ребенку. Она и не была ребенком – они подавляли в ней все детское, навязывая свои манеры, свою взрослую чопорность. В десять лет ей следовало бы резвиться без страха выпачкаться, играть со сверстниками в «поцелуй в кружке». Что ее ожидает? Брак с молодым джентльменом? Этого не произойдет, если правда то, о чем перешептываются слуги. Он слышал об этом от Армора. Об этом знала вся усадьба, кроме самой девочки. Не так давно нянька, осмелившаяся обозвать свою подопечную незаконнорожденной, была с позором изгнана. Долго ли еще она будет пребывать в неведении? Любовь накрахмаленной бездушной женщины, выдающей себя за ее мать, не сможет стереть с нее клейма – в этом он не сомневался. Что до брака со Стивеном, то что скажет юный щеголь, когда узнает, что его дражайшая кузина – всего лишь отродье шлюхи из Шилдс?
Странно, что эта девочка, подчиняющаяся диктату матери и старающаяся держать его на расстоянии, оказалась, как и он сам, незаконнорожденной. Он молился, чтобы она так никогда и не узнала правды о своем происхождении, потому что не желал ей страданий, с какими был знаком сам. Подобное горе трудно перенести даже мужчине.

КНИГА ТРЕТЬЯ
1866. Наследство
1
Шел 1866 год. С начала 40-х годов, когда появились железные дороги, север Англии стал процветать; деревни вроде Джарроу превратились благодаря металлургическим предприятиям в города. Миддлсброу, лежавший в нескольких милях и представлявший собой в 1830 году крохотный поселок, не насчитывавший и сотни жителей, уже к 1853 году вырос в бойкий порт с двадцатью тысячами обитателей. Новые люди стали прославлять свои родные места. Таким был Генри Болкоу из Миддлсброу, немец по рождению, Стивенсон из Ньюкасла, Лемансы из Шеффилда, не говоря уже о Джоне Брауне, начинавшем на фабрике ножевых изделий подмастерьем и превратившемся во владельца крупного металлургического завода. Фамилии «Викар», «Армстронг», «Рамсден» означали «сталь», от них зависели многие тысячи людей. Эти фамилии были начертаны на камне у основания статуй и бюстов, какими растущие города благодарили своих благодетелей, воздвигавших огромные муниципальные здания, строивших общественные бани и библиотеки.
Север Англии представлял собой в то время империю – империю угольных шахт, металлургических заводов и железных дорог. Находилось место и для стекольных заводов. Многие в будущем выдающиеся люди поднялись в те времена из грязи и выстроили для своих семейств дворцы. Многие, не роскошествуя, жили тем не менее неплохо, располагая деньгами. Существовало и потомственное дворянство, сохранившее пышный образ жизни.
И вот майским днем 1866 года вся империя Севера, пошатнувшись, рухнула, как от землетрясения. Толчки ощутили все, независимо от благосостояния.
Лондонский Сити охватила паника. Разорялись банки, останавливались железные дороги; металлургическим компаниям приходилось сливаться, чтобы выжить; семейные предприятия, вызывавшие всеобщую зависть, либо объявляли себя банкротами, либо присоединялись к более удачливым компаниям, пережившим катаклизм.
В катастрофе обвиняли многих, но больше других была виновата компания «Оваренд энд Гарни», которая в то время финансировала львиную долю индустрии Севера и вдруг оказалась на мели; пламя паники переметнулось с лондонских банков на Север.
Катастрофа оказалась для Эдмунда Легренджа удобным предлогом: он удачно списал крах стекольного завода на общую разруху, хотя каждый работник этого завода и владельцы всех стекольных заводов от Шилдса до Бирмингема знали, что его фирма давно дышала на ладан.
Эдмунду Легренджу шел сорок восьмой год. До сорока лет ему еще удавалось поддерживать прежний ритм жизни, но за последние годы он изрядно утомился от излишеств и выглядел теперь как неразборчивый любитель разнообразных удовольствий в этом возрасте. У него выросло брюшко, шея стала толстой, лицо багровым. Однако многим он казался прежним; Он по-прежнему молодцевато держался в седле, пил еще больше, чем раньше, чревоугодничал, безудержно предавался азартным играм и оставался верен главному своему пристрастию – разврату.
Однако все это было теперь только видимостью, щитом, за которым он укрывался, потерпев за последние годы множество личных неудач. Самая удручающая из них случилась год назад и касалась настоящей матери его дочери.
При всех своих недостатках Легрендж не был жаден и щедро одаривал тех, кто пользовался его любовью или просто симпатией. Для него не имело значения, что подарки приобретались на деньги, которые он выжимал из своей жены, а это с годами превращалось во все более трудную задачу. Не брезговал он и растратой денег, взятых взаймы, поскольку занимал деньги так же неутомимо, как иные их зарабатывали. Больше всего он задолжал своему приятелю Бостону. Именно этот человек нанес сокрушительный удар по его гордыне, переманив его любовницу.
Джесси Коннолли было всего 15 лет, когда ею, тогда девственницей, впервые овладел Легрендж. Ее неиспорченность пришлась ему по нраву, так как была большой редкостью в квартале, где она обреталась. Он сильно привязался к ней; вдобавок к привлекательной внешности она обладала незаурядной живостью и веселостью, а также неутомимо трудилась, чтобы сделать приятное мужчине. Поставив ей условие, что она не станет принимать никого, кроме него, он снял ей комнаты на Крейн-стрит. Вскоре молодой содержанке пришла идея завести собственное дело. Он одобрил замысел и, не испытывая в ту пору затруднений со средствами, купил ей дом, в котором она устроила бордель. Он готов был поклясться, что Джесси на протяжении многих лет хранила ему верность. Одна из причин этого заключалась, по его мнению, в том, что благодаря ему она могла не иметь дела с клиентами низкого пошиба, достававшимися ее подопечным.
Оставленная за ним квартира на верхнем этаже борделя, в которую вела отдельная лестница, на долгие годы превратилась для него в убежище. Он давно уже не испытывал к Джесси нежных чувств, но она была с ним по-прежнему добра и внимательна и иногда по старой памяти баловала его.
Как-то вечером, сильно подвыпив, он привел на эту квартиру Бостона. Он поступил так по беспечности и уже на следующий день крепко пожалел об этом, однако ему ни разу не пришло в голову усомниться в любовнице, пока однажды он не очутился в ее заведении в неурочное время. Он посещал ее по графику и накануне уже побывал в доме. На сей раз он удивился, увидев на улице карету Бостона. Проехав мимо, он стал ждать. Через некоторое время из красной двери вышел Бостон.
Его одновременно охватили безудержная ярость и уныние. Бостон наверняка посмеивался над ним, а он не имел возможности призвать его к порядку, так как был его безнадежным должником. Существовала и более веская причина, по которой Бостон мог оставаться безнаказанным:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49