Поняв, что происходит в амбаре, он так отчаянно вскрикнул, что эхо еще не стихло, когда он взлетел на платформу. Обхватив Аннабеллу обеими руками, он оттащил ее от края платформы и сорвал у нее с шеи петлю. В следующее мгновение снизу послышался шум – это Вилли, увлекаемый тяжестью мешка, рухнул на телегу.
– Аннабелла, Аннабелла! – Мануэль стоял рядом с ней на коленях, приподнимая ее безжизненную голову. – Ради Бога, Аннабелла, не надо!.. Боже всемогущий!
Вилли, заползший на платформу, с трудом выдавил:
– Что с ней?..
Мануэль, не глядя на него, приложил ухо к ее груди. Потом, не отрываясь, он ответил:
– Едва дышит.
– Хвала Создателю! Ей повезло, еще бы секунда – и…
– Давай спустим ее вниз. Она вся холодная… – Он едва не сказал «как труп». – Берись за ноги.
Вилли подхватил Аннабеллу за ноги, и они вдвоем спустили ее вниз, после чего отнесли в дом. Мануэль нес ее на руках, Вилли поддерживал голову. Оставив ее на полу у камина, Вилли бросился к двери, вопя что было сил:
– Мама! Иди сюда, ты нам нужна! Аннабелла пришла в чувство через полчаса. Она по-прежнему не размыкала век и воображала, что оказалась на том свете, где Мануэль объясняет Богу, что к чему.
– Теперь вы знаете ее подлинную историю, – говорил Мануэль. – Ее настоящее имя – Аннабелла Легрендж. Ее растили как леди, в удобстве и довольстве, а потом все перевернулось вверх тормашками: она оказалась среди помоев, оставалась в ночлежке! Она пошла со мной, потому что ей некуда было деваться: никто не хотел ее знать, кроме той, кого она до поры до времени считала своей родной матерью, но и та не выдержала и сошла с ума. У Скилленов мне иногда казалось, что она тоже свихнется. Когда мы попали к вам, то решили, что очутились в раю. Это и был бы сущий рай, если бы не эта… Она была ее нянькой, но ее уволили за то, что она назвала девочку выродком. Она мыкалась без рекомендаций, поэтому затаила на бедняжку злобу. Но ей было мало этого, она сама хвасталась, что терзала ее, грозя разоблачить как отродье содержательницы борделя.
– А кто же она еще?! Дочь шлюхи – она и есть дочь шлюхи! – Бетти ощетинилась. По щекам ее бежали слезы. – Что вы знаете? Разве вам понять, что это значит – быть уволенной без рекомендаций? И это еще не все! Всего вам никогда не узнать… Можете меня осуждать, но если бы ты, – она указала на Мануэля, – со мной не заигрывал, она бы не зашла так далеко.
– Прости меня, Господи, за мою глупость, но я заигрывал с тобой по одной-единственной причине: чтобы ты держала язык за зубами, чтобы оставила ее в покое. Когда я напьюсь, то… – Теперь Мануэль смотрел на Вилли. – Вот что я тебе скажу: я не лучше тебя знаю, как оказался на Новый год в фургоне. Должен еще кое в чем сознаться, уж не серчайте, хозяйка… В общем, когда я сильно нагружусь, то толку от меня как от мужчины никакого, уж это я точно знаю, так что в фургоне между Нами ничего не было и быть не могло.
Мужчины деликатно отвернулись, однако миссис Фэрбейрн нисколько не смутилась. Она завладела ситуацией, сказав:
– Ладно, хватит объяснений. И давайте потише: кажется, она приходит в себя. Отнесем-ка ее в кровать.
Но Мануэль имел на сей счет особое суждение.
– Если вы не возражаете, хозяйка, я бы отнес ее к себе в дом. Нам и прежде приходилось делить кров, и из этого не вышло ничего дурного. Чтобы вы не сомневались, скажу, что у Скилленов я спал на полу в кухне, так что мне вполне можно доверить уход за ней. Главное, чтобы вы не возражали, хозяюшка.
Миссис Фэрбейрн, до того стоявшая возле Аннабеллы на коленях, поднялась и посмотрела в смуглое лицо странного парня – не менее загадочного, чем эта девушка. Она не собиралась противиться его намерению отнести ее к себе. Мысленно она благодарила Бога за то, что все случилось именно так, ведь, если бы Вилли женился на бедняжке, а потом выплыла бы наружу тайна ее рождения, она бы тысячу раз пожалела, что появилась на свет: даже самое лучшее образование не может пересилить дурную наследственность. Сама она, бедняжка, в этом не виновата, и, скорее всего, она будет вести чистую жизнь, но что станет с ее детьми и с детьми ее детей? Кровь рано или поздно даст о себе знать. Миссис Фэрбейрн свято верила в силу крови. Она покосилась на старшего сына. Что у него на уме? Никто никогда не мог разобраться, о чем думает Вилли.
Вилли тем временем старался прогнать мысли, как две капли воды похожие на мысли его матери. Он по-прежнему питал нежные чувства к этому очаровательному созданию, но знал, что со временем поздравит себя со счастливым избавлением. Женщина, которую он возьмет в жены, должна нарожать ему детей, и его мутило от мысли, что, женись он на Аннабелле, его семя, плод стараний добропорядочных земледельцев Фэрбейрнов на протяжении многих столетий, слилось бы с этой продажной породой и оказалось обречено на вырождение. Он тем не менее изъявил готовность помочь Мануэлю:
– Позволь, подсоблю.
– Спасибо, я справлюсь сам.
Он взял Аннабеллу на руки. Миссис Фэрбейрн, укутав ее пледами, сама пошла их проводить. Она привела в порядок разворошенную постель Мануэля и, послав его в дом за горячей каминной полкой, сама раздела и уложила бедняжку. Аннабелла в первый раз открыла глаза и сказала доброй хозяйке:
– Простите…
Та ласково ответила:
– Спи, дитя мое, спи! Больше тебе не о чем тревожиться. Все уладится. Засыпай.
Аннабелла послушалась.
На протяжении следующих тридцати шести часов она несколько раз просыпалась. У ее изголовья всегда кто-то дежурил: либо Мануэль, либо миссис Фэрбейрн. Она тут же слышала:
– Выпей вот это. – Проглотив горячего бульону, она вновь слышала: – Спи, спи.
Аннабелла безропотно засыпала, так как чувствовала себя бесконечно усталой. Пару раз она пыталась заговорить, однако для столь титанического усилия была слишком слаба. Только на второй вечер, проснувшись, она поняла, что усталость почти прошла. Она приподняла тяжелые веки и увидела свечу в медном подсвечнике, стоявшую на комоде, в ногах кровати, а потом повернула голову и увидела Мануэля. Она долго смотрела на него, прежде чем вымолвить то же самое, что накануне хозяйке:
– Простите.
Он крепко зажмурился, схватил ее руку и прижал ее к своей груди. Потом он сполз с табурета и упал на колени. Далее последовало нечто странное: не отпуская ее руки, он положил голову на подушку рядом с ее головой и стал смотреть на нее, не произнося ни слова. Когда спустя неизвестно сколько времени она пробормотала: «О Мануэль!» – он покачал головой, призывая ее помолчать. Так они и лежали; ее взгляд все больше тонул в его черных глазах, его губы оказывались все ближе к ее губам. Потом их губы соприкоснулись. Сперва это было легкое, выжидательное прикосновение, но потом она ответила на поцелуй, и это стало потрясением для обоих. Взрыв чувств сменился у нее бурными рыданиями; ему оставалось только обнимать и покачивать ее, как несмышленое дитя. Наконец, успокоившись, она спросила:
– Ты никогда не оставишь меня, Мануэль?
И он ответил:
– Никогда, пока дышу.
На следующий день начался такой сильный снегопад, что из окон домика не было видно ферму.
Мануэль перетащил кровать из спальни в кухню и поставил у стены напротив огня. Аннабелла по-прежнему почти не просыпалась. Миссис Фэрбейрн твердила:
– Пусть спит, сон – лучшее лекарство. Только через неделю она встала, оделась и стала понемногу помогать по хозяйству. Дальнейшее было покрыто для Аннабеллы туманом. Мануэль сказал, что сам все решит, и она доверилась ему. В одном она проявила упорство: не пожелала возвращаться в хозяйский дом, так как это было бы равнозначно изгнанию Бетти; она не могла хорошо к ней относиться, в душе даже ненавидела ее, но одновременно жалела.
Она сидела у огня, дожидаясь Мануэля. Когда он вернулся, она проворно вскочила и бросилась в его объятия. Он крепко прижал ее к себе.
Мануэль снял куртку и облепленные снегом башмаки и протянул застывшие ноги к огню, чтобы, согреваясь обжигающим чаем, поразмыслить, как лучше познакомить ее с новостью. Он боялся, что от одного упоминания о злополучном фургоне она окаменеет, однако рано или поздно тот инцидент должен быть разъяснен и похоронен. Момент казался ему подходящим. Поставив кружку, он тихо сказал:
– Прежде чем двигаться дальше, я должен объяснить тебе, Аннабелла, что случилось на Новый год.
Она стиснула его пальцы и, пряча лицо, сказала:
– Не надо.
Он притянул ее к себе и прошептал:
– Знай, что тогда ничего не было. Когда я напиваюсь, то у меня ничего не получается…
Она закрыла ему рот ладонью и так же шепотом произнесла:
– Я уже знаю. Тем утром я кое-что слышала.
– Ах так? – Он долго смотрел на нее, потом с облегчением перевел дух и проговорил: – Дорогая, дорогая!.. – Взяв ее лицо в ладони, он спросил: – Как ты относишься к дому на колесах?
– Дому на колесах?!
– Тебе ведь не захочется больше жить здесь.
Она опустила глаза.
– Да, я чувствую себя неудобно. Стоит мне издали увидеть кого-нибудь из них – и я тут же представляю, что они обо мне думают.
– Чепуха!
– Нет, Мануэль, не чепуха. Миссис Фэрбейрн – удивительно добрая женщина, но… Даже она будет рада меня выпроводить. Я стала для нее помехой. Но дело не только в этом. Вчера меня навещал Вилли, я благодарила его, а он… – Она опустила голову еще ниже. – Я поняла, что он больше не переживает, а, наоборот, радуется. – Она подняла глаза. – Значит, он испытал облегчение.
– И это чепуха! Вилли готов голову сложить, лишь бы добиться твоей благосклонности.
– Уже нет. Ты знаешь, что он однажды сделал мне предложение?
– Вот как? – Он шутливо насупился. – Не удивительно. Я даже знаю, когда это случилось: когда он возил тебя в Хексэм. Я прав?
– Прав. Что бы он чувствовал сейчас, если бы я тогда согласилась? Поверь, он испытывает облегчение, что все обернулось именно так. Я понимаю, что никто не захочет на мне жениться, зная обо мне истину. Я вынуждена смотреть правде в лицо: никто, кроме…
– Продолжай.
Она опустила голову и сказала:
– Я не могу ответить на не заданный вопрос.
Он выдержал томительную паузу, прежде чем спросить хриплым голосом, крайне серьезно:
– Ты выйдешь за меня замуж?
Ее ответ прозвучал тихо, но решительно:
– Да, Мануэль. Я считаю твое предложение большой честью для себя. Но… Я хочу, чтобы ты знал еще кое-что. – Теперь она не опустила головы, но все же перевела взгляд с него на огонь. – Тебе не обязательно на мне жениться. Я вполне готова жить с тобой и так…
– Довольно! – Он вскочил проговорив: – Я задал вопрос и жду ответа! Ответь еще раз. Я спросил, выйдешь ли ты за меня замуж. Выйти за меня означает назваться именем, которое мне не принадлежит; это означает смириться с тем, что люди будут судачить: «Как она умудрилась выйти за такого отпетого работягу?» Это означает, что ты, скорее всего, проведешь жизнь в роли жены человека, занимающегося физическим трудом. Нас нигде не будут пускать дальше порога. Вспомни, ты уже вкусила, что это такое. И пойми: все то, что ты пережила за последние полгода, превратится в главное содержание твоей жизни, причем у тебя уже не будет свободы выбора. И ты должна будешь трудиться, даже вынашивая наше с тобой дитя. Ведь ты будешь моей женой. Вот я и спрашиваю, станешь ли ты ею?
Она поднялась. Мануэля ждал ответ взрослой женщины, в которую она успела превратиться. Она крепко обняла его и так же крепко поцеловала в губы. Он, в свою очередь, воздержался от слишком крепких объятий, ибо научился сдерживать свои желания, которые в противном случае захлестывали его с излишней неудержимостью. Усадив ее, он сказал:
– Нам придется найти местечко, где бы могли прожить три недели, прежде чем объявить о предстоящем браке. Мы обвенчаемся честь по чести в церкви и получим свидетельство о браке, чтобы наши дети с самого начала знали, кто они такие.
На это она ничего не ответила, а, положив голову ему на плечо, подумала: «Милый, милый Мануэль! Самый дорогой на свете!» Потом она мечтательно спросила:
– Но куда же мы поедем? В каком городе остановимся?
Он откинул ее голову плечом.
– К этому я и клоню! Куда захотим, туда и поедем! Мы скажем: «Пошел, Добби!» – и поскачем хоть в Бишоп Окленд, хоть в Дарлингтон, хоть в Стоктон.
Она непонимающе уставилась на него.
– Фургон! – сжалился он.
– Фургон? – Она подняла брови.
Он кивнул.
– Я пошел к хозяину и все ему выложил. Я попросил продать мне фургон и старичка Добби. Я слышал, как он говорил, что от Добби все равно нет толку, лучше его продать. И знаешь, что он ответил? Подарил мне то и другое – фургон и лошадь. Вот что такое доброта! Его сыновья предложили мне свою помощь, чтобы сделать фургон пригодным для жилья. Хозяйка дает тюфяки и собирает старое бельишко и всякий скарб: кастрюли и прочее. Видела бы ты, как она загорелась! Это еще не все: хозяин выплатил мне и тебе все, что нам причитается за четыре месяца. Он мог бы не давать нам ни пенни, потому что по контракту нам надо проработать еще не менее двух месяцев, но такой уж он добрый человек. Все они славные, добрые люди. Ну, как тебе моя новость?
Она покачала головой.
– Чудесно, просто чудесно! Нам больше не придется брести пешком, у нас всегда будет крыша над головой. Все чудесно, но… – Она заглянула ему в лицо. – Я помню, как ты много раз повторял, что хотел бы остаться у них навсегда. Чем больше я слышу об их добродетелях, тем больше понимаю это твое желание. Не слишком ли большая жертва для тебя – уйти отсюда?
Он нежно улыбнулся ей, снова обнял и шутливо ответил:
– Знаешь, если бы сейчас перед нами предстал сам Сатана и сказал тебе: «Аннабелла Легрендж, я забираю тебя в ад на вечные муки», – я бы предупредил его: «Она никуда не пойдет без меня». Учти, сказать такое для ирландца – большое геройство, потому что больше всего на свете ирландец боится двух вещей: близкого соседства с дьяволом и неурожая картошки.
– Мануэль, Мануэль!.. – Она засмеялась, прикрывая ладошкой рот, как делала всегда, когда бывала счастлива. Он снова прижал ее к себе и сказал:
– Если мне чего и хочется услышать больше, чем шум ветра, так это звук твоего смеха.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49