Если бы нашелся какой-либо другой способ, он, вероятно, ухватился бы за него как за милость божью, но согласиться на бегство он не мог.Пока в душе фидалго шла жестокая борьба, стоявший возле Сесилии Пери, казалось, хотел защитить ее своим телом от грозившей ей неизбежной смерти. Можно было подумать, что индеец ждет чьей-то помощи, ждет чуда, которое непременно спасет его сеньору.Увидев на лице индейца непоколебимую решимость, дон Антонио задумался. Когда он поднял голову, глаза его блестели — в них была надежда.Он подошел к креслу, где спала Сесилия, и, взяв Пери за руку, торжественно сказал ему:— Если бы ты был христианином, Пери!Индеец обернулся к нему, до крайности удивленный.— Зачем? — спросил он.— Зачем? — задумчиво повторил фидалго. — Затем, что, если бы ты был христианином, я мог бы доверить тебе мою Сесилию; ты бы сумел доставить ее в Рио-де-Жанейро к моей сестре.Лицо индейца просияло; он задыхался от радости; его дрожавшие губы с трудом могли произнести вырывавшиеся из самого сердца слова.— Пери станет христианином! — сказал он.Дон Антонио посмотрел на него признательным взглядом. На глазах его заблестели слезы.— Наша вера допускает, — сказал фидалго, — что перед смертью каждый человек может крестить другого. Мы все сейчас на волосок от смерти. Стань на колени, Пери!Индеец опустился на колени у ног старого фидалго, который возложил ему руки па голову.— Теперь ты христианин! Нарекаю тебя моим именем.Пери поцеловал крест на рукояти шпаги, которую ему протянул фидалго, и поднялся, гордый и надменный, готовый преодолеть все опасности для того, чтобы спасти свою сеньору.— Я не беру с тебя клятвы, что ты будешь беречь и защищать мою дочь. Я знаю, как благородно твое сердце, знаю твой героизм, знаю, как беззаветно ты предан Сесилии. Но ты дашь мне другую клятву.— Какую? Пери согласен на все.— Поклянись, что, если тебе не удастся спасти мою дочь, она не попадет в руки врагов!— Пери клянется. Он доставит сеньору к твоей сестре. А если бог, тот, что на небе, не позволит Пери исполнить обещание, никакой враг не коснется твоей дочери, пусть ради этого надо будет сжечь целый лес.— Хорошо. Я верю тебе. Вручаю тебе мою Сесилию. Теперь я могу умереть спокойно. Ступай.— Прикажи запереть все двери.Авентурейро поспешили исполнить приказание фидалго — они заперли все двери. Индеец прибег к этому последнему средству, чтобы выиграть время.Крики и рев дикарей по временам стихали, а потом возобновлялись снова, становились все громче и громче; не было сомнения в том, что айморе взбираются уже на скалу.Несколько минут прошло в большой тревоге. Дон Антонио поцеловал дочь в последний раз. Дона Лауриана прижала спящую девушку к груди и закутала ее в шелковую шаль.Прислушиваясь к каждому шороху, не сводя глаз с двери, Пери ждал. Он стоял, слегка опершись рукою на спинку кресла, и по временам в великом нетерпении топал ногой.Вдруг ужасающий рев раздался уже под окнами. Языки пламени ворвались сквозь оконные и дверные щели. Весь дом до самого основания задрожал от натиска великого множества дикарей, которые хлынули туда вместе с пожаром.Несмотря на то что вся остальная часть дома была погружена во мрак, Пери шел уверенно: он направился прямо в комнату, где прежде жила его сеньора, и влез на окно.Срубленная им пальма была перекинута в виде моста через пропасть и на расстоянии тридцати локтей другим своим концом упиралась в одну из ветвей олео, которое айморе свалили еще днем, чтобы лишить обитателей дома последней возможности спастись бегством.Держа на руках Сесилию, Пери ступил на этот утлый мостик шириною всего в несколько пальцев.Тот, кто бросил бы в эту минуту взгляд на ущелье, увидел бы, как, освещенная бледным отблеском пожара, над пропастью медленно скользит чья-то тень, похожая на одно из тех привидений, которые, как верят в народе, бродят в полночь по зубчатым стенам разрушенных замков.Пальма гнулась, и Пери, качаясь над бездной, медленно двигался к противоположному ее краю. Крики дикарей звучали в воздухе, смешиваясь с грохотом такапе, которые сотрясали двери и стены здания.Не оглядываясь на весь тот ужас, который он оставлял позади, индеец добрался до противоположного края пропасти и, держась одной рукой за ветви дерева, благополучно спустился на землю.Потом, идя в обход, чтобы не наткнуться на лагерь айморе, он направился к реке; в кустах была спрятана маленькая лодка, на которой обитатели дома переправлялись через Пакекер.После того как Сесилия уснула, Пери отлучился на час и за это время успел сделать все приготовления для головокружительного предприятия, цель которого была — спасти его сеньору.Благодаря своей поразительной энергии, он с помощью веревки перебросил через пропасть этот висячий мост, затем поспешил к реке, пригнал в нужное место лодку и, в два прыжка, сумел снести в эту лодку все, что могло понадобиться Сесилии в пути.Здесь были ее платья, одеяло из дамасского шелка, которое должно было заменить ей постель, кое-что из пищи, остававшейся в доме. Пери позаботился и о деньгах, которые дон Антонио должен был захватить с собою в Рио-де-Жанейро, — индеец был убежден, что фидалго без колебаний последует за ним, чтобы спасти дочь.Добравшись до берега реки, индеец положил свою сеньору на дно лодки, бережно и осторожно, как малое дитя, укутал ее шелковой шалью, чтобы защитить от ночной росы, сел на весла — и лодка быстро, как рыба, заскользила в воде.Поодаль, сквозь просвет ветвей, Пери увидел дом на скале, озаренный пламенем пожара, который все разгорался.Вдруг на глазах у него разыгралась жестокая, страшная сцена, похожая на одно из тех видений, которые вспыхивают на миг, порожденные причудами бреда.Фасад дома тонул во мраке. Пламя лизало стены, а ветер загонял это пламя в глубь здания. Пери увидел метавшихся во мраке айморе и чудовищную фигуру Лоредано, который, словно привидение, вздымался над готовыми поглотить его языками пламени.Вдруг вся передняя стена рухнула, похоронив под собою полчища дикарей.И тогда поистине фантастическая картина предстала глазам индейца.Зала превратилась в море огня. Оставшиеся там люди, казалось, плавали в волнах этого пламени.В глубине возвышалась величественная фигура дона Антонио де Мариса; он стоял посреди кабинета; в левой руке у него было распятие, правая направляла дуло пистолета в темный погреб, где притаился спящий вулкан.Дона Лауриана сидела на полу, обхватив руками его колени; она была спокойна и готова ко всему; Айрес Гомес и несколько оставшихся в живых авентурейро стояли возле них на коленях и, застыв в неподвижности, образовывали как бы пьедестал этой скульптурной группы.Среди обломков упавшей стены копошились зловещие фигуры айморе, похожие на дьяволов, пляшущих в пламени преисподней.Все это явилось взору Пери за один миг, словно некая пантомима, озаренная ослепительной вспышкой молнии.Вдруг раздался страшный грохот. Земля задрожала, воды реки вздыбились, словно поднятые тайфуном. Мрак окутал скалу, которая только что была озарена пламенем; потом все вокруг стихло и погрузилось в ночную тьму.Рыдания раздирали грудь Пери, может быть единственного свидетеля этой ужасающей катастрофы.Подавив свою скорбь, индеец налег на весло, и лодка понеслась по гладкой, точно полированной поверхности Пакекера. XI. НА ПАКЕКЕРЕ Когда утреннее солнца осветило долину реки, на месте, где высился «Пакекер», осталась только груда развалин. Огромные обломки скал, расколовшихся за одно мгновение, громоздились вокруг, будто их раздробил исполинский молот циклопа.Возвышенность, на которой был расположен дом, исчезла с лица земли, и на ее месте образовалась большая воронка, похожая на кратер вулкана.Вырванные с корнем деревья, взрытая земля, пепел, темной пеленою покрывший листву, — все это свидетельствовало о том, что здесь произошел один из тех страшных катаклизмов, которые сеют вокруг разрушение и смерть.То тут, то там над грудами развалин появлялась одинокая фигура индианки. Уцелевшие женщины айморе оставались тут, чтобы оплакать мертвых и потом передать другим племенам молву о постигшей их страшной каре.Тот, кто мог бы в этот час воспарить над долиной реки и окинуть глазами всю ее огромную панораму, если бы человеческому взгляду дано было охватить ее от края до края, — увидел бы, что по широкому руслу Параибы быстро движется какое-то едва заметное пятнышко.То была лодка Пери; подгоняемая взмахами весел и ветром, она мчалась с неслыханной быстротой; так ночные тени бегут от первых лучей рассвета.Всю ночь индеец греб, не давая себе передышки. Он, правда, знал уже, что дон Антонио де Марис истребил племя айморе, но ему все равно хотелось возможно дальше уйти от места, где случилась катастрофа, и поскорее попасть в родные края.Но не только стремление вернуться на родину, столь властное в сердце каждого человека, не только желание вновь увидеть покосившуюся хижину на берегу и обнять мать и братьев владели его сердцем в эту минуту.Его воодушевляло сознание, что он спасает свою сеньору и исполняет клятву, которую дал старому фидалго. Он гордился, думая о том, что храбрости его и силы достаточно для того, чтобы победить все препятствия и осуществить взятую им на себя миссию.Когда солнце было уже в зените и заливало потоками света этот безлюдный край, Пери подумал, что надо укрыть Сесилию от жгучих лучей, и подвел свою лодку к берегу под сень деревьев.Завернутая в шелковую шаль, прислонившись головой к борту лодки, девушка спала все тем же безмятежным сном. Но цвет лица ее переменился: из бледного он снова стал розовым, того нежного оттенка, сотворить который может лишь величайший из художников — природа.Пери поднял лодку, словно люльку, и поставил ее на берег, прямо на траву. Потом сел рядом и, не сводя глаз со своей сеньоры, стал ждать, когда она очнется от этого долгого сна, который начинал уже его тревожить.Он содрогался при одной мысли о том, что станется с ней, когда она узнает о страшной катастрофе; он не чувствовал в себе сил перенести тот первый удивленный взгляд, каким девушка посмотрит на него, проснувшись и увидев вокруг эту лесную глушь.Все время, пока она спала, Пери не спускал с нее глаз.Облокотясь о борт лодки, склонившись над девушкой, он с тревогой ждал этой минуты, хотел ее, но вместе с тем и боялся. И все глядел и глядел на Сесилию, ловя каждое ее движение, каждый вздох.Самая заботливая мать не могла бы так печься о ребенке, как он о своей сеньоре. Он следил за всем, стараясь, чтобы ничто не потревожило ее сон: ни просочившийся сквозь листву луч света, который вдруг заиграл на лице девушки, ни птичка, неосторожно запевшая на кусте, ни кузнечик, прыгавший по траве.Каждая минута приносила ему новые волнения. Но вместе с тем он радовался, что сон этот продлевает Сесилии минуты покоя и отдаляет тот миг, когда она узнает о постигшем ее горе, о потере самых дорогих для нее людей.Сесилия глубоко вздохнула; ее красивые голубые глаза открылись и снова закрылись, ослепленные светом дня. Она провела рукою по розовым векам, словно стараясь отогнать этот затянувшийся сон, и ее ясный и нежный взгляд остановился на Пери. Вскрикнув от радости, она поднялась и села, с изумлением оглядывая окружавший ее шатер из листвы. Казалось, она вопрошала деревья, реку, небо. Но вокруг все было тихо, безмолвно.Пери не решался заговорить. Он видел, что происходит в душе его сеньоры, и у него не хватало духу произнести первое слово этой страшной правды, скрыть которую было невозможно.Наконец Сесилия опустила глаза, осмотрелась, увидела, что сидит в лодке, и, окинув быстрым взглядом широкое русло Параибы, медленно катившей свои воды меж лесистыми берегами, побелела как полотно.Она посмотрела на индейца испуганными глазами, губы ее задрожали. Едва дыша от волнения, она заломила руки и зарыдала.— Отец! Отец!Индеец молча опустил голову.— Погиб! И мать тоже! Все погибли!Убитая горем девушка судорожно прижимала руки к груди. Вся сотрясаясь от рыданий, она упала, как отяжелевший от капелек росы цветок, и залилась слезами.— Пери мог спасти только тебя, сеньора! — печально прошептал индеец.Сесилия гордо вскинула голову.— Почему ты не дал мне умереть вместе с ними? — воскликнула она в отчаянии. — Разве я просила меня спасать? Разве я нуждалась в твоих услугах?На лице ее появилось выражение необычной для нее энергии, воли.— Ты должен отвезти меня туда, где лежит тело моего отца. Место его дочери там… А потом — уходи! Ты мне не нужен.Пери весь затрясся.— Послушай, сеньора… — пробормотал он покорно.Девушка окинула его таким гордым взглядом, что индеец умолк и, отвернувшись, закрыл лицо руками.Из глаз его хлынули слезы.Сесилия подошла к реке и, устремив глаза в ту сторону горизонта, где остался ее родной дом, опустилась на колени и долго, горячо молилась.Она немного успокоилась; молитва принесла ей облегчение, наполнила ее сердце тихой кротостью, какую всегда дает надежда на жизнь за гробом, соединяющую тех, кто любил друг друга здесь, на земле.Теперь она могла подумать о том, что случилось вечером. Она старалась припомнить все обстоятельства, предшествовавшие гибели ее семьи. Однако воспоминания ее обрывались на той минуте, когда, уже полусонная, она говорила с Пери вырывавшимися у нее из глубины души простыми словами:— Лучше умереть, как Изабел!Вспомнив эти слова, она покраснела. Когда она увидела, что в этом лесном безлюдье она одна с Пери — ее охватило какое-то беспокойство, какая-то смутная тоска, тревога, страх, причины которых она не могла понять.Может быть, то было внезапное недоверие, гнев на индейца: зачем он спасал ее от гибели, одну из всей семьи?Нет, дело было не в этом. Напротив, Сесилия знала, что несправедлива к своему другу, — он ведь совершил ради нее невозможное. Если бы не безотчетный страх, который овладел ею, она бы, верно, позвала его сама, чтобы попросить прощения за эти суровые и жестокие слова.Девушка боязливо подняла глаза и встретила грустный, умоляющий взгляд Пери. Она смягчилась;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45