счастье тех, кого мы любим.— Я вас не понимаю.— Когда знаешь, что можешь причинить горе любимому человеку, лучше самой отрезать единственную нить, связующую тебя с жизнью, чем видеть, как ее разорвут. Разве вы не сказали, что боитесь меня полюбить? Ну, так вот, теперь и я начинаю бояться, как бы вы в самом деле меня не полюбили.Алваро не знал, что ответить. Он ужаснулся. Он знал Изабел и понимал, как много значат слетевшие с ее уст пламенные слова.— Изабел! — сказал он, беря ее за руки. — Если вы хоть сколько-нибудь привязаны ко мне, не откажите мне в милости, о которой я вас прошу. Прогоните эти мысли, умоляю вас!Девушка грустно улыбнулась.— Вы меня просите?.. Вы просите, чтобы я цеплялась за жизнь? Но ведь вы же сами ее отвергли! Да разве она не ваша? Примите ее, и вам ни о чем не придется меня молить.Страстный взгляд девушки притягивал Алваро. У него не было больше сил сдерживать себя. Он встал и, наклонившись над ухом Изабел, прошептал:— Да, принимаю.Бледная от волнения и счастья, девушка не верила своим ушам. Кавальейро вышел из комнаты.В то время как Алваро и Изабел говорили вполголоса у окна, Пери по-прежнему глядел на свою сеньору.Он глубоко задумался; видно было, что какая-то мысль занимает его, поглощает целиком.Наконец он поднялся и, бросив последний, полный печали взгляд на Сесилию, медленными шагами направился к двери.Сесилия пошевельнулась и подняла голову.— Пери!Он вздрогнул и, вернувшись, снова опустился на колени возле кушетки.— Ты обещал, что не покинешь своей сеньоры? — сказала Сесилия с нежным укором.— Пери хочет спасти тебя.— Как?— Узнаешь. Не мешай Пери сделать то, что он задумал.— А это не грозит твоей жизни?— Почему ты об этом спрашиваешь, сеньора? — робко сказал индеец.— Как почему? — воскликнула Сесилия, поднявшись с кушетки. — Потому что, если ради нашего спасения тебе надо будет пожертвовать жизнью, я отказываюсь от такой жертвы, отказываюсь и за себя, и за моего отца.— Успокойся, сеньора. Пери не боится врага; он знает, как победить.Девушка недоверчиво покачала головой.— Их так много!Индеец гордо улыбнулся.— Пусть их даже тысяча. Пери победит всех, индейцев и белых.Слова эти были сказаны так просто и вместе с тем с той уверенностью, которая рождается от сознания силы и власти.Однако Сесилия не могла этому поверить. Ей казалось немыслимым, чтобы один человек, пусть даже такой смелый и преданный, как этот индеец, мог одолеть не только восставших авентурейро, но и две сотни воинов айморе, осаждавших дом.Но она забывала, какими возможностями обладал этот сообразительнейший из людей, к услугам которого были сильные руки и гибкое тело и чья ловкость была поистине неимоверна. Она не знала, что мысль — самое могущественное из орудий, какие господь дал человеку, что именно она поражает врагов, сокрушает сталь, укрощает пламя и побеждает самое себя той неодолимой и всепровидящей силой, которая повелевает духу властвовать над материей.— Не обманывай себя: это будет напрасная жертва. Не может быть, чтобы один человек мог победить такое множество врагов, даже если этот человек — Пери.— Увидишь! — уверенно ответил индеец.— А кто тебе даст силу, чтобы справиться с таким могучим противником?— Кто? Ты, сеньора, ты одна, — ответил индеец, глядя на нее своими сверкающими глазами.Сесилия улыбнулась, и в — улыбке ее было что-то печальное.— Иди! — сказала она. — Иди и спаси нас. Но помни, если ты умрешь, Сесилия не примет жизни, которую ты ей даруешь.Пери поднялся с колен.— Солнце, что взойдет завтра утром, будет последним для твоих врагов. Сеси сможет улыбаться как прежде и быть довольной и веселой.Голос индейца дрогнул. Чувствуя, что не может сдержать волнения, он быстро прошел через залу и исчез.Выйдя из дома, Пери посмотрел на звезды: одна за другой они гасли. Близился рассвет. Времени терять было нельзя.Что же он задумал? Какой план вселил в пего уверенность и глубокое убеждение в благоприятном исходе? Какое необыкновенное средство было в его распоряжении, если он надеялся сокрушить врагов и спасти свою сеньору?Догадаться было нелегко. Пери скрывал свою заветную тайну в глубине сердца; он не говорил о ней даже с самим собою из страха выдать ее и свести на нет ее действие, на которое так рассчитывал.Враги были у него в руках. Немного выдержки — и он уничтожит их всех, поразит их как гром небесный.Пери направился в садик, а оттуда — в бывшую спальню Сесилии; комната эта находилась неподалеку от помещения, занятого бунтовщиками, и девушке пришлось ее покинуть.Внутри было темно. Но света звезд, проникавшего туда сквозь окно, было достаточно, чтобы Пери мог все хорошо различить: способность ориентироваться в темноте у индейцев необычайно развита.Пери стал складывать на пол свое оружие: он поцеловал пистолеты, подаренные ему Сесилией, и положил их посреди комнаты, снял с себя украшения из перьев, пояс воина, головной убор из ярких перьев и, как трофеи, положил их поверх оружия.Потом он взял свой большой лук, переломил его о колено и бросил обе половинки на ту же кучу.Некоторое время Пери с глубокой скорбью глядел на эти реликвии его прежней жизни, на эти эмблемы его преданности Сесилии и ни с чем не сравнимого героизма.Борясь с охватившим его сильным волнением, он повторял про себя слова своего родного языка, те, что вспоминались ему всегда в минуты опасности:«О мой лук, верный спутник, верный соратник Пери! Прощай! Твой хозяин уходит и оставляет тебя здесь. С тобой бы он победил. Никто не мог бы одолеть его, пока ты с ним, а сейчас он сам хочет, чтобы его победили».Индеец приложил руку к сердцу.«Да! Пери, сын Араре, вождь своего племени, смелый из смелых, воин гойтакас, не знавший поражений, будет побежден на войне. Оружию Пери не пристало видеть, как хозяин его будет молить о пощаде. Лук Араре теперь сломан и не спасет сына вождя».Когда он произносил эти слова, его гордая голова поникла. Наконец он совладал с собой и, заключив в свои объятия всю эту груду оружия и военных эмблем, простился с ними.Пряный аромат цветов, которые с наступлением утра начали распускаться, напомнил ему, что ночь миновала.Он сломал браслет, который, как все индейцы, носил на лодыжке: украшение это было сделано из мелких орехов, нанизанных на нитку и окрашенных в желтый цвет.Пери взял два таких ореха и надрезал их ножом, не очищая от скорлупы; затем, зажав их в кулаке, он вскинул вверх руку, словно в знак вызова или страшной угрозы, и выбежал вон. Х. ПРОБОИНА В ту минуту, когда Пери вошел в комнату Сесилии, Лоредано расхаживал возле галереи.Итальянец был погружен в размышления о событиях последних дней, о превратностях своей жизни и судьбы.Несколько раз уже он стоял на краю пропасти, был на волосок от смерти. Но смерть отступала прочь и щадила его. Точно так же несколько раз он почти держал в своих руках счастье, могущество, богатство. И все вдруг исчезало как сон.Когда, став во главе взбунтовавшихся авентурейро, он собирался напасть на дона Антонио де Мариса, который был бы не в силах отразить это нападение, неожиданным образом нагрянули айморе — и все переменилось.Необходимость обороняться от общего противника па время ослабила взаимную вражду: инстинкт жизни и самосохранения взял верх над корыстью. Столкновение интересов и ненависть друг к другу отодвинулись на задний план — над всем возобладала борьба двух враждебных рас. Поэтому, после первого нападения туземцев, обе стороны невольно объединили свои усилия, чтобы отогнать врага и спасти дом от грозившего ему разрушения. Потом они снова разделились, и, все время с опаской следя друг за другом, те и другие с еще большим ожесточением продолжали отбивать атаки индейцев.Но, несмотря на это, Лоредано, провозгласивший себя вождем бунтовщиков, все еще стремился завладеть Сесилией и отомстить дону Антонио де Марису и Алваро.Хитрый и изобретательный итальянец все время придумывал новые способы добиться своей цели; открыто нападать на фидалго было бы безумием, на это он не решался. Малейший раздор, который вспыхнул бы сейчас среди белых, был бы на руку их общим врагам — айморе, которые без передышки, днем и ночью, штурмовали дом, разъяренные жаждой мести.Единственным препятствием для дикарей было неприступное расположение дома, построенного на высокой скале. Доступ к нему был возможен только в одном месте, там, куда вела каменная лестница, описанная нами в первой главе нашего романа.Лестницу эту обороняли дон Антонио де Марис и верные ему люди. Деревянный мостик был разрушен; туземцам не стоило бы большого труда построить новый, но фидалго всякий раз отгонял их, храбро отражая Удары.Если бы дон Антонио, бросившись на защиту своей семьи, оставил на минуту лестницу без охраны, все двести воинов айморе ринулись бы наверх, и там уж никакая сила не могла бы остановить их.Итальянец хорошо это понимал; он был далек от мысли нападать на фидалго; как и в первый день осады, так и теперь он действовал со всей осторожностью и прислушивался к голосу благоразумия.Он думал о том, как без шума, без борьбы, исподтишка покончить с доном Антонио де Марисом, Пери, Алваро и Айресом Гомесом; он знал, что, как только эти люди будут уничтожены, необходимость защитить себя, простой инстинкт самосохранения заставят всех остальных объединиться вокруг него.Тогда весь дом будет в его руках, и либо он отбросит индейцев, спасет Сесилию и осуществит все свои мечты о любви и счастье, либо умрет, успев, по крайней мере, испить из чаши наслаждения, которой в жизни ему ни разу не доводилось даже пригубить.Нельзя представить себе, чтобы этот человек поистине сатанинского ума целых три дня непрерывно, сосредоточенно думал об одном и не нашел бы в конце концов способа осуществить свой преступный замысел.Он не только нашел этот способ, но и начал действовать. Все обстоятельства складывались в его пользу, даже враги — айморе — последнее время не трогали его половины дома и сосредоточили все свои удары на той части здания, которую защищал дон Антонио де Марис.Итальянец расхаживал взад и вперед, теша себя новыми надеждами, как вдруг из галереи вышел Мартин Ваз и направился к нему.— Неожиданное препятствие! — сказал авентурейро.— А что такое? — живо спросил итальянец.— Дверь заперта.— Можно же открыть!— Не так это просто.— Посмотрим.— Изнутри заколочена.— Выходит, они догадались.— Очень может быть.Лоредано поморщился.— Пойдем!Оба направились в галерею, где спали вооруженные авентурейро, готовые по первому сигналу ринуться в бой.Итальянец разбудил Жоана Фейо и на всякий случай велел ему охранять площадку, несмотря на то что опасаться нападения индейцев с этой стороны вовсе не приходилось. Тот, совсем еще сонный, поднялся и вышел.Лоредано и его спутник прошли в заднюю комнату, служившую для этой части дома кухней и кладовой. Когда они вошли туда, свеча, которой Мартин Ваз освещал дорогу, неожиданно потухла.— Олух ты этакий! — гневно вскричал итальянец.— А я тут при чем? Вините ветер.— Ладно. Нечего зря болтать. Принеси-ка лучше огня!Мартин Ваз отправился за огнивом.Лоредано остался ждать у дверей. Вдруг ему почудилось, что он слышит чье-то дыхание. Он начал прислушиваться. На всякий случай он вытащил кинжал в встал в дверях, чтобы не дать никому войти.Больше он ничего не слышал. Но вдруг почувствовал, что лица его коснулось что-то холодное. Итальянец отступил и, замахнувшись кинжалом, ударил им в темноту.Ему показалось, что клинок его во что-то врезался; однако все было по-прежнему тихо.Авентурейро вернулся, держа в руках свечу.— Удивительное дело, — сказал он, — ветер задувает пламя, а фитиль нисколько не отклонился в сторону.— Ветер, говоришь? Так что, у ветра кровь бывает?— Что вы хотите сказать?— А то, что твой ветер вот на этом клинке след оставил. — И Лоредано показал кинжал: на лезвии были следы свежей крови.— Выходит, у нас под боком враг?— Ясное дело: друзьям-то нечего прятаться.В эту минуту под крышей послышался шорох и прямо перед ними, медленно взмахивая крыльями, пролетела летучая мышь; заметно было, что она ранена.— Вот он — наш враг! — весело воскликнул Мартин.— И в самом деле, — так же весело подхватил Лоредано. — Вот до чего дошло: летучая мышь меня напугала.Окончательно успокоившись, оба прошли на кухню, а оттуда, сквозь пробитую в стене брешь, внутрь дома, где недавно еще жили дон Антонио де Марис и его семья.Они миновали несколько комнат и очутились на веранде, которая одной стеной примыкала к комнате Сесилии, а другой — к кабинету фидалго и молельне.Тут Мартин Ваз остановился и, поглядев на окованную железом дверь, что вела в кабинет, сказал:— Не очень-то я уверен, что мы ее высадим!Лоредано подошел ближе и увидел, что дверь очень крепка и с ней ничего не поделать. Весь его план рушился.Он собирался под прикрытием темноты тайком проникнуть в залу и убить дона Антонио де Мариса, Айреса Гомеса и Алваро, прежде чем кто-нибудь подоспеет к ним на помощь. Разделавшись с ними, он сразу станет полновластным хозяином дома.Но как преодолеть это препятствие? Всякая попытка взломать дверь привлечет внимание дона Антонио и сведет на нет все их усилия.Пока он раздумывал об этом, взгляд его упал на узенькое слуховое окно в стене молельни под самым потолком; окошечко это было, очевидно, устроено для доступа воздуха, ибо свет через него почти не проникал.Освидетельствовав стену, итальянец убедился, что в этой части она была совсем тонкой и состояла из одного слоя кирпича. Действительно, молельня была устроена в широком коридоре, который вел с веранды в залу и отделялся от последней только легкой перегородкой.Лоредано оглядел стену сверху донизу и знаком подозвал своего товарища.— Вот откуда мы войдем, — прошептал он, указывая на стену.— Как так? Комаром надо быть, чтобы сквозь эту щель пролезть.— Стена держится на балке; стоит оторвать балку, и путь открыт!— Понимаю.— Прежде чем они опомнятся от испуга, мы со всеми покончим.Острием кинжала он отковырял кусок стены и обнаружил подпиравшую ее деревянную балку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45