Крупные слезы задрожали в его глазах, он раздувал ноздри, стараясь сдержаться, но не мог даже поднять голову и посмотреть отцу в глаза. Том крепко обнял его.
— Не думай, что плакать — стыдно. Я и сам в последнее время часто плакал. Иногда это помогает. — Он отступил на шаг. — Мне надо идти. Позвони дедушке, когда будет необходимо.
Только когда он захлопнул дверцу и опускал окно, Робби отошел от машины и посмотрел на отца. «Куда он теперь пойдет? — подумал Том. — С кем поговорит? Что будет твориться в доме после того, как я уеду? Господи, не дай ему превратиться в жертву депрессии и мстительности, как те сотни детей, что прошли через мой кабинет после развода их родителей. Не дай им с Челси измениться в худшую сторону».
— Эй, выше нос, — с фальшивой бодростью проговорил Том, — я еще не свел с ней счеты.
Не дождавшись ответной улыбки сына, он завел мотор и выехал со двора.
Глава 12
У озера природа была еще великолепнее, но для Тома ее красота только обостряла страдания в этот и без того мучительный день. Вода, стоящая спокойно, как стекло, отражала берега. Далекий звук моторки доносился с расстояния в милю, а небольшая рыбачья лодка нарушала зеркальную поверхность озера. Маленькие волны курчавились, словно лепестки голубой розы.
Том поднялся по широким деревянным ступеням и открыл дверь веранды. Растянулась старинная пружина, в которую можно было сунуть пальцы, и, что самое интересное для маленького мальчика — то открывать, то закрывать двери, пока не подойдет мама, чтобы посмотреть, чем это ты там занят. Звон пружины заставил и без того печального Тома почувствовать ностальгию. Он окунулся в прохладный сумрак комнаты отца.
— Папа? — позвал Гарднер и остановился, прислушиваясь. Чириканье какой-то птички, стук сосновой шишки о крышу — и ничего больше. Комната почти не изменилась за тридцать лет: тот же продавленный диван с индейским покрывалом и несколькими оранжево-зелеными подушками, на которых старик любил вздремнуть после обеда, пара чучел большеротого окуня на бревенчатых стенах цвета кленового сиропа, массивные кресла-качалки и заваленные журналами этажерки, круглый темно-коричневый пуфик со съемным верхом, заполненный старыми нотами матери Тома, и само пианино — вещь почтенная и древняя, черный лак на которой покрылся тонкими, как волосок, трещинами, а направо от полочки для нот красовались сотни кружков — здесь мама обычно ставила свой стакан с лимонадом. Газовая плита на другой стороне комнаты всегда была в плачевном состоянии, на этой самой плите мама жарила рыбу, и пекла хлеб, и готовила все его любимые в детстве блюда.
Том остановился, оглядывая комнату. Только свет, проникающий с веранды, освещал ее, и поэтому здесь всегда царили сумерки.
— Отец? — снова позвал он и опять не получил ответа.
За спиной Гарднер услышал звук приближающейся моторной лодки и вышел из дома, сопровождаемый скрипом дверной пружины. В высокой траве была протоптана дорожка, ведущая к озеру. Хижина стояла на пригорке, и он увидел след на воде еще раньше, чем отца, привязывавшего лодку к причалу.
Уэсли услышал, как кто-то спускается по выгоревшим деревянным ступенькам, и выпрямился, сдвинув кепку на затылок.
— Ни черта не клюет сегодня. Все, что я поймал, — это три рыбешки, только пожарить, но нам двоим хватит. Ты приехал, чтобы помочь мне с ними справиться?
— Конечно, почему бы нет, — ответил Том, хотя есть ему совсем не хотелось. Он ступил на причал, который ходил ходуном от каждого шага, и остановился, глядя вниз на грязную синюю кепку отца и его морщинистую шею. Старик осторожно отцепил от удочки крючок, обтер его о штаны и положил в коробку. — Что такое случилось, что дядя Клайд не рыбачит с тобой сегодня?
— Ему пришлось поехать в город за новым рецептом, на таблетки от давления. Мне-то он сказал, что собирается в бордель, а я ему отвечаю: «Клайд, какого черта ты там будешь делать? У тебя поднимается только давление, а не то, что ты хочешь». Да я знал, что ему надо в аптеку. — Уэсли хмыкнул и выпрямился, держа кукан с тремя большими рыбинами. — Пошли, я их почищу.
Том последовал за отцом на другую сторону лодочного сарайчика, и там старик подал ему голубое пластмассовое ведро:
— Вот, набери мне немного водички из озера, ладно? Пока Уэсли чистил и потрошил рыбу на колченогом столе, Том стоял рядом, наблюдая.
— Ну, выкладывай, — сказал ему отец, — а то стоишь тут ручки в брючки, как когда ты был маленьким, и все ребята пошли ловить лягушек, а тебя не позвали.
Внезапно Том почувствовал, как у него защипало в глазах. Он отвернулся к озеру. Рыбья чешуя перестала лететь, и Уэсли поднял голову, глядя на широкие плечи сына, которые тот ссутулил, что делал так редко, и на руки, глубоко засунутые в карманы.
— Мы с Клэр разъехались.
Сердце старика подпрыгнуло, как рыба на столе.
— Ой, сынок… — Оставив рыбу, он принялся мыть руки в ведре, не сводя глаз с Тома. Потом вытер их о штаны и положил одну на плечо сына. — Как стыдно. Просто позорище. Это только что случилось?
Том кивнул.
— Сегодня утром. Где-то час назад мы сказали детям, потом я собрал вещи и уехал.
Уэсли, сжав плечо сына, оперся на него — ему тоже была нужна поддержка. Ай-яй-яй, он так любил Клэр. Она была лучшей женой для Тома и лучшей матерью его детей.
— Это, наверное, из-за той женщины и твоего парнишки, Кента.
Том слегка кивнул, все еще не сводя глаз с озерной глади.
— Она никак не может меня простить.
— Стыд и срам. Как повели себя дети?
— Челси плакала, Робби старался сдержаться.
— Это понятно. Слишком быстро все произошло.
— И не говори. Еще месяц назад я и понятия не имел о Кенте Аренсе, а его мать вообще забыл.
Уэсли шумно и печально вздохнул.
— Ох ты, черт… — Ему было обидно за сына и за всех них. Потом сказал: — Ужасно тяжелая это штука, когда разваливается семья.
Том ничего не ответил.
— Тебе, наверное, негде остановиться. Можешь поселиться в своей старой комнате.
— А ты не против?
— Ты что? Для чего тогда нужен отец, только для счастливых времен? Пошли, я поищу для тебя какое-нибудь постельное белье.
— А как же рыба?
— Займусь ею попозже.
— Ну зачем же два раза подниматься по ступенькам, давай, я помогу тебе.
Уэсли дочистил рыбу, а Том помыл ее в ведре и зарыл потроха. Потом они вместе пошли в хижину, сын нес ведерко, а отец — удочку и коробку с рыболовными принадлежностями. Теперь, когда они оба немного успокоились, Том говорил тише:
— Я надеялся, что ты позволишь мне остаться. По правде говоря, даже захватил простыни и наволочки из дома.
Вскоре машина была разгружена, кровать постелена, и Гарднеры принялись за обед, состоящий из рыбы, нарезанных помидоров с сахаром, и толстых, аппетитных ломтиков огурца в уксусе и с луком, которые они ели с ржаным хлебом, намазанным маслом. И хотя Том думал, что он слишком вымотан эмоционально, чтобы есть, тем не менее обед он уничтожал с большим аппетитом. Возможно, этому способствовала простая пища или то, что обед он делил с отцом, который обладал незамысловатым вкусом. А может быть, ему просто хотелось вернуть то время, когда он был еще мальчишкой, не знающим, что такое жизненные тревоги. Простая еда, вроде той, что готовила его мать, помогала ему в этом.
Посередине обеда явился дядя Клайд. Ему было никак не меньше восьмидесяти. Не глядя на дверь, Уэсли спросил:
— Ну и как там дела в борделе?
— Шлюхи уже не те, что раньше. — Клайд без приглашения сел за стол.
— Это точно. Раньше они были молоденькие и хорошенькие. А теперь на нас, хрычей старых, обращают внимание только те, которым за шестьдесят, и похожи они на сушеные грибы. А ты уверен, что был в борделе?
— Ты хочешь сказать, что я вру?
— Ничего подобного. Я только согласился с тобой, что шлюхи уже не те.
— Ты-то откуда знаешь? Ты в жизни их не посещал.
— Я и докторов никогда не посещал, кроме того случая, когда меня укусил бычок и я занес в палец какую-то инфекцию. А ты когда-нибудь был у доктора, а, Клайд?
— Нет, не был!
— Тогда откуда ты узнал, что у тебя высокое давление, и где взял рецепт на те пилюли, из-за которых и ездил сегодня в город?
— Я не говорил, что у меня высокое давление. Это ты так решил.
— Значит, оно у тебя низкое?
— Не низкое и не высокое. Оно как раз такое, как надо. У меня все как раз такое, как надо, так сказала та шлюшка в борделе, от которой я вышел не больше часа назад.
— Она это сказала до или после, как перестала хохотать?
— Уэсли, мальчик мой, послушай-ка меня. — Клайд помахал вилкой перед носом у брата, хитро усмехаясь. — Она не хохотала, а улыбалась, и я скажу тебе, что заставило ее улыбаться. Мужчина с опытом, вот что.
Уэсли по-прежнему смотрел в тарелку.
— Ты когда-нибудь еще слышал такую ерунду? — спросил он у помидорного сока, а потом промокнул его последним кусочком хлеба, который съел. — Заявляется сюда, поедает мою рыбу и последние огурцы с помидорами из моего огорода, да еще и уверяет, будто его краник до сих пор работает.
— Не просто работает, а бьет ключом! — расхвастался старый чудак. — Поэтому девки в борделе и улыбались.
В таком духе они и продолжали, стараясь для Тома. Уэсли и Клайд не менялись. Братья бахвалились друг перед другом и подначивали один другого с тех пор, как Том себя помнил, а поводом для них могло послужить что угодно. Наконец он сказал:
— Ладно, папа, дяде Клайду можно рассказать.
Старики замолчали. Наступившая тишина казалась неестественной после их забавной болтовни.
— Наверное, ты прав. Ему можно рассказать. — Уэсли откинулся на стуле, сразу став серьезным. — Том оставил Клэр. Он немного поживет у меня.
Клайд был ошарашен.
— Не может быть.
— Мне пришлось так поступить. — И Том рассказал старикам обо всем. Еще до того, как закончил, он ощутил острую боль, пронзающую желудок.
Потом целый день он почти ничего не делал, охваченный непривычным для него приступом лени. Он лежал на кровати, пытаясь заснуть, и, закинув руки за голову, глазел в потолок, разглядывая дохлых мух в абажуре. Или сидел в кресле на причале, скрестив ноги и сплетя пальцы рук, и так долго смотрел на воду, что Уэсли пришел узнать, все ли с ним в порядке. Когда отец спросил, не хочет ли он ужинать, Том ответил — нет. Тот же ответ последовал на предложение посмотреть телевизор, или сыграть в карты, или разгадать кроссворд. Том всегда считал себя энергичным человеком. А сейчас, ощущая упадок жизненных сил и настроения, он задумался, как сможет целый день посвящать себя работе.
Теперешнее жилье тоже его не радовало. Когда Том только появился в хижине, им овладела ностальгия, но, поселившись в комнате с продавленной кроватью и дряхлой мебелью, с трещинами в потолке, из которых сочился слабый запах мышиного помета с чердака, он не мог не сравнивать этот дом с тем, который только что оставил. Сейчас он в полной мере осознавал, чего лишится, если они с Клэр расстанутся навсегда, — всего, что они построили, купили и нажили, — это будет поделено или продано. Их уютный дом со всеми удобствами, любимые кресла, веранда, которую они пристроили пять лет назад, двор, так тщательно им обработанный, его гараж со всеми инструментами на полках, музыкальный центр, кассеты, пластинки и компакт-диски с любимыми песнями, приобретенные за всю совместную жизнь. Если они разведутся, то придется все это делить — не только собственность и банковский счет, но, может быть, даже и детей. Том закрыл глаза при мысли об этом. Так не должно случиться, только не с теми, кто старался сохранить свой брак, как они с Клэр. Господи, он не хотел становиться холостяком, одиноким, ненужным. Он хотел посвятить себя жене и семье. В 21.15 Том позвонил домой. Робби поднял трубку.
— Как у вас там дела? — спросил старший Гарднер.
— Паршиво.
Том не ожидал такого ответа. Почему-то он считал, что Робби в любой ситуации не станет поддаваться печали и будет продолжать шутить.
— Я знаю, — хрипло сказал он и, помолчав, спросил: — Как Челси?
— Ни с кем не разговаривает.
— А мама?
— По-моему, она сошла с ума. Зачем она так поступает?
— Я могу с ней поговорить?
— Она у Руфи.
— У Руфи. — Небось наговаривает там на мужа и купается в похвалах за то, что вышвырнула его прочь. Том вздохнул. — Ну ладно, передай ей, что я звонил, хорошо? Просто хотел проверить, все ли в порядке.
— Ладно, передам.
— Ты сегодня куда-нибудь идешь?
— Не-а.
— И это в субботу?
— Нет настроения, па. Том все понимал.
— Да, я знаю. Ну, тогда поспи. Вчера ты не выспался.
— Ага, хорошо.
— Ладно, увидимся завтра в церкви.
— Да, там.
— И передай Челси, что я ее люблю. И тебя тоже.
— Передам. Мы тоже тебя любим, папа.
— Ну, тогда спокойной ночи.
— Спо… — Голос у Робби сорвался, он откашлялся и сказал: — Спокойной ночи, па.
Повесив трубку, Том еще некоторое время смотрел на аппарат. Как это печально, желать спокойной ночи собственным детям по телефону. Приступ ярости охватил его, оживив после мертвящего спокойствия, в котором он пребывал весь день. Что Клэр думает и какого черта она так с ними поступает? Весь вечер чувства Тома резко менялись — от покорности судьбе до гнева, от обиды и вины до растерянности и беспомощности. Иногда он вскакивал на ноги, словно Клэр была в комнате, и представлял себе, как бы он бросил обвинения ей в лицо, убеждая самого себя, что не сделал ничего дурного, поскольку поклялся ей в верности, а за проступок, совершенный до этого, она могла бы простить его.
Проклятие, Клэр, ты не имеешь права так поступать! К сожалению, имеет. И уже поступила.
Спал он плохо, а поутру его ожидала безрадостная перспектива принятия душа в жестяной кабинке с заляпанными мылом пластмассовыми занавесками и липкими стенами. Том с пониманием относился к неряшливости отца после того, как умерла мать, но, возможно, теперь, раз ему придется здесь жить, стоит поговорить со стариком об этом. Брюки и пиджак Тома были помяты, поскольку пролежали всю ночь в крохотном шкафчике за дымовой трубой. Когда он спросил, где утюг, то получил ископаемый агрегат с забитыми дегтем дырочками для пара. То, в каком состоянии он обнаружил гладильную доску, заставило его сжать зубы, но не отказаться от своих намерений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45