В его писательском мозгу уже зарождался новый замысел, связанный с этой встречей. Ему очень хотелось заглянуть ей в душу. Но ему не хотелось ранить ее. Пусть его мальчишеская любовь давно прошла, но остались сентиментальные воспоминания и ностальгическая грусть.
– Я приехал сюда не глазеть. Я делаю репортаж для «НЬю-Йорк-Хроникл».
– О, – заметила она, занятая своими мыслями. – Значит, вы стали писателем, как и хотели?
– Не совсем, как хотел, – рассмеялся он. – Но стану еще.
– Скажите мне честно, – обратилась она к нему с внезапной горячностью, – как вы думаете, все будет хорошо для отца? Я слышала слишком много противоречивых мнений. Не знаю, чему и верить. Иногда я просто не понимаю, что здесь происходит. Все это так тянется, и столько юридической канители. И все они противоречат друг другу. Что за скотина этот Уилкинсон! Как они могут слушать такую чудовищную ложь?
Если это ложь, подумал он цинично. Но Уилкинсон ему не нравился, и хотя он вовсе не был уверен в невиновности Аарона и в исходе процесса, он мог сказать ей кое в чем правду.
– Ваш отец – гордый человек. Я восхищался им при первой встрече с генералом в суде. – Полковник Бэрр посмотрел ему в глаза своим пронизывающим взглядом, потом смерил его взглядом с ног до головы и принял прежнюю позу. Он не выразил ни напряжения, ни неприязни, ни презрения. – Я еще не видел человека, который так по-умному осадил бы такого коварного врага. Генерал, такой надутый, лопнул, как шар.
– О, вы правы, – воскликнула она.
– Отец, как всегда, великолепен. Но вы не ответили на вопрос. Есть ли какие-нибудь сомнения в исходе дела? Иногда… – она умолкла. Сказать «я боюсь» – значило бы нарушить верность отцу. И как можно было забыть, что Ирвинг – журналист? Один из той стаи, которая уже причинила Аарону столько боли.
– Как глупо с моей стороны задавать такие вопросы! – в голосе ее появилась искусственная живость, которую Ирвинг счел пафосом. – Не может быть сомнения в исходе дела. Невиновный не может быть осужден. Я хотела просто спросить: как вам самому кажется, как обозревателю? Я верю, вы пошлете в свою газету объективный отчет.
– О, несомненно, – заверил он вежливо, довольный, что это его ни к чему не обязывает. Он ломал голову, как расспросить ее обо всем, что не давало ему покоя. Где ее муж? Были ли они на острове Бленнерхассетов? Каковы прежде всего реальные намерения полковника Бэрра? У нее – ключ ко всем этим загадкам. К вопросам, которые постоянно обсуждали его коллеги после каждого заседания суда. Его снедало любопытство. С ума сойти от мысли, что, сидя здесь, при умной тактике, привлекая в союзники тень их давней влюбленности, а то и просто напором, он мог бы добыть столько ценной информации! Но все же он не сделает этого. Ее достоинство, её отчужденность, и, как ни странно, ранимость, служили ей щитом. Она и внимания на него почти не обращает, а постоянно поглядывает на здание суда. Это его немного задевало: женщины обычно с ним так себя не вели. Но, кажется, именно эта недоступность так привлекала его несколько лет назад. Он не смог решить ее загадку тогда, а теперь у него не было необходимости в этом.
Пробили городские часы, и она вскочила:
– Мне пора идти.
Ирвинг предложил ей свою руку и проводил в зал суда. Подсудимый был уже на месте, и Ирвинг с интересом заметил, как обменялись взглядами отец и дочь. Да ведь она обожает его, подумал он удивленно, да и он, на свой эгоцентричный манер, обожает ее.
Это, скорее, похоже на знак разлученных возлюбленный, чем на чувства родителя и дочери.
Эта мысль заинтересовала его. Он взял перо, придвинул чернильницу и стал быстро делать заметки. Процесс и прежде был достаточно интересным благодаря тяжести обвинения, большому числу участников и прежнему высокому положению обвиняемого. Теперь, после новой встречи с Теодосией, он стал весьма интригующим, лучше, чем театр, полагал он. Он быстро переводил взгляд с одного лица на другое, обдумывая и взвешивая.
Следующий день тоже обещал быть интересным. Дела пошли хуже для Бэрра. Обвинение представило свидетелей с острова Бленнерхассетов, конюха и садовника, дававших разоблачительные показания. На острове шли, оказывается, большие приготовления: закупка запасов продовольствия, оснащение кораблей.
– Можно ли их назвать военными судами? – спросил обвинитель.
– Да, нет, разве, что пассажирские корабли сойдут за военные.
– Но были ли там ружья?
– Да, конечно, – отвечали ему, – мушкеты и боеприпасы.
– А собирал ли полковник Бэрр значительное войско, чтобы применять мушкеты и боеприпасы?
– Да, конечно, у полковника было много людей.
В зале суда послушался ропот. Обвинитель с победоносным видом посмотрел на присяжных. Вот оно, начало нужного доказательства. Теперь осталось доказать, что из ружей стреляли, и песенка Бэрра спета.
Все в зале оценили это свидетельство. Все вытянули шеи, чтобы посмотреть, как это воспримет Бэрр. Но ни один мускул не дрогнул на его лице. Он, правда, немного побледнел, но это можно было отнести за счет духоты.
Только один Ирвинг смотрел не на Бэрра, а на Теодосию. И впервые он увидел на ее лице открыто выраженные чувства. Но они удивили его: он ожидал страха, печали, но только не радостного изумления. Что же, она сошла с ума, думал он, ничего не понимая. Но тут он заметил, что она на этот раз смотрит не на отца, а куда-то поверх его головы. Он проследил за ее взглядом и увидел нового человека. Высокий, худой, светловолосый мужчина стоял, прислонившись к стене. Он также смотрел на Тео. Вот откуда у нее эта странная радость.
Что бы это значило, думал Ирвинг. Может быть, это ее муж? Но может ли муж вызвать такую бурю эмоции? Он еще послушал свидетельские показания, как всегда увязшие в технических деталях, а потому неинтересные, и тронул за руку журналиста-соседа.
– Скажите, прошу вас, кто этот длинный блондин, вон там, у стены?
Тот посмотрел и подпрыгнул.
– Господи! Да это же Мерни Везер Льюис! – Он прошипел это так громко, что судья стукнул молоточком и сердито посмотрел на него.
– Сам герой-завоеватель! – изумился Ирвинг. Он слышал о его триумфальном возвращении месяц назад с экспедицией Кларка. Он, кажется, фаворит Джефферсона.
– Его назначили губернатором Северной Луизианы, – сообщил сосед, более осторожным шепотом. – Можете судить, доволен ли им Джефферсон. Наверняка он послал его сюда как личного представителя, наблюдать за процессом.
Однако неужели миссис Теодосия Бэрр Элстон могла просиять при виде врага ее отца? Ирвингу пришлось размышлять над новой загадкой. Трудно представить двух людей, более несхожих. Один, молчаливый, равнодушный к почестям, которыми давно он был осыпан, рисковал жизнью ради объединения и расширения страны, а другой…
Ирвинг посмотрел на обвиняемого. Правдивы или нет все эти обвинения, ясно, что Бэрру дела нет до будущего Соединенных Штатов. Его двигатель – честолюбие. Да, он прекрасно сражался некогда за свободу, но, как многие другие молодые люди, только ради приключений и личного успеха. Конечно, думал Ирвинг, патриотизма у него ни на грош, как и вообще глубоких чувств, кроме, может быть, одного. Он инстинктивно повернулся в сторону Теодосии и вскрикнул от беспокойства. Лицо ее вдруг стало страшно бледным, голова как бы потянула ее вниз, и она упала.
Ирвинг вскочил, но ее обморок заметили уже несколько человек. Он слышал сочувственные возгласы.
– Бедняжка, – сказал кто-то, – лишилась чувств, И не удивительно. Такое напряжение и такая духота.
Двое мужчин вынесли ее, а Аарона, который тоже бросился вперед, забыв, что он под стражей, водворили на место два охранника. Он закусил губу и, откинувшись назад, вдруг увидел высокую фигуру Льюиса, направлявшегося к выходу.
Лицо Аарона исказилось, пальцы судорожно вцепилась в белый шейный платок. Послышался звук разрываемой ткани. Охранники в изумления посмотрели на узника.
__ Он, конечно, чувствует все это сильнее, чем показывает, – прошептал один, а другой кивнул.
Оказавшись на свежем воздухе, Теодосия открыла глаза.
– Благодарю вас, – пробормотала она, – со мной уже все хорошо, но, боюсь, мне придется немного полежать. Не вызовите ли вы мою карету?
– Ваша карета здесь, миссис Элстон, и я буду иметь честь лично вас проводить, – сказал Льюис. Они сели в экипаж.
– Мерни, – прошептала она, не веря своим глазам. – Мерни, я и не думала, что мы с тобой когда-нибудь еще увидимся.
Она упала в обморок от радости. Увидев его в зале суда, она на время забыла даже об Аароне. Любовь, которую она долго подавляла в себе, напомнила вдруг о себе с новой силой. Первая ее мысль была: «Слава Богу, он жив. Он здесь, рядом. Он поможет нам, и все теперь будет хорошо».
Он грустно улыбнулся.
– Меня трудно убить, Теодосия. Извини, я так напугал тебя. Я не подумал, как неожиданно будет для тебя мое появление.
Она пожирала его глазами. Он, всегда худой, отощал еще больше. Кожа его была покрыта темным загаром. Руки загрубели, стали мозолистыми. Она дотронулась до одной из них.
– Мерни, ты такой холодный, такой невозмутимый. Разве ты не рад, что вернулся? Добился ли ты своего? Нашел ли другой океан?
– Да, и океан, и горы, и большие реки.
– А дикари там есть? Я боялась думать о них, мне было страшно за тебя.
Он засмеялся.
– Да, были дикари, и среди них самый надежный друг, Сакаджавея. Без нее мы ничего бы не смогли сделать.
– Женщина, – быстро сказала она. – А были там еще женщины, Мерни?
Он пожал плечами.
– Были. Француженки-проститутки в Сент-Луисе.
Она жалобно посмотрела на него. Он ни разу не взглянул на нее с тех пор, как они сели в карету.
– Что с тобой, дорогой? Почему ты так холодно разговариваешь со мной? Мне больно это слышать.
– Я сожалею, – ответил он сухо. – А как ты думаешь, весело ли мне разговаривать с дочерью человека, который хотел оторвать от Союза те самые земли, за приобретение которых я боролся четыре года?
– Это неправда! – закричала она. – Его интересовала только Мексика!
– И все, что он мог бы захватить, – зло сказал Мерни. Он, хотя она не понимала этого, злился не только на Аарона, но и на нее тоже. Почему она до сих пор так волнует его? Он уже думал, что исцелился от любви к ней, которая стала сном. Но, когда он увидел ее в суде, это потрясло его.
– Ты не понимаешь, – стала она внушать ему. – Если некоторые из западных земель могут отделиться, это их дело. Они не чувствуют связи с Вашингтоном, и они слишком далеко. Они стремятся создать новую нацию.
Он был тронут ее искренней горячностью. Как выдрессировал ее отец, подумал он с грустью. Она переняла его умение доказывать, что белое – это черное.
– Надеюсь, тут ты ошибаешься, – сказал он с усмешкой. – Меня ведь назначили губернатором тех земель, которые, как ты говоришь, готовы к мятежу.
– О! – Она была озадачена. До сих пор она не представляла себе его в виде важного лица, хотя и любила его. Он мог быть секретарем, капитаном или начальником безнадежной экспедиции нa край света. А теперь губернатор земель размером с Европу? Почему это, подумала она, вдруг почувствовав злость. Чем он мог заслужить это, когда такой человек, как ее отец – в тюрьме? Да ведь он – друг Джефферсона заклятого врата отца. А она забыла это, Обрадовалась встрече.
– Почему ты приехал на процесс, Мерни? – спросила она.
Он помедлил с ответом, и ее надежда на ответ «Увидеть тебя и помочь тебе» – пропала. Вместо ответа он сказал:
– Это твой дом? – Карета остановилась. Она холодно кивнула. Мерки обратился к Тео.
– Можно мне войти? Я хочу кое-что сказать тебе.
Внутри было прохладно. Мерни смотрел, как она уселась напротив, у холодного очага. Вдруг они оба вспомнили о своем расставании. Воспоминание о поцелуях и объятиях растревожило их, они не могли смотреть друг на друга, может быть, думал он, если бы они на самом деле были любовниками, то они были бы сейчас довольны и спокойны. Он напрягся. Нельзя допустить повторения тех сумасшедших дней в Вашингтоне. Он был уверен, что это позади, пока не увидел ее. Он ведь прибыл по поручению президента, полностью разделяя его вражду к Аарону и, готовясь выступать с новым свидетельством против него. Он поймал за хвост «заговор», проезжая Сент-Луис, где поговорил с людьми, болтливыми за стаканом. И они сообщили ему много деталей.
– Поезжай туда, Мерни, и выступи под присягой, – сказал ему Джефферсон, – а то мне не по нраву эта канитель, которую там развел Маршалл.
Этого человека давно следовало повесить, а ты популярен. И твое новое положение губернатора придаст вес твоим словам.
Он с радостью согласился, не подумав о Теодосии. Тогда все выглядело просто: ее отец-негодяй, угроза для страны! А вдруг это все ранит ее? Вдруг она его теперь возненавидит? Теперь сентиментальность и страсть мешали ему ясно видеть свою цель.
– Я приехал свидетельствовать против Бэрра, – сказал он подчеркнуто резко.
Она насторожилась как зверек, почуявший опасность.
– Свидетельствовать о чем?
– О том, что я узнал в Сент-Луисе.
– Но ты не выступишь, это невозможно…
– Почему? Потому, что мы с тобой любили друг друга? Это основание для дураков… или для женщин.
«Любили друг друга» подумала она с болью. Что же, все в прошлом? Он здесь просто для того, чтобы нам навредить? Она должна как-то предотвратить новую опасность.
– Конечно, ты теперь губернатор, большой человек. Не удивительно, что ты больше не чувствуешь… привязанности в дочери попавшего в беду узника. Конечно, я была куда привлекательнее в качестве дочери вице-президента.
– Вздор! – взорвался он. – Нечего лицемерить со мной, Теодосия.
Она молчала, лихорадочно пытаясь что-то придумать. Неизвестно, что у него за доказательства, но он был на Западе, прислан Джефферсоном, и к его словам будут прислушиваться. До сих пор у обвинения были лишь показания садовников и грумов, а тут будет по-другому. А если он больше не любит ее, она безоружна перед ним. Она поглядела ему в глаза, и сердце ее радостно забилось. Она воскликнула:
– Ты все еще любишь меня, Мерни! Я вижу это!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44