Аарон, в отличие от Джефферсона, сохранял полное спокойствие. Джефферсон написал своему сопернику письмо, в котором сквозило недоверие и возмущение, а Джеймсу Медисону он отправил письмо, выдержанное в более спокойных тонах:
«…Выборы в Южной Каролине в значительной мере предрешили итог великого соперничества, хотя мы не знаем фактического результата в Теннесси, Кентукки и Вермонте, и все-таки предположительно в целом голоса разделились так: за Джефферсона – 73, за Бэрра – 73… Между обоими кандидатами от республиканцев будет абсолютное равенство. Это привело к великому смятению и унынию…»
Джефферсон был прав. Действительно, царило смятение и с ним – уныние. Аарон расстроился, когда обнаружил, что общественное мнение со все возрастающей силой настраивается против него.
Объявляли, что он заигрывает с федералистами и предает свою партию. «Ну и что, если заигрываю? – думал Аарон. – Разумное сдерживание сантиментов всегда было допустимо. Даже великий и благородный мистер Гамильтон, ныне кричащий «Позор!», снисходил до того, что распространял тайный памфлет, унижавший лидера его собственной партии Джона Адамса, когда это соответствовало его целям».
Никогда не имевший склонности жаловаться на свою судьбу или болезненно каяться в своих грехах, Аарон не был подавлен шумихой, поднявшейся против него. Он воспринимал ее стоически и достойно отмалчивался. Ни разу за всю свою карьеру он не потрудился разъяснить свои действия. Что сделано, то сделано, верно или ошибочно, и возврат к повторному анализу докучал ему.
Однако были моменты, когда он чувствовал себя озабоченным и обиженным враждебностью вождей нации. Много лет назад Вашингтон по абсолютно непонятной причине невзлюбил его, запретил ему наступление на фронте и отказался назначить его посланником во Францию. И Адамес тоже не любил его. Джефферсон, когда-то настроенный дружески, теперь ненавидел его, а что касается Гамильтона… Однако он так привык к враждебности этих кругов, что недооценивал ее. И все же он подозревал, в какой степени влияние Гамильтона способствовало подрыву его карьеры.
К январю возбуждение по поводу ничейного результата голосования перешло в истерию, однако Теодосия, спокойно пребывавшая в Ричмонд-Хилле, вряд ли была в курсе этих событий. Высокие снежные заносы сделали дороги почти непроходимыми; вдоль Гудзона дул влажный ветер, из-за которого не хотелось даже помышлять о том, чтобы выйти на улицу. Спокойные зимние дни чередовались без внешних перемен. И все-таки незаметно для глаза перемены происходили, ибо Тео восприняла неизбежность свадьбы. Время, нажим Аарона и постоянный обмен письмами с Джозефом помогли преодолеть ее сопротивление.
После беседы с Аароном, который вскоре должен был отбыть в Олбэни, она сдалась, что было видно из следующего письма:
«Нью-Йорк, 13 января 1801
Я уже писала вам, что буду счастлива увидеться с вами, как только вы выберетесь сюда; что, полагаю, означает – очень скоро; и что вы можете более не испытывать сомнений или подозрений на мой счет; повторяю свое приглашение почтой, которая пойдет пакетботом, т. к. она не так запаздывает, как сухопутная; но за все эти сомнения и подозрения я вас вознагражу, когда мы встретимся.
Мы уезжаем в Олбэни 26 текущего месяца и останемся там до 10 февраля. Мои поездки после этого будут зависеть от отца и от вас. Я рассчитывала не выходить замуж в этом году и в этом случае полагала ошибочным отвлекать вас от текущих дел в Каролине; однако я сдаюсь на ваши настойчивые просьбы. До свидания. Желаю вам долгих лет жизни.
Теодосия»
На следующий день Алексис принес ей в спальню письмо от Джозефа, которого она ждала. Оно было весьма объемистое. В нем было тридцать рукописных страниц, и Джозеф писал его всю ночь.
Письмо начиналось церемонно:
«Чарлстон, Ю. К., декабря 28, 1800
Послушайте меня, мисс Бэрр. [Здесь он цитировал одно из ее писем: «Аристотель говорит, что человек не должен жениться до того, как ему исполнится шесть и еще тридцать лет; пожалуйста, мистер Элстон, какие аргументы у вас есть против мнения такого авторитета?»}
В своей практической жизни то ли благодаря естественной независимости ума, то ли из гордыни, то ли по какой-либо иной причине, не знаю, я никогда не принимаю чужого мнения, каким бы авторитетом оно ни высказывалось, если только меня глубоко не убеждают приводимые аргументы; голословное утверждение, даже высказанное Цицероном, который, по моей оценке, стоит выше любого другого автора, не имеет для меня никакого значения; поэтому вы должны простить мне несогласие с греческим мудрецом до тех пор, пока не предложите более весомые аргументы, нежели приводит сам этот мудрец».
И в этом же духе он продолжал на нескольких страницах, и Тео вздыхала, разбирая абзац за абзацем его размашистый почерк.
Он очень много писал о самом себе; цитировал стихи Бенджамина Франклина; в одном месте он позволил себе обратиться к ней «моя Теодосия» и написал, что с нетерпением ждет свадьбы; что их союз сотворит совершенный рай благодаря тому, что они объединятся во всех занятиях, и будут вместе совершенствовать свой ум.
Но затем, расправившись с темой раннего брака, Джозеф завершал личный мотив и пускался в эссе, отвергая ее возражения насчет Южной Каролины.
«Увы! Прекрасные и романтичные холмы Южной Каролины… прелестные плодородные равнины, на которых то тут, то там виднеются рощи апельсиновых, лимонных и миртовых деревьев, распространяющие такой здоровый аромат. Куда вы бежите?» – писал Джозеф, воспаряя в головокружительные высоты риторики. И масса подобного этому, пока Теодосия четвертью часами позже не добралась до постскриптума:
«План, о котором вы писали, предложив в своем письме встретиться, наполнил меня решимостью. Поэтому я определенно отплываю через несколько дней. Да будет попутный ветер!»
Тео сложила разрозненные листы и отнесла письмо отцу, как само собой разумеющееся. Аарон сидел в библиотеке, готовя речь о налогообложении к сессии в Олбэни, но обернулся к ней с искренним вниманием, что было одной из его самых обаятельных черт.
– От Джозефа, – сказала она с сочувственной улыбкой и протянула ему письмо.
Пока Аарон читал его, Тео вытащила книгу с полки и принялась с увлечением переворачивать страницы нового романа.
«Слава Богу, – подумал Аарон, – что Элстон не говорит так, как пишет, иначе на мою бедную Тео вскоре обрушилась бы лавина его пустословия». Закончив чтение письма, он положил его на стол.
– Прямо целый трактат. Он, без сомнения, будет сопровождать нас в Олбэни. Откровенно говоря, я уже сообщил ему об этом в своем последнем письме.
Тео кивнула в ответ, все еще погруженная в чтение романа. Похождения Ринальдо, который сейчас карабкался по стене замка по шелковой веревочной лестнице, чтобы похитить свою возлюбленную, ее интересовали гораздо больше, чем возможный приезд Джозефа.
– Кроме того, – продолжал Аарон, выдерживая паузу, – ты и Элстон поженитесь в Олбэни, примерно через две недели, как я полагаю.
Она мгновенно оторвала взгляд от книги. Роман соскользнул с коленей на пол.
– В Олбэни! – беспомощно повторила она. – Это невозможно. Слишком быстро.
– Вовсе нет. А какой, по-твоему, прок в ожидании? Он ведь едет на Север именно с этой целью, не так ли?
– Да, я… я п-полагаю. Но я всегда считала, что мне следует венчаться в Ричмонд-Хилле и никак уж не в середине зимы…
– Моя дорогая, для свадьбы ни ее местоположение, ни время года не играют обычно никакой роли. И хотя я надеюсь, что это не прозвучит слишком грубо, я должен тебе сказать правду. Я просто не в состоянии, в связи с нашим финансовым положением, сыграть твою свадьбу в Ричмонд-Хилле. Ведь придется звать весь город.
Но это была не основная причина, по которой Аарон хотел, чтобы свадьба состоялась в Олбэни. В это тяжелое время, когда его имя не сходило с уст каждого человека, а враги его злословили и распускали сплетни, его присутствие в Олбэни вдали от предрассудков и интриг, связанное с чисто семейным делом – свадьбой своей любимой и единственной дочери, – это определенно спутало бы все карты его противников.
Он подошел к высокому комоду и, отперев небольшой ящик, вынул оттуда мешок с деньгами. Он нежно положил его ей на колени:
– Посоветуйся с Натали по поводу твоего гардероба и закажи себе несколько красивых платьев. Эта новая модистка-француженка, на Четмент-стрит, сошьет их тебе всего за несколько дней. Не жалей денег. Если тебе понадобится больше, я с удовольствием добавлю еще, сколько потребуется. Я хочу, чтобы моя Теодосия была самой красивой невестой на свете.
VIII
Свадьба Теодосии и Джозефа состоялась в Олбэни, в понедельник, второго февраля 1801 года, в скромной гостиной маленького домика, который Аарон снял для этой цели.
Впоследствии Тео никак не могла вспомнить подробности этой церемонии; она припоминала, что испытала лишь чувство острого удивления, что свадьба, которая обычно представляется как жизненно важный шаг и ее ждут с замиранием сердца, оказалась в действительности самым обыкновенным и простым делом. Она ожидала, что будет дрожать от волнения и, возможно, будет радоваться и испытает восторг от совершаемого таинства. Но она не почувствовала ничего подобного.
В комнате было сумрачно: через крошечные окна было видно, как на улице, в стремительном танце, кружится снег. В одном конце комнаты полдюжины гостей негромко вели светскую беседу, да и то делали это из вежливости, соблюдая правила приличия и нетерпеливо ожидая, пока накроют столы. Не было никакой атмосферы праздника.
Аарон, как всегда, поддерживал оживленную, пустую беседу и поспевал повсюду, как и положено хозяину дома. Джозеф, в новом костюме из темно-желтой парчи, казался абсолютно таким же молодым человеком, который уехал из Ричмонд-Хилла четыре с половиной месяца назад. Он приехал вчера вечером, и Тео не успела даже поговорить с ним. На ней самой было роскошное платье из муслина, расшитое бриллиантами, одно из тех, которые она приобрела в Нью-Йорке, перед отъездом. Но оно все-таки было менее великолепным и не шло ни в какое сравнение с тем элегантным и изящным платьем, которое она надевала на день рождения.
Только Натали, которая, конечно, поехала с ними, испытывала все чувства, вполне соответствовавшие такому торжественному событию, как свадьба. Она съежилась в углу, за камином, прижав платок к глазам, и тихо сияла добродушно-грустной улыбкой.
– Если бы только она была счастливой, бедная Тео, – в ужасе бормотала она. В отличие от Тео, Натали была напугана, сердце ее, казалось, было разбито. Она дотронулась до распятия, висящего у нее на шее, и обратилась с молитвой к Божьей Матери, заступнице всех созданий божьих. Священник мистер Джонсон двигался по направлению к камину, а потом – обратно, и так – в течение всей службы. Его длинная черная сутана почти касалась горящих поленьев, и Тео зачарованно наблюдала за ним, пока он, наконец, не спросил у новобрачных о согласии вступить в брак.
Внезапно он прекратил свое движение. Его увесистая Библия со стуком захлопнулась. Церемония закончилась.
Тео почувствовала, как рука отца притянула ее к себе. Его длинные изящные пальцы нежно коснулись ее лица, и он поцеловал ее в лоб. Тео увидела, что на глаза его навернулись слезы.
– Да благословит тебя Господь, моя дорогая, – прошептал он.
– Отец… – она крепко прижалась к нему, и слезы, подступившие к горлу, уже готовы были вырваться наружу.
Он слегка встряхнул головой и мягко отстранил ее от себя. Под его пристальным и нежным взглядом она ощутила, что нужно повиноваться ему.
– Подойди к своему мужу, Тео. Он хочет заключить тебя в объятия.
Муж! Это слово громким эхом отозвалось у нее в душе. Этот коренастый мужчина, с черными вьющимися волосами и наглым, нетерпеливым ртом – ее муж!
Лица гостей улыбались, и полусентиментальное, полунепристойное веселье, свойственное любой свадьбе, продолжалось дальше.
«Как я одинока! – подумала она, совершенно испуганная и беспомощная. – Никто этого не понимает, даже отец!»
– Пожалуйте к столу – отметить это торжественное событие, – беспечно провозгласил Аарон, подталкивая ее с мужем в столовую и поднимая бокал, чтобы сказать первый тост в честь молодой пары.
В девять часов Натали отвела Тео наверх и помогла ей переодеться в дорожный костюм. Она накинула ей на плечи плащ из фиолетового бархата, завязала ленты шляпки под подбородком. Шляпка тоже была из фиолетового бархата, и, может быть, поэтому лицо девушки казалось мертвенно-бледным.
Натали поцеловала ее.
– Ничего не бойся, дорогая, – прошептала она грустно. – Это не должно быть так… так уж плохо. Всем замужним женщинам в этом мире приходится… – тут она покраснела.
Тео слабо улыбнулась.
– Я не боюсь, Натали, дорогая.
Сейчас она опять ничего не ощущала, кроме полнейшей усталости: абсолютная отрешенность, как будто она была марионеткой, которую дергают за веревочки.
Чувство одиночества и отчужденности не покидало ее и в момент прощания с отцом. Аарон уже внутренне подготовил себя к этой трудной минуте и теперь утешал ее, и напоминал о том, что они снова увидятся через две недели. Его предосторожность была излишней. Казалось, она с трудом осознает, что делает, и то, как небрежно и беспечно она прощается с ним, наполнило его душу неприятными опасениями. Он пожелал ей поскорее привыкнуть к ее новому положению и надеялся в душе, что она все-таки прислушается к его словам, несмотря на эту отрешенность. Он задумался над тем, что она теперь совсем взрослая, что детство ее закончилось навсегда и впереди ее ждет совсем другая жизнь. На мгновение у него возникли дурные предчувствия, но он тотчас же выбросил их из головы. Конечно же, она будет счастлива – достойное окружение и достигнутая цель – обеспечивают счастье при любых условиях. Ей нужно помнить об этом.
Он резко распахнул входную дверь и проводил молодых супругов к небольшим двухместным саням, которые уже давно дожидались их снаружи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44