А от этого Брине хотелось бы уберечь свою дочь. К сожалению, не существовало никаких заклинаний, способных воздействовать на человеческие чувства.
Пестик растер зернышки чуть ли не в пыль, кода нежные пальцы, ласково сжав руку Брины, остановили ее. Темноволосая головка с отблесками серебряных нитей поднялась навстречу утешающему, спокойному взгляду темно-синих таз Ллис.
– Доверься Ивейну. – Ллис говорила так тихо, что только Брина могла расслышать ее слова. Мать двоих крепеньких мальчишек-близ­нецов и маленькой дочки, Ллис понимала трево­гу своей названой матери, но, хорошо зная брата, не сомневалась в его чести. – Он слишком при­вязан к ней, чтобы обидеть.
– Боюсь, это столь же неизбежно, как гром, следующий за вспышкой молнии. – Брина улыбнулась одними губами.
Заметив, как расстроила собеседницу про­звучавшая в ее словах истина, Брина почувствовала себя виноватой: она не дала Ллис утешить ее. К тому же, она, хоть на мгновение, но пожалела о приезде Ивейна, тогда как помощь его была так необходима Ллис в ее бедственном положении.
Не подозревая, что две старшие женщины ти­хонько переговариваются о ней, Анья сосредо­точилась и, ни на что больше не отвлекаясь, взы­вала перед своим мысленным взором образ зага­дочно прекрасного жреца-колдуна, своего ненаглядного Ивейна. Жар ее заклинаний все на­растал, пока какой-то необъяснимый внутрен­ний голос не побудил ее посмотреть в окно.
Ее глаза широко раскрылись при виде вопло­щенного отклика на ее мольбы, шагавшего в лиловатом вечернем сумраке. Анья так стремитель­но вскочила, что перевернула скамеечку. Не об­ращая на это внимания, она бросилась к дубовым, обитым железными полосами, дверям и, широко распахнув их, помчалась по аллее к тому, о ком так долго и страстно мечтала.
– Ты здесь! Ох, Ивейн, я так рада, что ты наконец приехал!
Девушка уткнулась в его широкую грудь, и голос ее звучал приглушенно, но, сразу же чуть отстранившись и подняв голову, она спросила:
– Почему тебя не было так долго?
Ивейн обнял одной сильной рукой ее изящ­ную фигурку, в другой сжимая посох с наконеч­ником в виде орлиной лапы, зажавшей в своих бронзовых когтях кристалл. Жрец опустил глаза и посмотрел на прелестное личико, лучившееся неприкрытым чувством, на которое он не смел от­кликнуться. Он мог бы ответить ей, но не хотел произносить этого вспух, страшась обнаружить то, что хранилось в молчании. По правде говоря, он и вообще не отважился бы прийти в Трокенхольт, если бы не настоятельная просьба сестры встре­титься с нею здесь. Да, только любовь к сестре и понимание отчаянного положения, в котором та находилась, призывая его, заставили его рискнуть и вернуться к этой пленительной сети, сплетенной сладчайшей невинностью и запретной любовью.
И все-таки ничто не могло помешать ему вкусить от действительности после бесчислен­ных грез наяву и ночных сновидений. Огромные зеленые, с серебристыми искорками, глаза ца­рили на маленьком личике и высокими скулами и остреньким подбородком, а розовые, как ле­пестки, губы – верхняя, выгнутая, как лук, и полная нижняя – были бесконечно прельсти­тельны. Особенно в эту минуту, когда едва не касались его собственных.
– Входи же, Ивейн. – Голос Брины, доне­сшийся из-за открытой двери, был резок и разбил то опасное очарование, что было ей так понятно. Потом, уже более мягко, она добавила: – Тушеное мясо и свежий хлеб на столе, они ждут тебя.. Ивейн взглянул поверх белокурой головки Аньи, улыбнувшись и как бы извиняясь за ми­нутную слабость и благодаря за вмешательство. К тому же он и вправду был голоден, и во рту у него пересохло.
–Надеюсь, что кружка хорошего эля для меня тоже найдется, – звучно рассмеялся друид.
Девушка по-прежнему держалась с ним рядом, но он, теперь уже сдержанно, с братской нежностью, обнял ее за талию и повел в дом, где пылал в очаге огонь, такой чудесный и жаркий в этот прохладный весенний вечер.
Три женщины и мужчина уселись за стоявший на возвышении стол хозяина дома, который отпра7 вился в поход с королем защищать владения от вра­гов. Когда Ивейн сел между сестрой и названой ма­терью, Анье стало мучительно больно; она поняла, что он сделал это умышленно, чтобы быть от нее подальше. Но, так как причина его возвращения была очень серьезной, девушка, смиряя боль в сердце, вынуждена была признать, что он прав.
Анья почувствовала, что, войдя в замок, она должна снова замкнуться в своей обычной рако­вине молчания. Тогда ей, возможно, позволят ос­таться и упиваться видом возлюбленного, на­слаждаться его близостью, смотреть на него и слушать его голос. Заговорить – значило рис­ковать. А вдруг ее отошлют из комнаты, как ре­бенка, так же как ее братьев и ребятишек Ллис, которые уже пошли спать? Раздумывая об этом, она осознала еще яснее, что ее раковина – это ее броня. Уйдя в нее, она станет почти невиди­мой для окружающих, занятых важными вопро – сами. Тоща, возможно, ей удастся ужать, что со­бираются предпринять эти трое друидов, чтобы исправить причиненное им зло.
Усевшись на свое место за столом, девушка приготовилась ждать, как и весь этот день на­пролет, в терпеливом спокойствии.
Терпение? Спокойствие? Напоминание о по­добных чувствах было просто насмешкой, и губы ее дрогнули в легкой улыбке. Чувства эти были частичками, составлявшими ее раковину, полез­ной привычкой, благодаря которой она слышала и узнавала массу интересных вещей. И все-таки Анья боялась, что недостаток терпения погубит ее. По правде говоря, ее удивляло, что, несмотря на свои мистические способности, ни один из этих троих ни разу не догадался о той простой истине, что за ее внешним спокойствием скры­вается неистовый дух, жаждущий разорвать оковы, вырваться из стесняющей его раковины.
Интересно, думала Анья, происходит ли такое же с ее матерью, с Ллис или Ивейном, подвергается ли подобному испытанию их безмятежное спокой­ствие, столь необходимое для друидов? Она опаса­лась, что нет, опасалась, что этот ее недостаток помешает ей достигнуть желаемого и овладеть их тай­ными знаниями. И, что еще важнее и чего еще труднее достигнуть, – завоевать любовь Ивейна.
Почтя очистив тарелку с ароматным рагу и смоченным в его соусе хлебом и как следует от­хлебнув из громадной глиняной кружки с элем, Ивейн приготовился слушать сестру. Она заго­ворила наконец о деле.
– Как ты знаешь, Вулф столкнулся с врага­ми в Нортумбрии. И тебе также известно, что, увидев на одном из их предводителей шлем и до­спехи Адама, он решил, что тот мертв.
Хоть у нее и имелось уже достаточно причин усомниться в этом предположении, в голосе Ллис послышалась боль тех месяцев, когда она – на­прасно, как надеялась теперь, – горевала.
– Недели две тому назад в Оукли пришел путешественник. Путь его лежал через Уэссекс и Мерсию, и вот наконец он подошел к воротам нашего замка. За пишу и кров, предоставленный ему на ночь, он передал нам вот это послание. – Ллис бережно достала сложенный вчетверо квадратик пергамента и подтолкнула его к брату.
Ивейн отодвинул в сторону деревянное блюдо с мясом. Только после этого он осторожно придвинул к себе драгоценный пергамент. Вет­хая бумага хрустнула, разворачиваясь, и, как ни странно, несколько кусочков свечного сала упали на голые доски стола. Поначалу он не за­метил их, с головой углубившись в чтение.
Бессознательно благодаря своего названого отца Вулфэйна за мудрость – тот настоял, чтобы вдобавок к обучению у Глиндора они с сестрой вы­учились грамоте – Ивейн прочитал неразборчиво нацарапанное послание: «Здоров, но в камне».
Буквы были неровные, размытые, черные, выведенные, по всей видимости, грубо обточен­ным угольком из костра. Загадочное и неподпи­санное, в главном письмо все же не оставляло сомнений, так же, как личность писавшего.
– Сложи кусочки свечного сала, – вос­кликнула Ллис, задыхаясь от нетерпения.
Она не сомневалась в происхождении письма с той минуты, как коснулась его, но жаждала убедиться, что брат, как и она, уверен, что это не жестокая мистификация.
После того как Ивейн сложил три самых больших куска, отломанных от свечки, не оста­лось никаких сомнений, от кого исходит посла­ние. Посредине была выдавлена стилизованная в виде вензеля буква, похожая на те, какие исполь­зуются для украшения рукописей, скопирован­ных писцами в монастырях.
Никто из сидевших за столом не мог усомнить­ся, что знак оставлен перстнем с печаткой, метал­лические переплетения которого составляли пер­вую букву имени Адама. Перстень был не про­стой – его подарил Адаму король Эсгферт в благодарность за то, что тот спас жизнь одному из его приближенных. Всегда осмотрительный, Адам пользовался им, когда нужно был подтвердить какой-нибудь документ или подписать письмо.
– Когда Вулф вернулся с бесплодных пере­говоров между нашим королем и его противни­ками, он рассказал мне об одном из воинов, ко­торый с гордостью носил шлем и доспехи Адама, – прервала затянувшееся молчание Брина. – И он сказал, что приглядывался, но так и не увидел у него этого перстня.
– Как мудро поступил Адам, не написав сво­его имени.
Ивейн кивнул, как бы одновременно согла­шаясь с Бриной и подтверждая свою уверен­ность, что письмо в самом деле пришло от по­павшего в плен Адама.
– Боюсь, что если бы оно оказалось в руках врагов, жизнь Адама была бы…
Ллис содрогнулась, представив, как ее мужа бро­сают в морскую пучину или в бездонные топи болот, – и то и другое, хотя и тайно, но практико­валось у тех, кто желал навсегда избавиться от врага.
Чувствуя, что расстроил ее своим замечанием, Ивейн пожалел, что вовремя не смолчал. Желая отвлечь сестру от невеселых размышлений, он спросил:
– Откуда пришло послание?
– Тот, кто передал письмо, сказал, что полу­чил его в Уэссексе от человека, направлявшегося на юг, – тотчас же откликнулась Ллис. – Он сказал также, что тот, первый, не мог ему в точ­ности объяснить, где или от кого получил письмо.
То, что невозможно было точно установить, откуда дошло к ним послание Адама, не удивило слушателей. Если только господин не посылал своего доверенного гонца, большинство пись­менных сообщений проходило через множество рук, прежде чем достигало адресата.
Когда с ужином было покончено, гебуры уб­рали деревянные блюда и удалились в маленькую хижину, отведенную для них господином. Хижина эта была проявлением необычайной заботы о слу­гах, но она же позволяла Вулфу и его домочадцам обрести еще более редкое сокровище – часы уединения в кругу семьи. Оставшись наедине друг с другом, они могли беспрепятственно обсудить то тайное, что неведомо недостойным учения и на­веки останется сокрытым от них. Ивейн и обе жрицы принялись строить планы. Они отнесут этот клочок пергамента в природное убежище. Там, среда духов природы, всегда путовых откликнуться на зов тех, кто умеет общаться с ее неслышными голосами, они вознесут гимны восходящей луне.
Собираясь обсудить необходимые подроб­ности, трое друидов намеренно понизили голос до шепота, и Анья тихонько встала. Выскользнув из дома незамеченной, девушка быстро сбежала по деревянным ступенькам и, обогнув централь­ную башню замка, оказалась в дубовой роще. Почти двадцать лет назад в честь своей молодой жены отец посадил деревья рядом с теми стары­ми, могучими, которые давно уже росли здесь.
Приближаясь к священному дубу, Анья ти­хонько и почтительно напевала стихи молитв, испрашивая разрешения воспользоваться его прикрытием. Она знала эти строфы от матери, но та и не подозревала об этом. Затем во мраке, сгустившемся перед восходом луны, Анья, подобрав бледно-желтые юбки, заткнула их за пояс, сплетенный из тростника, так что подол теперь едва доходил ей до бедер.
После этого она принялась карабкаться по стволу. Жесткая, шершавая кора царапала ей ла­дони, и девушка опасалась, что полотняные юбки, хотя и заткнутые за пояс, порвутся, и надо будет придумывать какое-то объяснение этому. И все-таки она ни о чем не жалела.
Анья как раз примостилась в развилке между толстым суком и стволом, когда те трое вошли в дубовую рощу.
Ивейн положил послание Адама под дубом. Затем он, Ллис и Брина возложили свои кристаллы поверх обрывка пергамента. После этого все трое встали, образовав треугольник. Закрыв плаза, вы­тянув вперед руки и касаясь друг друга только кон­чиками пальцев, тогда как большие пальцы рук были опущены, также образуя треугольник, друи­ды затянули печальную и прекрасную песнь. Дикая, необузданная мелодия то стихала, то вновь набирала силу, а они трое, торжественно, нетороп­ливо переступая, ходили вокруг кристаллов, заси­явших бледным огнем. Голоса их взлетали все выше, друиды двигались все быстрее, а кристаллы засверкали так ярко, словно сама восходящая луна, заглядывая под сень вековых дубов, бросала на них свои отблески.
Скрытая ветвями, девушка трепетала, зачаро­ванная гармонией заклинания, в котором она, по давним и смутным преданиям, узнала вечную три­аду умиротворенной мощи. Да, хотя ритмичные строфы звучали теперь с другой целью, это, несо­мненно, был тот же всесильный обряд, что некогда обратил в бегство бесчисленную армию врагов.
Когда последние звуки неземного, волшебно­го заклинания закружились и стихли, каждый из певцов наклонился и поднял свой кристалл, бла­гоговейно укрывая его в ладонях. Устремив взгляды в их яркую сердцевину, друиды один за другим заговорили о том, что открывалось им в сияющей глубине.
– Я вижу людей в доспехах древних заво­евателей.
Брина узнала доспехи благодаря тому, что они переходили из поколения в поколение их рода, и Глиндор когда-то увидел в них Вулфа, пришедшего, чтобы спасти ее.
– Я вижу леса на юге и ревущее море за ними, – как зачарованная, проговорила Ллис.
Таинственное сияние и выжидательное без­молвие точно повисли в воздухе, пока наконец не заговорил Ивейн:
– Я вижу громадный каменный замок… окруженный густыми лесами и окутанный гро­зовыми тучами.
Обе женщины ахнули, но он улыбнулся им решительно и сурово.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33