— Шелби… Я…
Руки ее, путаясь в рукавах пальто, поднялись и сомкнулись вокруг шеи Джефа, она обратила к нему свое лицо, словно цветок к солнцу.
—Да.
Слово это прозвучало скорее утверждением, а не вопросом. Какой-то голос в отдаленном уголке ее сознания предостерегал ее, что такое поведение недопустимо, но ее истинное «я», как всегда, восторжествовало.
—Да.
Он прижался губами к ее рту, наслаждаясь ее щедрым, чудесным поцелуем. Ни одна другая женщина не была похожа на Шелби, ни одна не чувствовала и не откликалась на его ласки так, как она, и дело тут было совсем не в обычной похоти. Джефу давно уже наскучили поиски все более сильных наслаждений. Он считал, что повышенная сексуальная возбудимость свойственна лишь зеленым юнцам.
Но Шелби, отдаваясь его жадным поцелуям, открывала в Джефе новые, неизведанные чувства. Как чудесно сочеталось в ней чистое желание с невинностью и любопытством — и все это рождало сплав, который только они двое во всем мире в состоянии были создать.
Очертания окружающего начали расплываться, тая, растекаясь в огне их поцелуев и пламенных ласк. Не отводя своих глаз от глаз Джефа, Шелби сбросила пальто с себя, а потом и с него. Теперь она уже больше не дрожала от холода, напротив, ей было жарко, ее щеки пылали.
Он строго, почти торжественно посмотрел ей в глаза; лицо его, казалось Шелби, было невыразимо прекрасно. Она привыкла видеть вокруг себя симпатичных мужчин, имея такого отца и брата, которым многие оборачивались вслед, но Джеф в ее глазах был единственным — он был неповторим. Статный и сильный, гибкий и грациозный, как лев, он поднял ее на руки и вынес из кухни.
— Музыку? — шепнул он, щекоча ее ухо своим теплым дыханием, и Шелби кивнула, почти теряя сознание от наслаждения. Джеф бережно опустил ее на диван, зажег одну лампу, потом поставил первую же пластинку, которая попалась ему под руку. Из ящика, словно по волшебству, послышались высокие, звенящие звуки песенки «Мой милый», и Шелби стала мечтательно подпевать.
— Мой милый за океаном, за море уплыл милый мой… — тихонько мурлыкала Шелби; Джеф громко рассмеялся и стянул с нее сапоги, потом снял свои. Он присоединился к ней, напевая припев:
— Верни мне его! О, верни мне, верни мне его скорей! Вскоре музыка стихла, и они вместе поднялись, держась за руки, и пошли в просторную спальню Шелби.
— Мэнипенни? — обеспокоенно спросила она, когда: Джеф зажигал лампу, у ее кровати.
— Спит, как младенец, — успокоил он ее.Сердце Шелби снова сильно забилось, но, когда Джеф,улыбаясь, раскрыл свои объятия, все ее страхи рассеялись. Она подошла к нему в одних носках и подпрыгнула, обхватив его руками за шею, а ногами — за талию, и радостно засмеялась. Их губы снова встретились, не желая, отрываться друг от друга, разве что на миг, чтобы вздохнуть, стремясь испить, утолить желание и не в силах насытиться сладостью поцелуя; руки Джефа, обхватив ее ягодицы, ласкали их через брюки, которые она надела для сегодняшней ночной вылазки.
— Да… — снова услышала Шелби свой шепот. Казалось, слово это вырвалось из самой глубины ее души. Все в ней трепетало от неистового желания полностью слиться с Джефом.
Он сел на край постели, так что Шелби оказалась у него на коленях, а керосиновая лампа лила на них свой мягкий свет. Он медленно запустил свои длинные пальцы в массу ее каштаново-рыжих кудрей, ощущая их шелковистость, потом нежно коснулся очаровательного личика Шелби.
— Восхитительно, — прошептал он хрипловатым, сдавленным голосом.
Когда Джеф с восхищением обвел ее рот своим пальцем, в ней вдруг все всколыхнулось, и она тронула его палец кончиком языка. Сладостное томление у нее внутри разрасталось, обжигая ее, требуя выхода. Она нашла пуговицы на его рубашке и расстегнула их с удивительной легкостью, вызвав у Джефа улыбку. Когда рубашка была расстегнута, руки ее скользнули внутрь, исследуя каждую клеточку таинственного и неизведанного мужского тела. Оно было таким волнующе незнакомым: твердое, точно точеное, сужающееся к бедрам, мускулистое и гладкое. Шелби никогда еще так не касалась мужчины. Она вся горела — не только от желания, но и от любопытства.
Джеф позволял ей делать все, что ей вздумается, с трепетом ожидая, когда же ее рука, блуждая, опустится ниже и обнаружит истинное доказательство его мужественности. Он опасался этого прикосновения. Прошло уже несколько недель с тех пор, как он в последний раз был с женщиной. К его сдержанному, неудовлетворенному желанию прибавлялась невероятная страсть, которую возбуждала в нем Шелби, и Джеф прилагал неимоверные усилия, чтобы обуздать себя. Это должна была быть, ночь Шелби…
Руки его, нежные, но уверенные, откинули назад ее волосы и привлекли ее ближе, так что он мог тихонько целовать ее щеки, спускаясь вниз к ее стройной, атласной шее. Он незаметно расстегнул пуговки ее рубашки, потом легонько, едва касаясь, стал целовать ее обнаженные плечи.
Шелби закрыла глаза, словно подхваченная и уносимая мощным потоком новых ощущений. Она не видела мгновенной улыбки Джефа, когда он коснулся ее белья. Вместо костяного корсета — непременной принадлежности туалета всех светских дам — на Шелби была хлопковая маечка в тонкий рубчик, напоминавшая детскую, с тонкими кружевными лямочками на плечах. Однако в том, как эта мягкая ткань облекала ее чудесную грудь, не было уже ничего детского. Тихий стон сорвался с губ Джефа, и он понял, как нелегко ему будет сдержать себя.
Шелби погрузила свои пальцы в волосы Джефа, и тот бережно опустил ее на подушки. Сквозь ресницы она, как сквозь дымку, видела его, склонившегося над ней, — воплощение ее мечтаний; он ласково улыбался ей и нежно целовал ее руку, сначала ладонь, запястье, а потом с внутренней, самой нежной, стороны, поднимаясь губами к локтю.
— Господи, Шелби, ты — чудо!
Джеф сказал это, и она поверила ему. Он целовал ее горло, ладонями обхватил ее груди, лаская их через мягкую рубчатую ткань. Трепещущий, жаркий бугорок между ее ногами вздрагивал, набухая и содрогаясь все сильнее — мучительно, сладко; когда он снял брюки — ее и свои — и обнял ее, на Шелби остались только хлопковые трусики и маечка, и они нисколько не мешали ей впервые в жизни ощутить, что значит мужчина, возбужденный до предела. И она, жаждала большего. Она раздвинула свои обнаженные ноги, инстинктивно придвигаясь так, чтобы горячий конец его члена мог разъединить ее пухлые нижние губки даже через трусики.
Страсть захлестывала Джефа, она струилась от его собственного тела и от тела Шелби. Шелби была такая открытая, жаждущая его поцелуев; пальцы ее непрестанно скользили по его телу, руками и ногами она все крепче обхватывала его. Джеф не мог насытиться ее щедрым, сладостным ртом, изгибом ее шеи у затылка, ароматом ее волос. Ее горячая грудь прижималась к его груди, огонь его поцелуев охватывал ее, стекая от горла вниз. Соски ее встрепенулись, напряглись под рубчатым хлопком, темно-розовые, они просвечивали под рубашкой, и Джеф зажал их губами, посасывая сквозь ткань; касания его теплого, влажного рта и прохладного дыхания необычайно взволновали Шелби.
—О,о!
Она закинула голову на подушки, выгибаясь под ним. Всем телом, трепеща от желания.
Джеф все эти долгие, опасные мгновения словно висел над пропастью, готовый вот-вот сорваться. Он бережно снял с нее трусики и маечку и привлек к себе, так чтобы они могли полностью почувствовать чудесную наготу друг друга.
Он поцеловал ее снова, ласкова откинув волосы с ее влажного лба. Откликаясь, Шелби шире раздвинула ноги под напором его твердых, мускулистых бедер. Стройное, гибкое тело Джефа казалось ей таким изумительным, как ни одна из скульптур, какие она когда-либо видела в музеях. Она ласкала его, не стыдясь и не смущаясь своей любви, ее руки скользили по всему его телу легкими, волнующими движениями и пробегая по спине к ягодицам, совершенным по форме, твердым, как мрамор. И он позволил ей найти его член, хотя сладостность ее прикосновения была почти мучительна, и Шелби направила его в свое тело, вздрогнув от первого болезненного толчка, но храбро, побуждая его проникнуть глубже.
Джеф закрыл глаза от острого, немыслимого наслаждения, целиком погружаясь в ее тугое, горячее лоно. Ее ногти впились в его спину, из губ, прижатых к его горлу, вылетали гортанные крики, ее крепкие, округлые груди, казалось, жгли его грудь. Каждый толчок, каждое проникновение в нее были самым прекрасным ощущением, какое он когда-либо испытывал в своей жизни. Он так много хотел дать ей этой ночью, но его предательская мужская плоть стремительно неслась к завершению, и когда оно пришло — в последнем, ослепительном взрыве, — Джефу казалось, что он умрет сейчас от наслаждения и восторга.
Сдавленные, первобытные крики, казалось, вырвались из самых глубин его существа, и Шелби знала, что никогда не забудет их. Она прижала к себе его содрогающееся тело — их пот смешался, сердца их стучали, как одно, — и поняла, что так привязывало друг к другу ее родителей в течение многих лет. Это были узы огня, последний, окончательный союз — соединение духа и плоти.
Джеф уткнулся лицом в ее шею, и она гладила его по волосам, что-то нашептывая, чувствуя, как по всему ее телу разливается теплая волна удовлетворения.
— Шелби… — благоговейно прошептал он.
— Я знаю.
Глаза ее жгло. Она моргнула и слизнула теплую слезинку.
— Я знаю.
Глава десятая
— Что тут, черт побери, происходит, хотелось бы мне знать!
Шелби смутно различила знакомый голос, потом почувствовала, как ноет у нее все тело. Она была совсем без сил. Не открывая глаз, она отвернулась к стене, стараясь спрятаться от грубого и громкого голоса, от утреннего света, но вместо этого ее точно окатило солнечным, щедрым потоком, лившимся из раскрытого окна.
Чья-то рука толкнула ее в бок.
— Ради всего святого, проснись же, Шел!
Джеф.., где Джеф? В последний раз, когда она просыпалась, он лежал здесь, в постели, тесно прижавшись к ней.
— Я не собираюсь просить тебя дважды, ты, маленькая чертовка!
Когда рука ухватила за край ее простыни, натянутой до подбородка, Шелби вдруг будто ударило.О Господи! Это был дядя Бен — собственной персоной, здесь, в ее комнате, — а она совсем голая! Она в ужасе открыла глаза и ухватилась за простыню и одеяло обеими руками, изо всех сил сжимая их, оберегая свою стыдливость и свою тайну, кровь жарко прилила к ее щекам.
— Бога ради, выйди отсюда, оставь меня! Как ты смеешь так сюда врываться?
Бенджамин Эйвери растерялся.
— Послушай, Шел, уже почти десять утра, а весь дом спит! Меня не было столько времени, и я хочу знать, что, в конце концов, происходит в моем собственном доме?
Краска стыда на ее щеках стала еще ярче, когда Бен поднял два пальто на одной руке, держа в другой две пары сапог.
—Я… Понимаешь…
— Я вхожу в дом и нахожу эти два пальто на полу в кухне, потом — эти сапоги около дивана и между ними — шейный платок! Когда по всему дому разбросана одежда, и никто мне не отвечает, я начинаю думать, что вас всех тут поубивали!
Шелби хотелось заползти под одеяло и спрятаться.
— А где Джеф? — спросила она тихонько.
— Спал как убитый, когда я заглядывал. И я уж не говорю о том, что время уходит попусту. — Бен неодобрительно покачал головой. — Мистер Мэнипенни сидит в постели, читает газету и ждет, пока кто-нибудь принесет ему завтрак. Сказал мне, что он болеет! Черт побери, Шел, этот милый джентльмен мог бы сто раз умереть, дожидаясь, пока ты соизволишь вылезти из постели и…
— Ну, нет, это уж слишком! — крикнула она, оправившись от потрясения. — Я вовсе не собиралась спать так долго, и Джеф наверняка тоже, но дело в том, что оба мы устали, после того как ночью выкрадывали — и, кстати, успешно! — наших собственных коров с ранчо Барта Кролла!
Она порадовалась, увидев, как у Бена чуть глаза не вылезли из орбит при этой новости.
— Что же касается Мэнипенни, он уже почти поправился, и если бы ему действительно, что-нибудь понадобилось, то, я уверена, он мог бы это получить без посторонней помощи.
Она с достоинством выпрямилась.
— Теперь, если ты оставишь меня ненадолго, я оденусь и выйду к вам. Мне не терпится увидеть Тайтеса и Джимми и послушать о вашей поездке! Как она прошла? Чудесно?
Он, поутихнув немного, пожал плечами:
— Да вроде бы. Пожалуй, это слишком сильно сказано, но, в общем, да, все в порядке… А вот о тебе сейчас иначе и не скажешь, как «герцогиня»…
Уже выходя за дверь с победоносной улыбкой, Бен ощутил прилив великодушия.
— Я, пожалуй, мог бы приготовить кофе, пока вы одеваетесь, ваша светлость!
— Я была бы очень тебе благодарна, мой дорогой дядюшка Бен.
Стараясь не замечать насмешки, Шелби одарила его своей очаровательной улыбкой и продолжала улыбаться, пока дверь за ним не закрылась. Тогда она вскочила, переполненная сознанием перемен, происшедших в ее жизни. Даже Бен Эйвери, считавший ее способной почти на любую выходку, не мог бы заподозрить, что она голая под одеялом и провела большую часть ночи, безудержно, самозабвенно занимаясь любовью с Джеффри Уэстоном.
При этой мысли она снова покраснела.
Я больше не девушка. Но что же я теперь?
Что же мы теперь?
Шелби отчаянно хотелось принять ванну, но вместо этого она быстро натянула на себя темно-синюю юбку и белоснежную английскую блузку с высоким воротом. Стоя перед зеркалом и расчесывая волосы, она всматривалась в свое отражение и вспоминала о ласках Джефа, отыскивая видимые следы перемен, происшедших с ней этой ночью. «Конечно же, теперь, когда я познала тайну женщины, я должна выглядеть по-другому…»
Нелегко было спуститься обратно на землю, и Шелби просто не представляла, как ей вести себя, когда, выйдя из своей спальни, увидела Мэнипенни, входившего в гостиную. Старый слуга был одет в темные, в едва заметную полоску, брюки, белую рубашку, серый шелковый жилет и полосатый галстук. Он надел даже туфли, хотя и не смог как следует зашнуровать их, а его попытки самостоятельно пот бриться оказались не слишком успешными.
Шелби бросилась к нему, глубоко тронутая, его достоинством:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54